Верни меня домой

      Что такое чувства?       Лукреция Блэк, вероятно, ответила бы, что это нечто сокровенное, опьяняющее, безумное, родное. Чувства заставляют тебя идти на жертвы, сокрушая собственную гордость во имя любви. Чувства мотивируют на подвиги. Чувства вселяют надежду, когда огонёк веры начал затухать.       Джонатан Эйвери не ответил бы. Он не верит уже даже в себя.       Подрагивающие пальцы поднесли сигарету к обветренным на морозе губам. Мысли вереницей проносились в голове, взбодренные холодным осенним ветром. Эйвери усмехнулся, прикрывая уставшие глаза.       Он знал ответ.       Чувства словно сигареты — горький, жгучий яд, отравляющий организм с каждой новой затяжкой. Чувства скручивают до оглушительного хруста твою дохлую душонку, выжимая из неё последние капли здравомыслия. Ты становишься пустым, одержимым и подавленным. Тобой движет желание завладеть и контролировать — никакого катарсиса, только пожирание собственных мыслей в тишине намертво запечатанных ядовитыми нитями губ.       В чувствах нет толку, если только ты не хочешь в пустую потратить время, уничтожив себя.       Джонатан всегда свято верил, что главное в жизни человека — самопознание, самосовершенствование, развитие личности во всех доступных и недоступных человеческому разуму смыслах. Всё остальное — мусор, об который раз за разом запинаешься на своём пути. Семья, отношения, дружба, чувства — намертво прилипшая жвачка к подошве.       Только кто объяснит, почему его вера так стремительно начала угасать?       Длинные пальцы вонзились в пшеничного цвета волосы, так сильно выделявшиеся на фоне первого снега. Лучик потухающего солнца спрятался в закромах сада Хогвартса, пропитываясь одиночеством, сопровождаемым тишиной. Его школьная форма давно уже промокла, а конечности не чувствовали холода, застыв подобно каменному изваянию. Палочка была отброшена на полметра в сторону, и не было ни сил, ни желания взять её, чтобы согреть себя заклинанием. Лишь руки периодически грелись об отраву, позаимствованную у Долохова.       Ему не нравилось курить. Было тяжело, дыхание прерывалось на удушливый хрип и сердце колотилось, словно ему приставили к горлу кинжал. Кислый привкус во рту заставлял постоянно сплёвывать остатки маггловской дряни, оседающей, по ощущению, на каждой клеточке тела. Голова тяжелела с каждой новой затяжкой, а руки взял тремор.       Или это от того, что он сидит на улице уже третий час?       Эйвери не мог дать точного ответа, потому что его мозг превратился в огромную злокачественную опухоль, которую хотелось вырезать незамедлительно, чтобы больше не думать. Удивительно, он всегда был мозгом в компании, решая чужие проблемы, но не мог совладать со своими.       Именно поэтому он неподдающимися пальцами достал новую сигарету, тоскливо подкуривая её. Они помогали ему сконцентрироваться, но до определённого момента: мысль постоянно обрывалась ровно на том месте, где начинался фильтр.       Джонатан недовольно фыркнул: почему нельзя было зачаровать только одну сигарету?       Солнце медленно спускалось за горизонт, пытаясь обнять потерянное дитя последними тёплыми лучами. Эйвери опустил голову на колени, упираясь в них лбом. По щеке впервые за долгие годы скатилась слеза.       Когда он перестал понимать самого себя?       Когда он стал выбирать не себя? Идти на риск ради других? Позволять нарушать свои границы всяким придуркам типа Антонина Долохова? И самое главное, почему ему это нравится?       И на это Джонатан знал ответ. Он судорожно вздохнул, давясь горячими слезами детской обиды. Послышался первый истеричный всхлип.       Он больше не одинок.       Маленький мальчик радостно бежит к родительнице, пытаясь её обнять, но запинается, натыкаясь на ледяной взгляд материнских глаз. По поместью проносится оглушающий грохот — мальчишка неуклюже растянулся под ногами матери.       