Каждый, кто делал тебе больно — покойник. Укрою тебя пледом, посажу на подоконник. Залезу под свитер под самое сердце. Ты — холодный Питер, но в тебе можно согреться. Каждый шрамом на запястье остался. Я убью всех тех, кто посмел тебя касаться. Мятые простыни, отключённый свет. Мы друг для друга созданы — бракованный дуэт. Чай на столе, жаль, что не ты. Я прижму тебя к себе, чтоб не боялась темноты. Чай на столе, жаль, что не ты. Очень жаль.
леро4ка — каждый, кто делал тебе больно
***
Антон смотрел на Арсения пристально минуты две, прежде чем начать говорить. Потому что сердце рвётся обнять, а вот мозг орёт наорать. Похуй, как это прозвучало, потому что потому. — Вы, Арсений Сергеевич, здорово придумали. Обращение на «вы» заставило лицо напротив дёрнуться. Попов даже глаза прикрыл на несколько секунд. А болью отдалось и в Шастуне. Встретились же, да? Обниматься там должны, целоваться, любовью заниматься, а не вот это вот всё. А Антон на него вроде как орать собирался. Арсений выглядит таким заебавшимся. Таким серым. Таким… никаким. Что не хочется кричать, тон повышать, не хочется ничего, кроме как обнять и не отпускать дня тридесятьпятьдесят или больше. Антон не знает наверняка. Но пока всё не выяснит, ничего не будет делать. — Сплавили меня в клинику, а сами съебали куда-то. Решать что-то. Нихуя не сказали. Просто съебали. Классно? А мне каково? Обо мне не подумали, да? Конечно, Антошка в клинике, ему там укольчик в жопу и всё. Спокойствие, да? — Арсений взгляда не отводит. Серьёзный до пиздеца. Антон уверен, что зубы стиснуты. — Да нихуя. Парень и сам не замечает, как злость расползается по телу, как лава. Обжигает. Там красные пятна. До пузырей. Не лёгкой степени. Антон руками встряхивает из-за переизбытка. — Я стал зависимым от тебя. И только дурак бы не заметил, а нас таких два. Я, которого одного оставили. И ты сам, который это и сделал. — На Байкале шторм. Волн нет, но небо в тучах. Темно. — Я злюсь, Арсений Сергеевич. Я так злюсь. Я был готов на стены лезть. Я был готов сбежать из клиники. Я был готов сделать всё, что угодно. Но спасибо уж за сообщение. Подпитка для больного мальчика, да? Отдаю должное. Помогло, блять. Так помогло, что я клоуна из себя строил профессионально, думая, что не ебанёт чуть позже. А оно вот сейчас. С удвоенной силой. Специально для вас. Спешл, блять. Щёки красные, дыхание частое, пар из ушей сейчас повалит. Тишина давит, а поток слов так и лезет. Естественно, Антон не остановится. Его добили. И он добьёт. Но нет, вы не подумайте, это не от ненависти. Это от большой любви. Люди же не должны скрывать друг от друга ничего, если они близкие, правда? — А потом я сюда приехал. Вышел из клиники, дома побыл несколько часов и сюда. В неизвестность. Потому что наркоша ломку словил. Прикиньте, Арсений Сергеевич? Как вам такое? — Мужчина сглатывает. Смотрит так, будто его действительно добили. Но держит взгляд стойко. Только пальцами сжимает боковушки кресла. — Я одного не понимаю. Почему вы мне ничего не сказали? Разве я заслуживаю быть в неведении? Или я для вас уже никто? — Антон… Перебивает. Антон перебивает и спрашивает. Чётко. Тихо. Искренне. — Почему ты так со мной? Просто. Вот так вот просто. Без крика. Без каких-либо эмоций. Смотря прямо в любимые до боли байкальские. Арсений сглатывает, порывается встать, но Шастун отрицательно качает головой. Сердце с разумом в такой ебучей войне, что там уже кровищи дохера и пыль летит во все стороны. Попов кивает. Смиренно. Смотрит. Вдох-выдох. — Я расскажу с самого начала, Антон. Я расскажу, а ты постарайся понять меня. Пожалуйста. — Я