О бедном шисюне замолвите слово!

      Адская мука длилась три месяца с небольшим.       «Танец падающих листьев бамбука в безлунную ночь» — один из двух стилей ведения боя, разработанных Шень Цинцю на основе его опыта и мировоззрения. Первый стиль, чье название отличается лишь «лунной ночью», прославил Шень Цинцю на всю Поднебесную, как бессмертного мастера изящного Сюя. Элегантные движения тонкого сверкающего лезвия казались больше танцем, нежели смертоносными ударами, и это обманывающее очарование заставляло ценителей искусства меча терять разум.       Вот только это была красивая постановка, что тот же Лю Цингэ прекрасно знал, испытав на прочность практичность этого стиля. Прекрасные академически правильные движения были красивы, но не прошли испытания реальным боем не на жизнь, а насмерть. Шень Цинцю, почти идеально пускающий пыль в лицо людям, с усмешкой поделился одной из причин, по которой Лю Цингэ на дух его не переносил: «Танец падающих листьев бамбука в лунную ночь» был создан путем проб и ошибок на самом Лю Цингэ, кичащимся своим мастерством меча. Одно время он просто обожал поправлять других, поясняя им их ошибки, как делать правильно, но делал это в своей высокомерной и вспыльчивой манере, за что его так же многие невзлюбили, однако ничего не могли сказать — Лю Цингэ был банально сильнее и более знатен, чем не стеснялся пользоваться. Ненависть Шень Цзю породила идею «послушаться» Лю Цингэ. Он потратил огромные ресурсы своего мозга, времени и сил, чтобы, следуя рекомендациям Лю Цингэ, создать «идеальный» стиль на основе чужих слов, а после продемонстрировал это все самому Лю Цингэ. Это было тройным оскорблением для главного ученика Байчжань: стиль не был реально боеспособным, но основанным на его словах, и создал стиль его злейший враг себе на потеху, а в итоге сумел прославиться в среде заклинателей, как мастер меча.       Мин Фань не знал, как на это реагировать. С одной стороны, это подтверждало гениальность и усердие шицзуня. С другой же стороны… Их вражда с Лю Цингэ была полна абсурда с обеих сторон на радость окружающим. Больше, чем взаимодействия Юэ Цинъюаня и Шень Цинцю, люди любили взаимодействия последнего с Лю Цингэ. Оба вспыльчивые, гордые и мнительные — было действительно весело наблюдать за их перепалками.       Однажды на их совместном задании, на котором помимо этих двух горных лордов были Мин Фань и Шан Цинхуа, по возвращении в секту на их пути появилась неприметная река, не шибко глубокая, но от нее исходил странный неопределяемый запах. И пока Шан-шишу пытался что-то выяснить об этой реке, проверяя ее на наличие каких-то примесей в воде, Мин Фань был вынужден наблюдать за очередной перепалкой беспокойной парочки. Было не ясно, кто из них сказал первое слово, но в итоге они вновь начали кричать друг на друга, а после… Два известных заклинателя, словно простые дети, бросились в кулачный бой друг с другом. Мин Фаня от смеха начало потряхивать еще в этот момент, но после того, как оба нечаянно свалились в воду, под восклицания Шан-шишу, и обратились в детей… Мин Фаня ждали розги и рассеченная в кровь спина, но он до сих пор ни о чем не жалел.       Но Шень Цинцю не мог не образовать и вторую сторону стиля. «Танец падающих листьев бамбука в безлунную ночь» — более… Грязная версия ведения боя, по-прежнему использующая лишь меч. Она была рассчитана сугубо на убийство, и Шень Цинцю действительно гордился тем, что дважды с ее помощью чуть не снес Лю Цингэ голову. Их бои нельзя было назвать абсолютно неравными: Лю Цингэ обладал подавляющей мощью и мастерством меча, в то время как Шень Цинцю мастерски выживал даже в тех условиях, которые не были выгодны ему. Меч не был специализацией шицзуня, всей душой предпочитающего заклинательство, но он смог заткнуть за пояс непревзойденного пока бога войны. И Мин Фань поклонялся этой его стороне.       Так как Мин Фань был непосредственно учеником Шень Цинцю на продолжении нескольких лет, а недавно они совершали парное совершенствование, подобрать лучшую программу обучения для шицзуня труда не составило. Мин Фаня всего лишь окончательно лишили сна, заменив медитацией ночью и глубокой инедией в течение двух часов днем, не пришлось даже снимать домашние обязанности. Спаррингов между ними не было ни разу, Мин Фань лишь до автоматизма отрабатывал движения, получая удар чужой ци каждый раз, стоило ему ошибиться. Шицзунь в наказаниях был очень умел: на теле не оставалось никаких следов, совершенствование не получало травм, но это было очень больно. На Цинцзин он не проявлял подобной изобретательности, предпочитая ограничиваться усиленной учебой, побоями и общественными работами.       