𝓶𝓮𝓲𝓷 𝓚𝓪𝓷𝓲𝓷𝓬𝓱𝓮𝓷

Почему-то я по жизни считал себя неудачником, всегда был достаточно закомплексованным. Серьёзно, всё началось ещё когда мне было года четыре. Да, когда мне было четыре мои родители погибли, а опеку надо мной взял старший брат. Я совсем не испытывал никакой печали на их похоронах. Чёрт возьми, на тот момент я даже толком не понял, что вообще произошло. Лишь со временем до меня действительно стала доходить вся суть. Например, когда в садике всех детей домой забирали родители, а меня брат или его девушка; или когда позже в школе проводились родительские собрания, а на них приходили всё те же: брат, либо его девушка. И как бы это ни было подло я грустил вовсе не потому что скучал по маме с папой, а потому что выделялся из общей массы сверстников. Подумайте сами, я же толком не знал их, по кому тут скучать? Мне даже их внешность без фото не вспомнить. Когда мне было четырнадцать, мой брат — Адлер, поссорился со своей горячо любимой Кейт из-за вмешательства его первой девушки. Екатерина уехала на родину, в Россию, вместе с их сыном, а мы так и остались в Берлине. Тогда-то я понял, что смерть родителей была просто ничем, по сравнению с этим. Брат стал неприлично много выпивать, на это уходили чуть ли не все его деньги. Иногда он мог на пустом месте начинать жутко злиться и спасаться приходилось запираясь в комнате или сбегая из дома. Я тот еще неудачник, не так ли? Уцепиться за свою жизнь всеми четырьмя мне помог всего лишь один маленький человечек. Человечек, показавшийся другому таким маленьким, что даже никчемным. Однако, для меня этот самый человечек стал всем. Буквально смыслом жизни. Началось все с того, что в один, не особо уютный зимний вечер к нам в квартиру кто-то постучал. Открыл Адлер. Как оказалось, это был сын моего брата. Первый сын от его первой девушки, чёрт возьми. Я был знаком с ним совсем чуть-чуть, всего лишь видел его пару раз. Как выяснилось позднее, одиннадцатилетнего мальчишку выгнала (буквально, как пёсика) на улицу родная мать. Бедняге было просто не к кому больше идти. Прошла еще не одна ссора с братом, но мальчик всё же остался жить с нами. И именно я, мелкий подросток, толком-то ничего не знающий о жизни взял его под полную свою ответственность. Шли годы, а я с каждым днем всё сильнее и сильнее привязывался к своему маленькому племяшке. И хотя тот был всего на три года младше меня, я всегда чувствовал себя полноценным дядей, да и он относился ко мне именно как к дяде. Этот факт заставлял лишь еще больше проникаться любовью к этому милейшему существу. Со временем я снова стал погрязать в самоненависти. Я понял, что я гей. И нет, если кто-то из вас подумал, что просто гей, то опять мимо. Я менял девушек и парней как перчатки, чуть не скатился до уровня брата с его двумя внебрачными детьми и алкоголизмом. Чёрт возьми, никто из них не производил на меня такого впечатления, как мой племянник. Да, но… Я очень качественно это скрывал. Даже когда мы переехали от Адлера в старую квартиру моих родителей. И я уверен, я бы скрывал это хоть до конца своих дней. Пусть даже по моей коже пробегали стаи мурашек, от одного только вида его полуобнажённого тела, пусть моё сердце с трудом выдерживало, когда он улыбался мне. Мне. Мне и никому другому. Я бы всё стерпел, но не тронул бы самое ценное, что у меня есть. Я ведь не псих вовсе… Но, жизнь явно не собиралась меня жалеть. Совсем. И когда мне было уже около двадцати нанесла очередной удар. В то время мы с крольчонком (так я в секретик прозвал его за очевидную схожесть) уже жили отдельно от Адлера и навещал я его не чаще раза в неделю. Приносил брату продукты, делал небольшую приборку в его квартире и всё в этом духе. Ну, и в один, далеко не прекрасный день, я обнаружил его мёртвым. Он повесился у себя в спальне. Тот ужас я никогда не забуду, хотя очень хотелось бы. Домой я тогда вернулся уже ближе к ночи. Вхожу в квартиру, снимаю пальто. В голове пусто. Всю дорогу домой я думал, как мне быть дальше. Готов был и сам броситься под ближайшую фуру, только бы не терпеть всего этого больше. Но вот, отвлекаюсь от промелькнувшей-таки мысли, поднимаю голову и вижу перед собой своё чудо, что сердито топает ножкой, уперев ручки в бока и настойчиво засыпает меня вопросами: «Где тебя, тварь, носило?», «Почему не позвонил?», «Где и с кем опять шлялся?». Молча я подошел к своему крольчонку, обнял его за талию, уткнулся носом в мягкие, черные волосы, с концами, окрашенными в красный и прошептал короткое: «прости». В ту ночь я не мог уснуть. Стоило мне только закрыть глаза, как я снова и снова видел образ брата. Того… в спальне. Я жутко винил себя в его смерти. Если бы я только предпринял меры. Если бы не оставил его там одного. В общем, пусть я обычно не прикасаюсь к алкоголю, как раз по той причине, что совсем не слежу за своими действиями, но в ту ночь я напился так, как еще, наверное, никогда не напивался. В ту ночь я причинил боль самому родному, что у меня осталось, и на утро еще тысячу раз пожалел о том, что я дал волю своим постыдным и явно лишним чувствам.