нихуя не обещаю тебе, Арсений. Или лучше всё-таки на «вы»? Снова кривится. Едва заметно. Но молчит. Просто молчит. Не отвечает на выпад. Антон чувствует себя ребёнком, но по-другому вести себя сейчас не будет. Он высказался. Хотя хотел сказать намного больше. — Это из-за Антона. Всё началось с того, что на меня вышли правоохранительные органы. Я сначала не понял. Потом дошло, когда знакомые имена прозвучали. Это было в октябре. — Хрипит. В глаза больше не смотрит. Куда-то в пол. — Егор нашёл видео. Какое-то видео, где я и Антон. — Шастун хмурится. Не успевает понять. Нихуя. — Ему на том видео нет восемнадцати, а он полез. Я не оттолкнул, потому что боялся обидеть… ранить… мягко отстранил, сказал, что так нельзя. Что заигрался он. А он успел поцеловать. — Шумный выдох, а внутри переёбывает прямо. У обоих. — Меня. Хаотичные слова. Хаотичные мысли. Арсений пытается подобрать. А Антон ничего не понимает, но как только шестерёнки в голове начинают крутиться, всё встаёт на свои места. Потихоньку. По шажочкам. — Они дело начали пересматривать. Поэтому я уволился сразу же. Узнал, что ты в клинику. Да, понимаю, что поступил паршиво, но я знал, что там ты будешь в безопасности, там тебя смогут успокоить, там тебе помогут. Я подонок, Антон, но я хотел тебя уберечь. Всё решить, а потом вернуться. Паша должен был тебе всё рассказать. После клиники. Но не успел. Антон смотрит на мужчину, не отрывая взгляда. В голове не ветер. В голове пусто. — Я уехал. Симку выкинул. Социальные сети не обновлял. Изо всех сил пытался тебя уберечь, Антон. Мне нужно было, чтобы ты был в безопасности. Чтобы пришёл в норму. Я уже всё продумал. Там Паша, Выграновский Эдик, Димка. Я кормил и тешил себя надеждами на то, что всё будет так, как я задумал, но я не понимал на тот момент… не осознавал, как будет тяжело нам обоим. Арсений поднимает взгляд, смотрит в самую душу, а в байкальских дождь. Там что-то такое, чего Антон понять не может. Его будто к себе тянут. Его отпускать не хотят. Приковали. Не к креслу. К себе. Там не нить. Там стальной трос. Захочешь разорвать, да не получится. — Родители Антона наняли какого-то сильного юриста. Видео настоящее. Проверяли. А мою попытку не обидеть поняли так, будто я был не против. Он же студент. А я же преподаватель. Взрослый мужчина, который преподаёт в университете правоведение, растляет малолетних студентов, которым нет восемнадцати. Да меня сожрать готовы были. Я наслушался прилично. Хватило сполна этого дерьма. А им не объяснишь. Как об стенку горох. И я понимаю. Это же их ребёнок. Которого они потеряли. Шастун пошевелиться не может. Попытается — упадёт, закроет глаза и не захочет просыпаться. Тишина давит. Сука, так давит, что пиздец. Невозможно. Антон понимает, что не вывезет, поэтому озвучивает вопрос, который только что появился в голове: — Так ты поэтому меня из жизни убрал, симку выбросил и ничего не говорил? Поэтому был таким подавленным? Потому что я бы пошёл за тобой? И всё испортил бы. Кивок. Арсений кивает, потому что так и есть. Антон только сейчас осознаёт, что если бы он был всё это время рядом — это был бы колоссальный неоправданный риск, который только лишь усугубил бы всю ситуацию. Антон ведь студент. А Арсений ведь преподаватель. Не важно, что Антон совершеннолетний. Важно то, что он тоже студент, и если бы кто-нибудь узнал про их отношения, отношения с тем Антоном стали бы вероятны на ещё большее количество процентов. А там дальше разбирательство, решение в пользу родителей и тому подобное… хуё-моё… Шастун вздыхает и продолжает уже вообще осознаннее некуда. — Потому что