Опустить руки не давали превознесение учителя и почти маниакальное стремление к развитию совершенствования. Мин Фаню оставалось совсем немного времени для итогового формирования ядра, шицзунь даже согласился достать для него пропуск в пещеры Линси, чтобы Мин Фань смог путем глубокой медитации избавиться от внутренних демонов и начать свою дорогу в бессмертие с чистым сердцем. Подводя мысленный итог своего существования в мире глупого романа, Мин Фань сводил все к тому, что в его жизни было лишь две константы: шицзунь и самосовершенствование. Это было тем, чего не хватало в прошлом, и что он не без труда смог получить сейчас. Идеал, не без доли сволочизма, который так или иначе подпускает к себе, и самая настоящая магия, будящая в душе что-то, оставшееся от восторженного ребенка — это было самым важным, чем Мин Фань обладал за свои две жизни.       Отведенный срок уединения подошел к концу, и Мин Фань был искренне рад вернуться в секту, даже если там ждали досаждающие люди и бесконечная работа. За время их «медового месяца» что-то в нем изменилось, но он не обратил на это внимания, решив разобраться со всем позже. Впереди ждала легендарная локация и формирование новой ступеньки в жизни, и Мин Фань вновь чувствовал крылья за спиной, прощая шицзуню беззлобные в своей сути насмешки. Они возвращались домой.       Пик встречал довольными жизнью адептами, почувствовавшими свободу за время их отсутствия, мявшимся в сторонке Ло Бинхэ с его раздражающим влажным взглядом, и внушительным объемом работ: наставники расслаблялись тоже. Мин Фань порадовался, что шицзунь не потащил и его вместе с собой задавать разленившимся людям взбучку. Адепты пугливо разбежались, боясь получить нагоняй от начальства, и к моменту, когда Мин Фань выдохнул, на небольшой площади остались лишь он и Ло Бинхэ. Мальчишка под любопытным взглядом сначала неуверенно сжался, а после, медленно подобравшись ближе, неуверенно обнял. Он ежился, словно боялся, что его ударят, но все равно цепко впился своими пальчиками в потрепанную одежду шисюна, незаметно для последнего практически обнюхивая его. Мин Фань, после недолгих раздумий, аккуратно похлопал мальца по голове. — Рад, что хоть сейчас ты не ревешь, — Ло Бинхэ шмыгнул носом. — Не сметь! — но его слова не содержали реальной агрессии. — Шисюн хочет после дороги принять ванну? — мальчик поднял голову, заглядывая шисюну в лицо. Он, регулярно питаясь и занимаясь физической нагрузкой, вытянулся, но все еще не доставал рослому Мин Фаню даже до груди. — Было бы неплохо, — Мин Фань кивнул и убрал руку с головы. Ло Бинхэ на мгновение прищурился, но после его лицо приняло прежнее выражение. — И перекус тоже был бы хорошей идеей. — Я все подготовлю! — широко улыбнувшись и прикрыв глаза, мальчишка ускакал, провожаемый задумчивым взглядом Мин Фаня. Но, тяжело вздохнув, последний направился к своей комнате в общежитии. Следовало собрать вещи для переезда.       Бинхэ остановился, добравшись до купален, в которых в этот час никого не было. Здесь он позволил себе надрывно заскулить, со всей имеющейся злостью кусая собственную руку. Шисюн не должен пахнуть этим! Это должен быть запах сандала, пряности, легкая горчинка перца и запах дорогой бумаги из-за долгого нахождения в библиотеке среди книг и документов. Запах любимой им еды и работы, которую он хорошо выполнял. Не запах шицзуна! Почему именно им? Почему от шисюна пахнет именно им?!       Мин Фань весь пропах бамбуком и тимьяном.       Будучи довольно смекалистым ребенком, успевшим пожить на улице, определенные мысли по этому поводу у него уже имелись, и они совсем не радовали. Не мог же шисюн разделять близость с шицзунем на протяжении всех этих месяцев… Но как же иначе он пропитался этим противным запахом? Или… Шицзунь точно принудил его, да. Это прекрасно объясняло, почему шисюн пропах им и почему выглядел таким изнеможенным. От одних этих мыслей Ло Бинхэ несщадно коробило, но он не мог ничего с собой поделать. Его добрый шисюн, ставший для несчастного сироты божьим благословением несколько раз, сейчас совсем не обращал на него внимания, наоборот — грубо отталкивал его. В этом был виноват шицзунь, это было очевидно. Как и прочие на пике, он презирал его, но шисюн сам привел его на пик, поэтому его нельзя было просто выгнать. Даже к тому, другому парню, принятому с ним на пик, относились более благосклонно, чем к Ло Бинхэ, а все из-за его близости к шисюну. В итоге Бинхэ только и мог искать утешения у шисюна, ведь даже А-Нин не принимала его позицию, не веря, что учитель во всем виноват. Это был замкнутый круг, но, если все так продолжится, то шисюн отвернется от него, уже отворачивается.       Ло Бинхэ должен стать лучше, сильнее прочих, чтобы у других не было и малейшего повода прицепиться к нему, даже у учителя. И когда-нибудь…