О бедном шисюне замолвите слово!

— Мальчишка, держи себя в руках!        Легкий запах пота. Дорожная пыль и сок травы, так и не выстиравшиеся из ткани. Аромат мороза, несколько отличавшийся от такового на вершине пика.        И что-то острое, отзывающееся в теле на инстинктивном, животном уровне. Что-то, заставляющее сбиваться дыхание, а сердце биться, как сумасшедшее. Тонкий, еле заметный аромат, из-за которого подгибаются колени от внезапной слабости. — Бинхэ?        Металлический запах крови священного демона, въевшийся в чужую плоть. — Шисюн наверняка устал, — пальцы с трудом разжимают ткань зимней накидки. Вопреки ожиданиям, он не падает на колени и даже как-то держит лицо. — Шисюн хотел бы принять ванну? — Позже. Мне надо навестить шицзуна. — Вот как…        Бинхэ едва дожидается, пока молчаливый шисюн скроется из вида, чтобы со всех ног броситься на укромную полянку недалеко от ограждения. Было бы хорошо, если бы можно было найти пустое помещение на пике, но таковых нет, и Бинхэ остается только вжиматься спиной в крепкие стебли бамбука и сползать по ним вниз, подавляя дикое желание прикоснуться к члену и сглатывая ставшую вязкой слюну.        Зимний холод никак не сбавляет возбуждения. Ледяной воздух своей остротой навязчиво напоминает о том самом запахе, и Бинхэ, закусив губу, тихо скулит и жмурится. Плохо. Все очень и очень плохо. — Из-за твоей смешанной крови твое взросление оставляет желать лучшего, — ворчит старик Менмо, старательно пряча презрение к его человеческой части. — Будь твое развитие естественным, тебя бы так не крыло. И от кого? От человеческого мужчины! — Заткнись… — вслух бурчит Бинхэ, уже всерьез задумываясь о том, чтобы запустить в штаны руку. Все внизу неприятно сковывает и натирает, и он уже по опыту знает, что возбуждение не пропадет еще около половины шиченя, сладкой негой до боли наполняя пах и приятными мурашками пробегая по спине к загривку. Лицо горит, и он поднимает голову к небу, выдыхая огромное облако пара. — Ох… — С другой стороны, это лучше, чем если бы тебя тянуло на кровь, - продолжает рассуждать Менмо, про себя насмехаясь над плачевным состоянием ученика. — С твоим положением сложно скрыть жажду убийства, а это бы быстро нас раскрыло.        Раздумья о дальнейших действиях отодвигают возбуждение на второй план. Шисюн вернулся и этим спутал все карты. Если бы он приехал хотя бы на месяц позже, то Бинхэ бы уже все закончил к его возвращению, и Лу Вейшенг навсегда покинул бы секту Цанцюн.        План мести Бинхэ был до смешного прост, но действенен, и на него натолкнули воспоминания шестилетней давности, когда переспавших или подразумевалось, что переспавших адептов выгнали из секты с позором. На пике Цяньцао рос фрукт, стимулирующий возбуждение, которое, если его не удовлетворить, вызывало сумасшедшие боли в период до месяца. Сам плод туманил разум, вначале побуждая жертву вкусить себя, а после найти партнера по спариванию, передавая заражение через жидкости вроде слюны или крови. Если бы какая-нибудь девица с его помощью переспала с Лу Вейшенгом, тогда его бы выгнали с пика и отослали обратно в клан. Плюсом было то, что плод не оставлял симптомов после выведения яда, лишь в пору активности радужки глаз наливались насыщенным лиловым цветом, позднее пропадая вместе с возбуждением.        Тяжело дыша, Бинхэ с некоторым неудобством отправляется обратно в общежитие, в которое шисюн его вернул. План следовало немного скорректировать.       Неделю спустя Лу Вейшенгу приходит в голову замечательная идея. — Прекращай ломаться, — раздражение адепта Цяньцао уже раздражает. Вейшенг дергает себя за косичку, тянущуюся от виска, и фыркает. — Никаких доказательств против тебя не будет, просто передай это тому наглецу и получишь награду. — Если кто-то узнает… — Никто не узнает, если будешь держать рот на замке, — закатывает глаза Вейшенг. — Он куплен мной с аукциона, у вас же ничего не пропадет, но от тебя это будет выглядеть более убедительно. К тому же, ты ведь не соврешь, сказав, что это полезно для организма, — кривая улыбка против воли растягивает губы. То, что полезность заключается в почти стопроцентной беременности, совершенно не важно. — Просто передай, сказав, что это подарок «в знак дружелюбия». Я возьму последствия на себя, если они будут. — Ну хорошо. Но половина суммы — сейчас! — Хах, вот и договорились.       