знал, что я из-под земли тебя достану? Поэтому такой момент подобрал? Снова кивок. Картинка складывается в пиздец. На языке привкус горечи. Солёной горечи. Приторно солёной горечи. Антон не знает, что это, но если бы он знал, он бы объяснил. Сейчас внутри какой-то ебучий шторм. Даже если поле, трава зелёная и никакого моря, озера или океана поблизости. Ебучий маленький ручеёк. Но шторм такой, что страшно. — Я пытался уберечь тебя. — И себя. Ещё один утвердительный кивок. Сколько раз Арсений сказал, что хочет уберечь? Антон вздыхает, наблюдая за тем, как Попов бездумно заламывает пальцы. Он кажется сейчас таким… сломленным? Шастун не утверждает, но представьте лёд, который весь покрыт трещинами. И поймёте. Чуть-чуть надавить, как в детстве, когда зимой гуляешь и несёшься к первой попавшейся застывшей луже, и всё. И кирдык. Или стекло. Но ближе лёд. — И себя. — Утвердительно. Взгляд Арсения становится серьёзным за секунду. Сосредоточенным и жёстким. — Я должен прямо сейчас прогнать тебя из города. Чтобы никто не увидел нас вместе. Даже в метре друг от друга. Чтобы не прознал никто. Но я не могу. — Взгляд снова меняется. Антон всегда будет в ахуенезе от такой быстрой смены эмоций или чувств. — Увидел тебя и не могу. Шастун сглатывает. — Почему? — А ты вспомни, что я тебе сказал около клиники. Или думаешь, что ты один на стены был готов лезть? Думаешь, если я старше тебя, то всегда сдержанный? — Язык отсохнет, что ли, если сам вслух произнесёшь? Эти раздражённые реплики в сторону друг друга чистая формальность. Хватает нескольких секунд для того, чтобы понять и принять мысль о том, что всё оказалось вот так вот. Что Арсений не бросал. Да, таким способом оставил его, но причина весомая. Зная себя, Антон и правда помчался бы следом. Не дал бы уехать. Он так и сделал. Только вот сейчас вроде не опасно. Вроде никто и не прознал о том, что он здесь. Арсений протягивает руку. Антон эту руку принимает сразу же. Не думая. Да и зачем? Шастун вжимается в мужчину с силой. Плевать, что не совсем удобно. Попов сам поднимается, отстраняя его от себя, но только для того, чтобы залезть на кровать, облокотиться на спинку и потянуть тело юноши на себя. Шастун только сильнее вжимается, Арсением дышит, тычется носом в шею. Жмурится, не верит, не осознаёт, что и правда… дышит им. Слышит тихий повтор слов, сказанных около клиники, и в ответ произносит так же тихо: «я тебя тоже». Кстати, об этом вот «я стал зависимым». Бляха-муха. Антон же ведь сказал на эмоциях. Хотя, всё это ваше «на эмоциях» или «со злости» — ебучий пиздец. Ложь. Всё это просто так не появляется в голове. Это то, о чём люди просто не говорят. Потому что повода нет. Да, Антону хотелось уколоть, но эта мысль в голове после разговора с Дмитрием покоя не давала. Он в любом бы случае поделился этим с Арсением, просто не в такой форме. Но то, что сказано, уже сказано. А всё, что не сказано, не сказано. И волк не тот кто волк, а тот кто волк. — Понял теперь, почему всё так? — Кивок. — Я не хотел, чтобы ты узнал об этом именно таким способом. Пытался тебя словами подготовить, но не смог в полной мере этого сделать. Поэтому Паше сказал потом рассказать, если я не вернусь до того момента, как ты пройдёшь терапию. Антон поджимает губы. — Арс, я злился, но теперь отпустило. Мне было важно знать, что ты в порядке и всё ещё что-то ко мне испытываешь, а на всё остальное — похуй. Мы во всём разберёмся. — Не мы, а я, Антон. Шастун мысленно даёт себя подзатыльник. — Да. Помню. Ты. — И не матерись, а. Антон хочет возмутиться, приподнимается, а его за шею зубами цапают. Цапают, зализывают, а