Алая кровь течёт с разбитого носа, заливая подол платья миссис Эйвери. Джонатана лихорадит от боли и истерики, он тянется к маме, но получает лишь хлёсткий удар по вытянутой руке.       — Прекрати выть, позорище, — едко шипит мать, демонстративно отряхивая руки, и резко поднимает подол вверх, будто бы тыкая сына лицом в кровавое пятно. — Видишь, что ты натворил? Моё любимое платье!       Джонатан лишь истерично шмыгает, в страхе размазывая по полу кровь. Его приводит в ужас вид алой жидкости, капающей из его носа, но он не знает, что нужно делать, и не понимает, почему мамочка злится на него.       — Купим тебе ещё, оставь его, — безучастно тянет мистер Эйвери, листая газету.       — Купим?! Это платье мы брали на заказ в нашей первой поездке в Италию! Мы тогда только поженились, начали путешествовать и ещё не были обременены... — она выдерживает многозначительную паузу, с презрением глядя на сына. — Посмотри на себя. Тебе уже пять, а ты сидишь в луже соплей и крови, не в силах помочь себе. Встань.       Маленький мальчик поднимается, встречаясь взглядом с матерью, и ёжится: нет и намёка на тепло. Неужели мамочка его больше не любит?       — Иди к себе, умойся и, ради всего святого, не высовывайся, — с раздражением поговаривает миссис Эйвери, махнув рукой в сторону. — И в кого ты такой неуклюжий слюнтяй?!       Джонатан прижимает край рукава рубашки к носу, боясь напачкать сильнее.       — Мамочка, я хотел обнять тебя. Вас не было четыре месяца, я соскучился и..и.. — заикается в утихающей истерике маленький мальчик, глядя в пол. Его крохотное сердце кровоточит не меньше.       — Ты наказан, Джонатан. Уходи, — глухо отвечает мать, отворачиваясь. Она должна была его любить, но не была на это способна.       — Я люблю тебя, мамочка, — сопит он, прежде чем удалиться в свои покои.       — Я знаю, Джо, — вздыхает миссис Эйвери и продолжает шёпотом: — И мне очень жаль, что не могу ответить тебе тем же.       Тогда он разучился проявлять чувства, отчаянно подавляя в себе желание прижаться к родному телу. Разучился выражать эмоции, забыв, что такое слёзы. Разучился любить.       Обширная библиотека поместья стала его пристанищем, а книги — учителями. Ему негде было больше черпать знания и опыт, кроме как в затхлых старинных фолиантах, зашарканные страницы которых едва ли не рассыпались в любознательных руках отвергнутого всеми ребёнка.       Он больше не бежал навстречу к родителям, не ждал их из очередной поездки. Сам не заметил, как стал полным отражением их отношения к себе. Замкнутость, хладнокровие, отсутствие коммуникабельности, отвержение и непонимание чувств, подозрительность, непринятие хорошего отношения к себе — всё это он взращивал в себе годами, проведёнными в одиночестве.       Что хуже: мёртвые родители или живые, для которых мёртв ты?       Эйвери не знал, что ответить на этот вопрос. Но он чувствовал в этом некое сходство, поэтому и сошёлся с Томом Риддлом, читая историю в его поступках. Ребята были похожи, их судьбы неким образом переплетались в своих далёких детских травмах. И всё же они были совершенно разными, так прекрасно дополняя друг друга.       Они стали друзьями.       Истеричный смех вырвался из простуженной глотки продрогшего Джонатана. Кто бы мог подумать, но ребята стали тем сам наиболее настоящим и существенным, что было у него в жизни. Разные характеры, судьбы, взгляды на мир, но в совокупности дающие квинтэссенцию. Они не одни, они есть друг у друга.       Смаргивая обжигающие обмороженную кожу слёзы, ему впервые за долгое время было не стыдно — он почувствовал свободу, умиротворяющую, щекочущую душу.       Только что-то ему всё ещё не давало вздохнуть полной грудью. Наверное, пришло время наконец-то пересмотреть свой ответ на вопрос «Что такое чувства?» и поговорить с Лукрецией Блэк.