Отчитавшийся о проделанной работе Мин Фань замолкает, дожидаясь вопроса шицзуня. — В чем причина, по который ты позволяешь себе смотреть на меня столь нагло? — Шицзунь, скажите мне, — с тяжелым взглядом говорит Мин Фань. — то, что на школу нападали демоны, мне знать не полагается, да? — Раз я не сказал, — откладывает кисть в сторону Шень Цинцю. — то, видимо, да, не полагается. — Действительно. — Чем ты недоволен? — лениво интересуется шицзунь, укладывая подбородок на кисть руки. — Ничего плохого в итоге все равно не произошло. Или же ты сомневаешься во мне? Думаешь, я не могу отстоять честь секты перед какой-то юной демоницей, не раскрывшей даже своего таланта? — Нет, но это все еще не объяснение, почему от меня утаили эту информацию, которая очень бы пригодилась в борьбе с еще одной такой. — И что бы ты делал, когда узнал? — шицзунь фыркнул. — Разумеется, побежал бы проверять своего карманного щенка. Подумаешь, его слегка потрепали… — То есть, — Мин Фань щурится, теперь понимая нежелание шицзуня поднимать эту тему. — вы промолчали из-за моей якобы привязанности к одному из учеников? — шицзунь поджимает губы и всего лишь на миг отводит взгляд, всем своим видом показывая, как ему не нравится разговор. — Из-за собственной ревности… — Заткнись. — Шицзунь, — укоряюще протянул Мин Фань. — Замолчи, я сказал! — резко встает со своего места Шень Цинцю. В пару шагов обогнув свой низкий чайный столик, он подходит, чтобы нависнуть над ним. Сложенный веер с силой бьет по макушке, а после приподнимает за подбородок чужую голову. — Каждый раз, стоит тебе вернуться, он ходит за тобой хвостиком, а ты и рад, что это ничтожество таскается за тобой, глядя своими собачьими глазами. — Кого-то напоминает, верно? — Совсем обнаглел, — удар веера обрушивается на щеку, оставляя после себя болезненную красную полосу. Второй удар не успевает прилететь — Мин Фань схватывает чужую руку за запястье и дергает вниз, заставляя неготового к такому повороту событий Шень Цинцю рухнуть на пол, будучи придавленным сверху. Мин Фань давно стал сильнее. — Ты! — Что вас не устраивает, шицзунь? — Шень Цинцю выглядит ошарашенным больше, чем взбешенным. — То, что за мной таскается восторженный мальчишка, или же то, что он напоминает вам лорда Юэ? — Двадцать ударов плетей, — хрипло выдыхает Цинцю, жадно заглядывая в лицо не дрогнувшего Мин Фаня. — И все же? — жестко улыбается Мин Фань. — Мне больше нравилось, когда вы срывали злость на мне. И что теперь? Продолжите давить ребенка за собственные дурные воспоминания? Это низко. — Будешь жизни меня учить?! — Шень Цинцю пытается скинуть его с себя, но не может — ученик больше по массе и сильнее в грубой силе в отличие от своего тонкокостного учителя — ученого. И даже использование ци не поможет, ибо у них равное совершенствование, а у Мин Фаня оно в перспективе сильнее. — Слезь! — Нет, — Мин Фань уперто продолжает удерживать чужие руки по бокам, нависая сверху. — Вам бы уже поговорить нормально и прекратить этот спектакль. Уверен, Юэ-шибо есть что вам сказать. — Он не расскажет мне ничего нового, — усмехается Шень Цинцю, замечая тень удивления на чужом лице. — Да ладно; если даже ты что-то смог разнюхать, то неужели я — второй по значимости человек в секте - могу чего-то не знать?! — Тогда почему…? — Потому что он — идиот, вот что! — срывается на крик Шень Цинцю. — Уверенный в своей правоте идиот, не видящий дальше собственного носа! Предатель, обманщик и лжец! И то, что он чего-то не мог, его не оправдывает! Не глупый, так не давал бы бесплодных обещаний, которых просто не мог исполнить. И что он делает сейчас? Только и может просить прощения, позоря свой статус. Если я попрошу: он встанет на колени посреди площади и на глазах у всех взмолится о прощении грехов, да только прямо ответить на вопрос не может, жалкое ничтожество. Всегда ведь проще промолчать, чем признать свои ошибки и попытаться хоть что-нибудь изменить! — Вот только Ло Бинхэ — все еще не Юэ Циньюань, — не отступает Мин Фань. — И никто, кроме вас двоих, не обязан отвечать за ваши действия. Хватит втягивать в это других! — Шень Цинцю молчит, одаривая его странным взглядом. — Хотите сорвать на нем злость — идите и накричите на него! Избейте; я уверен, он этому обрадуется. Вы сами подставляете секту ничуть не меньше, что бы ни говорили про главу.        Его прерывает поцелуй — укус в губы. Чувствуя вспышку боли, Мин Фань вздрагивает, невольно ослабляя хватку, чем Шень Цинцю пользуется. Пинок в живот, хватка за волосы — и их поза зеркально меняется. На языке оседает противный вкус крови. Еще один укус, Шень Цинцю чуть не откусывает кусок, упиваясь чужой болью, сжимает и выкручивает запястье, заставляя невольно выгнуться, прижимаясь ближе, и еле слышно стонет, сжимая волосы у корней крепче.        Мин Фань недолго гадает, очередной срыв это у шицзуня, особый вид наказания или же закончившиеся аргументы. Он просто расслабляется, зная, что покорность либо убьет его запал, либо распалит еще жарче. Ему везет, и Мин Фань отделывается лишь обещанными двадцатью плетями, вспоротой кожей на спине и обкусанными руками. Послушно убирается в свою комнату с глаз долой, зная, что заслужил и что его услышали. Учитель еще какое-то время взбешенно меряет гостиную шагами, а после куда-то уходит, хлопая дверью. Это уже не его дело. Сейчас важнее хоть сколько-то обработать спину, дабы угроза шрамов была минимальна. Запас мази кончился еще во время прошлого путешествия, к Му Цинфану с этими травмами не пойдешь, и остается только хорошенько промыть и нанести обезболивающее и противовоспалительное.