потом вжимаются губами и замирают. — Арс, ты чего? Молчит. Не двигается. Просто губами прижимается. А потом отрывается, поднимает голову и смотрит байкальскими своими. Смотрит, целует в подбородок, скулу мажет, в уголок губ чмокает. Не чмокает. Касается. Шастун шумно втягивает воздух, пальцами цепляется за простынь, сам прижимается губами к губам, потому что уже всё. Уже понял, кто рядом с ним, понял, что произошло, понял всё. Арсений сам углубляет процесс, вылизывает рот шастуновский (ведь все же помнят, что он хозяин его рта?), руками ведёт выше, обхватывая шею. Скучал. Тоже скучал. Секунда. Лбом в лоб. Ебучий случай. Шастун мечтал об этом. — Правда зависим от меня? Вот оно. Не мог он оставить эти слова без внимания. Это же Арсений. — Не знаю. Плевать я на это хотел, если честно. Я просто люблю тебя. — Я просто бегу за тобой. — Ага. Нет, ну только Попов мог вспомнить эту песню именно сейчас. Он улыбается, немного отстраняется, гладит пальцами скулы, чёлку поправляет отросшую на шастуновском лбу, светит. Лежит и светит. В Питере дождь. В Питере ветер. В Питере холодно. Но у Антона своё персональное солнце. Холодный Питер, а в тебе, Арсений, можно согреться. Романтиком Шастун стал. Романтиком до пиздецовой степени. — Я кофе сварил. — Молодец. А что говорить? Антон смотрит так, будто Попова не видел несколько лет. А сейчас вот дорвался. Дорвался и не может оторваться. Как восторженный ребёнок, которому ещё не хватает руками всплеснуть и попрыгать на месте для полноты картины. Дорвался, блять. Антон, соберись, подними свою задницу и иди на кухню. Ты в Питере. Арсений с тобой. Теперь всё так, как ты мечтал, правда же? Если бы не одно обстоятельство. Пока Арсений плетётся за ним на кухню, по голове бьёт ещё одно осознание. — Арс, а я могу Егору нос сломать? Мужчина цокает, легонько смеётся и плюхается на стул, пока Антон идёт к столешнице для того, чтобы плеснуть им кофеёк. Хуфеёк. — Думаю, это лишнее. Знаю, что тебя это не остановит, но подожди хотя бы до конца судебного процесса. Шастун вздыхает. Отдаёт чашку в руки Арсения и снова залипает на пару секунд, потому что да, Антон. Это Арсений. Это правда он. — Ты сказал, что у них хороший юрист. А у тебя? — У меня тоже хороший. Вместе учились. Я в нём уверен. И сообщение тебе я с его номера написал, кстати. Оу. Антон открывает рот, кривится чуток, а потом смыкает губы и начинается мысленный бум. Если бы ему сказали о том, что человек, с телефона которого ему написали сообщение — это юрист, от которого зависит судьба Арсения, он бы… всё равно написал на этот номер адрес и то, что он написал. Чего уж там. — Так он первый увидел мои сообщения? Кивок. — И что сказал? — Передал мне, удалил их и я поехал к тебе. Я увидел их сразу, потому что был на встрече с ним. Открывающаяся дверь останавливает дальнейший диалог. Антон хмурится, смотрит в сторону коридора и видит какого-то мужчину среднего роста с хвостиком на голове. Тот что-то бормочет себе под нос, а затем поворачивается и замечает их. — Здарова. Кто из вас Шастун? Антон быстро понимает, кто это, поэтому тут же протягивает руку для пожатия. Мужчина улыбается. — Я Сергей Матвиенко. Хозяин квартиры. Я предупредил вроде, что приеду, но ты не прочитал, а я тороплюсь и всё такое. Простите за вторжение, я паспорт забыл, щас заберу и сваливаю. Арсений поднимается с места и тоже протягивает руку. Сергей пожимает в ответ. — Я Арсений. Спасибо, что позволили Антону здесь остаться. — Я чё старый, что ли? Давай на «ты». Просто Серый, Серёга, Серёжа. Как угодно. Попов коротко смеётся, кивает, выпускает руку. Стоит