***

      — Пресвятые пирожки моей бабули, ты где был? — Долохов обескуражено уставился на Джонатана, вошедшего в гостиную Слизерина. Ребята разбирали посылочки госпожи Долоховой, переругиваясь из-за того, что кому достанется.       Вид Эйвери напугал всех не на шутку, и Том поднялся, пряча в карман мантии присвоенный себе кулёк шоколадных конфет.       — К камину. Сейчас же, — когда Риддл говорил таким тоном, лучше было ему не прекословить, и Джонатан машинально последовал за другом, усаживаясь на небольшой диванчик. Следом подошёл Абраксас, присаживаясь рядом. Он внимательно оглядел спокойное, ничего не выражающее лицо Эйвери и поражённо заключил:       — Мерлин, да у тебя жар, — он быстро обвёл взором подрагивающее тело и мельком взглянул на настороженного Тома, стоявшего близь к камину, будто бы ища подтверждение своим догадкам. — Тебя всего лихорадит.       — Это кого это тут лихорадит? — донесся крик Антонина, поспешно собиравшего посылки воедино. Принеся добро к камину, он свалился на пол, с тревогой разглядывая Эйвери: — Хреново выглядишь, златовласка.       Последовал смешок: Эйвери посмотрел сверху вниз на лохматое недоразумение, нервно жующее пирожок, подытоживая:       — И всё же лучше, чем ты.       — Ну, плохо шутить ты не разучился — это радует, — тепло улыбнулся Антонин, начиная искать что-то в сумке. — А то я уж думал, к нам чудище какое-то забрело из леса.       — Хочешь поговорить об этом? — предложил Том, скрещивая руки на груди. Абраксас принёс плед с соседнего кресла накинул его на плечи Эйвери.       Джонатан не хотел, да это было и ни к чему, и Риддл понял без слов, лишь кивая головой и отворачиваясь к камину.       — Воот, нашёл! — Антонин довольно облизнулся и потёр ладонями в предвкушении. Он заинтригованно обвёл всех хитрым взглядом и достал из сумки термос.       Абраксас приподнял бровь, откидываясь на спинку дивана.       — Боже, Долохов, скажи, что там чай. Слишком много энтузиазма в твоей хитрой морде, — он увидел, как лицо лучшего друга расплылось в довольной улыбке, и застонал: — Нас всех отчислят.       Том выхватил термос с неизвестной субстанцией из рук Антонина под недовольное «Эй!» и открыл, принюхиваясь.       — У меня превосходно по зельеварению, поэтому могу с уверенностью заявить, что это то, что я никогда бы не стал пробовать, особенно из рук Долохова, — Риддл сложил руки на груди, беспристрастно глядя на Антонина: — Скажи, дружочек, ты дебил?       — А чего это сразу дебил?! — возмутился Антонин, поспешно забирая свой дорогой термос.       — Во-первых, — шёпотом начал Том поучительную лекцию, оглядевшись, — чтобы пронести в школу алкоголь на третьем курсе, нужно быть глупцом; быть при этом пойманным — идиотом, а повторить сие действие под угрозой отчисления — самым настоящим дебилом. Теперь я хочу повторить свой вопрос, Долохов: ты дебил?       — Ничего не дебил. Точно не дебил! — помотал головой Антонин, сдерживая смех. — А-ван-тю-рист!       Том прикрыл глаза и нервно потёр переносицу. Действительно, на что он рассчитывал? Не даром говорят, что псих никогда не признается в том, что он псих.       — Да и вообще, вы всё не так поняли! Одна рюмка такой настойки и тебя та-а-ак прошибает, что все болезни отступают. Напрочь. Проверенное временем средство, между прочим, — поучительно выставив указательный палец вверх, Антонин кивнул в подтверждение своим словам и с вызовом посмотрел на ребят.       — Звучит как охренительно тупая ид..       — Я согласен, — прервал Абраксаса все это время тихо сопевший Джонатан.       — Вот, я же сказал... — Малфой резко замолк и изумлённо уставился на Эйвери. — Что, прости?       Все замолчали, даже Том на секунду потерял дар речи. Вечно собранный и здравомыслящий Джонатан был готов.. стоп, что? Риддл вздохнул и устало посмотрел на бушующее пламя в камине, собираясь с мыслями. Пальцы нащупали в кармане мантии кулёк с конфетами, принимаясь перебирать содержимое.       — Понимаете, — сухо начал Эйвери, прокашливаясь. — Я.. запутался? Устал? Чёрт, — слова давались тяжело, и он стиснул зубы, чтобы не сорваться на плач. Такого позора Эйвери бы точно не пережил.       Абраксас молча положил руку на плечо другу, впиваясь нервным взглядом в пол. Неловко было всем, будто сейчас перед ними открывается нечто совершенно запрещённое, неподвластное, отчего хотелось отвернуться и сделать вид, будто ничего не слышно.       — Я.. — голос задрожал, и Эйвери злостно прокашлялся. — Не хочу жаловаться, но если есть что-то, способное заставить меня перестать думать, просто дайте мне это.       Разумеется, Джонатан не верил в то, что существует панацея, избавляющая от всех проблем, но один Мерлин знал, как ему сейчас просто хотелось отключиться и ни о чём не думать.       — И да, ваша компания будет не лишней, — закончил Эйвери, прикрывая глаза и рвано вздыхая.

