О бедном шисюне замолвите слово!

— Перестарался. — Знаю.       Му Цинфан аккуратно опустил чужую руку на кровать и ласково погладил бессознательного ребенка по голове, зарабатывая темный взгляд в затылок. Шисюн, который старше его только по положению, ничего ему не сделает, и он позволил сочувствию отразиться на лице. Он подозревал что-то подобное, когда Цинцю примчался к нему за лекарствами, перепугав дежурящих адептов своим мрачным видом, а теперь, когда Цинфан лично увидел последствия действий мальчишки на нем самом, он только уверился, что что-то грядет. Отчего-то же Мин Фань впал в панику, добывая для своих близких то, что было легендой даже для самих заклинателей. Совету Мин Фаня он последовал, тщательно запрятав цветок подальше от секты и заклинателей вообще, сохраняя в груди теплое чувство того, что стал частью легендарного подвига. На шисюна же это оказало другое воздействие.       Он усадил шисюна за стол, вручив успокаивающий сбор, которым Шень Цинцю давился все свое ученичество еще в бытность простым учеником на Цинцзин. Еще тогда Цинфана поставили отвечать за его состояние в качестве сложнейшей практики, что продолжалось и по сей день. Выхаживать откровенно печальное физическое состояние буйного пациента оказалось легче, чем его психологические травмы. И как замечательно, что нашелся хоть кто-то, кто действительно смог это сделать, хоть лечение души и продвигалось очень медленно. — Не смотри на него так. — Так — это как? — То, что и тебе перепал цветок, значит лишь большую признательность, не более того, — острый взгляд вызвал лишь снисходительную улыбку. — Пусть будет так, шисюн.       Наверно, он был в числе тех единиц, с которыми Цинцю был откровенен в своей язвительности и цинизме, что Цинфан принимал со смирением. В конце концов, это было неискоренимой частью лорда Цинцзин, и как-либо пытаться исправить это было поздно. Цинцю не побоялся сходить удостовериться к нему, что правильно понял про растение, на энергию для которого Мин Фань его талантливо развел. Там и вскрылось, что лорду Цяньцао тоже перепала подобная благодать. — Я заберу его для лечения на Цяньцао. — Нет. — Он постепенно впадает в искажение ци. Что бы там ни происходило — это довело его до эмоционального перегорания, и ты стал той последней каплей, введшей его в кому, — Цинфан услышал, как тихо трескается фарфор в чужой хватке. — Ты все еще один из лордов секты. Даже если он твой личный ученик, ты не имеешь права проводить около него круглые сутки, у тебя и так много работы. К тому же, ему нужен глубокий отдых, в том числе и от тебя. — Ты не сможешь запретить мне его навещать. — Вряд ли он очнется в ближайшее время. Его меридианы потрескались, что вызовет довольно болезненное и долгое лечение, и разум сделал выбор провести это время в беспамятстве. Около месяца он не проснется точно, а дальше неизвестно: пойдут ли осложнения или же он начнет поправляться. Из-за его очень истощенного состояния и последствий наказания у мальчика началась лихорадка, так что ставлю на первое. Ты переборщил.       У Шень Цинцю не осталось иного выбора, кроме как согласиться.       Дворец Хуаньхуа спал беспокойно. Лао Гунчжу не вставал с постели, сраженный коварным отравлением. Некий злоумышленник долгое время подсыпал в еду старого главы Дворца яд, что стало ясно только сейчас, когда организм перестал справляться. Сяо Гунчжу плакала у отца на груди, безуспешно успокаиваемая своими ближайшими подругами, старейшины Дворца хранили молчание и косились в подозрениях друг на друга, а двое главных учеников в лице Гуньи Сяо и Ло Бинхэ сидели подле кровати главы и внимали его последние наставления. — Ты талантлив, бесспорно, — кровавый кашель почти согнул пополам, но за последние дни это стало обычным его состоянием. — Однако этого недостаточно, чтобы направлять ищущих свет в великое будущее. Стань надежной опорой… И силой для тех… Кто встанет рядом с тобой.       Гуньи Сяо покорно склонил голову, принимая слова своего учителя близко к сердцу. Его глаза блестели от слез, однако он не мог проявить слабость в этот час, когда остальным требовалась поддержка. — Моя дочь, — Сяо Гунчжу прижала морщинистую руку отца к щеке, едва удерживая себя от рыданий. — продолжай быть сердцем и душой этого прекрасного места, сохраняя праведность и чистоту намерений в сердцах и умах живущих здесь.       Взгляд отца на свою лелеемую дочь был полон ласки и невыразимой нежности, на что она отвечала огромным состраданием и нежеланием отпускать. — Ло Бинхэ.       Его взгляд обратился к заклинателю по другую сторону кровати, где не было никого другого, кроме юноши. Стоявший в отчуждении с печальным лицом, он был черным пятном в этой комнате, среди этих людей. Он отличался, что чувствовали все, но не могли описать словами. — Я знал твою мать, — лицо старого главы Дворца было светлым, несмотря на подтеки крови в уголках его губ. — Прекрасная девушка, праведная заклинательница с такой же силой своих убеждений, но чувственным сердцем. Ты очень похож на нее, Бинхэ, и я был рад увидеть тебя хотя бы незадолго до своей смерти. — Мастер! — Отец! — Можешь считать, что дворец Хуаньхуа переходит тебе по наследству от той, кого я принимал как родную дочь. Я преисполнен верой, что именно ты сможешь привести эту секту к величию, и… — заходясь кашлем, он крепко сжал руку Бинхэ. — Ты должен… Прожить эту жизнь… — Я благодарен вам за все, мастер, — Бинхэ склонился в поклоне.       Всех посторонних выгнали из покоев находящегося на предсмертном одре главы Дворца, не дав преемникам увидеть его последней слабости.       Лао Гунчжу скончался в возрасте двухсот пяти лет, провожаемый в последний путь самыми близкими людьми, будучи отравленным кем-то из них.       Над Дворцом Хуаньхуа сгущались тучи.