весь такой уверенный. Красивый до усрачки. Антон засматривается, а потом встряхивает головой и снова обращает внимание на Матвиенко. — Телефон в комнате просто. Не слышал. Занят был. Тем, что Арсения целовал. Но это Сергею знать не обязательно. — А вы родственники, что ли? — Антон молчит от внезапности вопроса, пока Сергей смотрит на Арсения. — Дядя или брат старший? Попов почти смеётся. Сдерживается. Солнышко вышло из-за туч. Шастун снова засматривается. Ему бы тоже сдерживать смех, а он просто не может не смотреть. Зависимость, говорите? Да и пусть. Даже если так. Антону плевать. Прямо сейчас. — Мы не родственники. Просто знаем друг друга. Общаемся. Языками, губами и телами, да, Арсений Сергеевич? Сергей неопределённо ведёт плечами, затем кивает зачем-то и ретируется, кидая на прощание что-то по типу: квартиру не громить, баб не водить, но если и водить, то аккуратно. Только после того, как дверь захлопывается, Арсений начинает смеяться. Антон лишь улыбается, наблюдая. — Ну чё, дядь Арсений, кофеёчку? Попов вздыхает, смеяться перестаёт, теперь просто улыбается. Но так по-ебучему устало, что страшно. В последний раз, когда Антон его видел, эта усталость не была такой слишком уж явной. Сейчас — рядом не стояла та усталость с тем, что Шастун наблюдает в данный момент времени. — Арс, ты когда спал в последний раз? Мужчина хмурится, отмахивается, мол, всё в порядке, делает пару глотков, но Шастун был бы не Шастуном, если бы промолчал и не доебался. — Арс, пошли спать, а? — Сейчас только восемь вечера. — И что? «Спокойно ночи, малыши» как раз скоро. — Малыш здесь точно не я. Шастун скалится в шутку, отбирает чашку из поповских рук, ставит в раковину вместе со своей, моет, двигает друг к другу, чтоб не скучно было, а затем хватает Арсения за руку и ведёт в комнату. Ложится, тянет на себя, видит, что Попов сдаётся, и улыбается победно. Лимит обнимашек не исчерпан. Антон боком разворачивается. Так, чтобы Арсений тоже лёг боком. К нему лицом. Байкальские такие светлые. Шастун носом ведёт по щеке, бодается, улыбается, ловит улыбку в ответ, выдыхает уже более спокойно и произносит: — Знаешь, мне сон снился. — Расскажешь? Антон вспоминает, думая, с чего начать. И начинает. — Мы встретились с тобой на набережной. Не знаю, где это было. Похоже на Геленджик, если честно. — Арсений коротко смеётся, протягивает руку и начинает перебирать волосы на шастуновском затылке. — Там было ветрено, прохладно и срывался дождь. И, наверное, мы уже тогда сошли с ума, Арс, потому что ну как ещё объяснить наше желание в такую ебучую… — Арсений цокает, прищуриваясь, и Антон закатывает глаза, исправляясь. — …плохую погоду, поплавать на лодке. Арсений хмыкает, но продолжает слушать. — Я хотел сделать шаг, чтобы в лодку сесть, а она начала резко отдаляться и, естественно, я споткнулся в своей привычной манере и ёбнулся… начал падать. Лодка перевернулась, но ты успел мне руку подать. Лодку уже унесло, а я стоял с тобой на пирсе каменном и думал о том, что тот островок спасения, который был бы у меня в открытом море… его больше не было. Арсений перестаёт перебирать волосы и спрашивает, хмурясь: — Мы говорили во сне? — Да. Пальцы едва касаются кожи на затылке, а мурашек столько, что дохуя. — Расскажешь? Снова. — Расскажу. Потому что диалог очень запоминающийся, если честно. Попов двигается ближе, прикрывает глаза и утыкается носом в ключицу. Антон целует в макушку, не понимая, откуда, блять, в нём столько нежности? Никогда и ни к кому, а здесь столько, что до эмоций в уголках глаз. Шастун впервые чувствует, что теперь не его нужно спасать, а