О бедном шисюне замолвите слово!

      Собрание мастеров Цюндин заканчивается под безразличным взглядом лорда Цинцзин. Он заходит без стука, располагается за столом секретаря в кабинете главы и смотрит на всех, так очевидно желая, чтобы все поскорее убрались, что от этого почти неловко. Все давно привыкли к бесцеремонности лорда Цинцзин, но он всегда ведет себя так уверенно, будто имеет полное право, и это сеет семена сомнения. Раз его не одергивают, он действительно может? Ему позволено?       Молчание Юэ Цинъюаня громче всякого согласия.       Когда все наконец уходят, невольно горбясь под пронзительным требовательным взглядом лениво обмахивающегося веером лорда Цинцзин, Юэ Цинъюань напрягается, но заставляет себя разжать кулаки и расслабить плечи. — Шиди чего-то хотел? — неловкая улыбка плохо смотрится на его лице.       Шень Цинцю морщится за веером, но после закрывает глаза и расслабляется. Веер захлопывается со щелчком. — Да, этот шиди хотел кое-что проверить, — тягучим тоном говорит Цинцю.       Его шаги настолько плавные, а движения грациозны, что кажется, будто он плывет, а не идет. Взгляд полуприкрытых глаз кажется томным, и Юэ Ци контролирует себя, заставляя не поворачиваться вслед за зашедшим ему за спину Шень Цинцю. Веер пропадает в широких рукавах, и тонкие длинные пальцы опускаются на широкие плечи Юэ Цинъюаня. Они напряжены, и он дергается, слыша тихий смешок над головой. Одинокая длинная прядка сползает с плеча и, покачиваясь, задевает чужую щеку самым кончиком в призрачной ласке, заставляя мужчину теряться. Смутное желание прижать прядь ближе теряется после того, как руки сжимают плечи, а большие пальцы умело надавливают на позвонки.       Рот против воли приоткрывается в глубоком выдохе. Юэ Цинъюань чувствует, как горит его лицо. — Останови меня, — тихим мурчащим голосом звучит сверху.       Юэ Цинъюань не понимает. Сердце с каждым мигом звучит быстрее, и неясные слова Сяо Цзю, сказанные таким тоном, совсем не помогают. Он не знает, что Цинцю вновь задумал, но интуитивно чувствует страх и волнение за происходящее. — Тебе нужно сказать одно лишь слово.       От умелых движений на шее, плечах и спине Юэ Ци не просто расслабляется — он плавится, позволяя себе закрыть глаза. Голос Шень Цинцю сладкой дрожью проходит от загривка по позвоночнику. Как можно что-то сказать в ответ, когда он говорит так? Когда он что-то делает так? Юэ Цинъюань и раньше не чувствовал права как-либо указывать ему, а сейчас не хочется вовсе, он честно себе в этом признается. — Ну же, скажи это, — даже угроза в его спокойном голосе кажется пикантной ноткой в изящном блюде.       Руки оглаживают плечи, а после легонько сжимают горло. Пальцы правой руки игриво постукивают кончиками какой-то ритм, от чего Юэ Ци невольно сглатывает. Медленное сжатие в начале не кажется угрозой, скорее продолжением «игры».       Когда воздуха начинает критически не хватать, Юэ Цинъюань ни на цунь не шевелится. — Отвратительно!       Его отбрасывают в сторону. Юэ Ци падает со своего места, распластавшись по полу. Он не успевает даже толком откашляться, когда чужая нога в сапоге с металлической отделкой на подошве наступает ему на грудь и придавливает к полу. Глаза слезятся после недавнего удушения; Юэ Цинъюань смотрит на Шень Цинцю снизу-вверх, откидывая голову на пол. — Словно подставивший пузо дворовый пес, — тихо и слегка рыча говорит Шень Цинцю. — Лежишь так, как тебе и положено, верно, Ци-гэ? — Да, — одними губами шепчет Юэ Ци, завороженно смотря на презрительно скривленное лицо. Ответ неверный.       Давление стопы на ребрах усиливается. Небольшой каблук больно давит на область, под которой скрывается бешено стучащее сердце. — Помнишь, Ци-гэ, — по-взрослому низкий голос совсем не похож на голос ребенка или даже подростка, но Юэ Ци не может избавиться от видения, что на него смотрит тот самый Сяо Цзю, озлобленный маленький мальчик в оборванной по краям одежде. — как мы запинывали дворовых собак до смерти или же пинками прогоняли их куда подальше потому, что их жалкий вид вызывал у прохожих больше сочувствия, чем грязные неухоженные дети со своими зазываниями. Тихий скулеж и жалкий взгляд влажных глаз трогали за души сильнее, чем вид побитого ребенка, отчаянно хватавшегося за чужую одежду и просящего хоть самую чёрствую горбушку хлеба, которая помогла бы дожить до следующего дня, — Цинцю иронично посмеивается, сверху-вниз глядя на затаившего дыхание Юэ Цинъюаня. — А ночные драки с озлобленными псинами помнишь? Куда-то девался весь их жалкий вид, и мы отличались лишь тем, что стояли на двух ногах, одинаково скаля зубы и сражаясь стая против стаи за полученную днем еду. Все вместе, несмотря на разногласия, потому что поодиночке — загрызут.       Шень Цинцю, положив одну руку себе на бок, а второй покручивая пока еще закрытый веер, возвышаясь над ним, выглядит иррационально правильно. Дорогие одежды, украшения, высокомерное поведение — все это до рези в глазах выглядит правильно. Юэ Ци с детства казалось, что такой, как Сяо Цзю, не создан для улиц. Сейчас он в который раз в этом убеждается. — И я все думал: откуда в тебе вечная жалость к этим псинам, что ты никогда не решался их добить. Все приходилось делать за тебя, и я даже снисходительно помалкивал, беря камень и завершая за тобой работу, — Шень Цинцю морщится, почти с ненавистью смотря вниз. Веер раскрывается, узором какого-то дворца скрывая искривленное в презрении лицо. — Теперь же ясно, что ты — такая же псина, просто на двух ногах. Немного ласки, и ты готов, виляя хвостом, на все, что прикажет хозяин. Ничего не хочешь мне сказать? — Сяо Цзю… — Я не давал тебе разрешения звать меня этим именем, — сказал, словно ударил. Ох, лучше бы просто ударил. Юэ Цинъюань покорно закрывает глаза, позволяя делать с собой все, что угодно. — Нечего сказать, верно? Ты так раздражаешь. — Кончик веера подцепляет подбородок. Юэ Ци открывает глаза, чтобы пересечься с холодным взглядом почти черных глаз. — Тебе нужно было просто сказать «хватит».