Арсения. Байкал сохранить любой ценой. Юноша находит руку, пальцы переплетает и продолжает. — Я сказал, что могу заплатить за лодку. Да, я её потерял, но я могу заплатить за эту потерю. Каламбур. Заплатить не деньгами. Заплатить равно принести себя в жертву. У каждого свой способ оплаты. — Знаешь, что ты ответил? — Антон не ждёт ответа. — Ты сказал, что можно заплатить. Но остаться без своей лодки действительно страшно. Арсений не отвечает. Просто прижимается ближе. Будто пытается слиться с Антоном. Будто пытается исчезнуть в нём. Спрятаться. Шастун понимает кое-что. Понимает, что остаться без своего спасения — страшно. Лодка — именно то спасение, которое ушло. Он потерял своё, но обрёл Арсения. Который стал новой лодкой. Нет, не в том смысле, что Арсений похож на лодку и деревянный, например, нет. Арсений не бревно. Это точно. Антон знает. Но не в этом суть! Просто у каждого своё спасение. Шастуну наглядно показали, что будет, если он однажды наебнётся и профукает вот это вот своё спасение, захлёбываясь в холодной воде. Но он знает. Помнит. Осознаёт. Холодный Питер, а в Арсении можно согреться. — Арс? Не отвечает. Антон совсем немного отодвигается. Спит. Спит и хмурится во сне. Парень целует в лоб, всё ещё находясь в ахуенезе от потока нежности, и снова обнимает, закрывая глаза. Помнишь, Антон, как ты мечтал об этом? О Питере. В котором будешь ты, Арсений и… всё. Шастун улыбается, хмыкая. Странно всё это. Парадоксальная ситуация, когда ты снова обрёл своё спасение, но сам стал тем, кто спасает. И в реку теперь прыгаешь ты. И за руку хватаешь. Антон понимает, что ситуация с судом ужасная. Он даже представить не может, сколько Арсений выслушал от родителей того парня. И не хочет представлять, потому что обвинение в таком — это пиздец пиздецкий в пиздецовой степени. По-другому не назовёшь. Особенно, когда они даже не в курсе, что Арсений никогда не отвечал взаимностью. Легко думать о человеке плохо, когда знаешь его только по слухам. Или по вот таким вот видео, которые носят двойственный характер. Противоречивый. Легко верить во что-то плохое. В то, что ты хочешь сам видеть на том видео, а не в то, что там было на самом деле. Антону хочется размазать Егора по стенке. Ему хочется пойти, посмотреть в глаза и высказать всё. Но он понимает, что сделает хуже. Это страшный сон. Просто страшный сон, где лодка Арсения только сейчас пришвартовала к причалу. Потому что он сам потерял её и заплатил за это собой. Только вот Антон Шастун был бы не Антоном Шастуном, если бы не решил, что лодке Арсения ещё рано теряться где-то в холодном море. А что там дальше, Антон?я слышу твой голос и ненавижу тебя. как ветер северо-восточный в лицо, когда по ощущениям минус двадцать восемь. я похерил свою жизнь и мне бы убиться, а впрочем. я слышу твой голос. и люблю тебя. в твоих глазах парадокс. тоска вперемешку с эйфорией счастья. чёртовы синие омуты. меня затягивает конкретно сильно. очень, а впрочем. посмотри на запястье. в твоём сердце той тоски целая комната. с подоконником широким, как в мечтах? да. как в тех мечтах. как в тех мечтах, где не было тоски. грудную клетку бы вскрыть. без наркоза удалить тебя, себя. своими руками убить. не закричать, себе не позволяя даже писка, всё молча, а впрочем. название «не забыть». и ты находишься в начале и конце этого списка. давай представим, что всего этого нет? в твоих глазах парадокс. и тоски той самой не комната, а целая квартира с подоконником на кухне. я присяду разочек? а впрочем. мы с тобой быстро загнёмся вдвоём. и потухнем. поэтому… давай представим, что всего этого не было и нет.