***

      Уже знакомый заброшенный кабинет встретил ребят привычным унынием и толстым слоем пыли. Том, стоящий на шухере, с усилием подавил тройной чих, когда к двери подлетело облако той самой пыли, которую сейчас Долохов с усердием домовика смахивал в сторону выхода, кажется, своей.. мантией?!       Убедившись, что свидетелей их авантюры нет, Риддл прикрыл дверь и произнёс парочку защитных заклинаний. Конечно, какой-нибудь Дамблдор их запросто преодолеет, но от любопытных глаз везде нагло снующих студентов и слащавых парочек убережёт.       — Что ты тут устроил? У меня чуть голова не взорвалась, Долохов, — Том злостно шмыгнул носом и прищурил недовольный взгляд, указывая на отвратительно пыльную мантию в руках Антонина.       Антонин же на секунду застыл с тупым выражением лица, переводя взгляд с мантии на закипающего от недовольства Тома, и шкодливо улыбнулся. Самое время отомстить за водные процедуры!       — Только посмей, я приду к тебе ночью и заду-       Но, как это бывает, ни одна эпичная фраза не успевает закончиться вовремя.       Мантия взметнулась в воздух, высвобождая всё то затхлое богатство, которое успело впитать в себя, превратив комнату в одну сплошную слепую зону. Ребята закашлялись и принялись осыпать проклятиями довольного своей пакостью Антонина, предусмотрительно спрятавшего голову в сумке.       — Ты чудовище, Тони, — проворчал Абраксас, обтряхивая свою шевелюру. — Удивительно, что тебя из Дурмстранга не выперли. Два курса проучился — успех! Интересно, сколько здесь продержишься.       — Я скажу так: провал всегда следует за успехом, поэтому желаю тебе, Долохов, хотя бы дожить до конца курса, — прочихавшись, Риддл плюхнулся на пол, подстелив ту самую многострадальную мантию. Он устало отмахнулся от молчаливого возмущения хозяина вещи: — Она всё равно теперь годится разве что на половую тряпку.       Немного помолчав, он добавил:       — Как и все твои вещи.       — Психованный, — цокнул в ответ Антонин.       — Может, начнём уже? Меньше всего хочется сейчас чьи-нибудь мозги со стен соскребать, — прервал перепалку Джонатан, которому не терпелось раствориться в тишине.       Молча согласившись, все уселись рядышком с Томом, следя за тем, как Антонин начинает копошиться в сумке.       — Да ладно тебе, Джо! Томми же не какой-нибудь монстр, — достав продукты и термос, Долохов сообразил из сумки подобие стола. — Это он так любовь свою выражает.       — Продолжишь меня так называть и познаешь всю силу моей любви в полной мере.       В ответ прилетел воздушный поцелуйчик, и Том пообещал себе найти заклинание, способное укротить эту бестолочь.       Хотя, наверное, тут хватит и «Петрификус Тоталус» — надо будет попробовать.       — Больные у вас представления о любви, — хмыкнул Эйвери, дрожащими руками принимая крышку от термоса. Отпив под многочисленными взглядами, он поперхнулся, стремительно краснея. Голос на мгновение сел, принимая простуженную хрипотцу: — Боже мой, что за дрянь?       Антонин рассмеялся, ободряюще хлопнув Джонатана по плечу.       — Обижаешь! Это семейный рецепт! Правда, по секрету скажу, бабуля стащила его у Кощея, — он лукаво подмигнул и отпил сам, вздрагивая.       Абраксас с ужасом посмотрел на побелевшего Тома, после чего оба перевели взгляд на потерявшего дар речи Джонатана. Кажется, градусов там было столько, что хватит повалить слона.       — Прекрасная идея! Нет, просто чудесная идея брать рецепт убийственной настойки у бессмертного человека, — запричитал Малфой, вглядываясь в кристально чистую субстанцию. — Так и знал, что сначала надо было написать завещание.       — Не нуди, котёнок! И вообще, может он свои жизненные силы черпает только так! — Антонин порылся в поисках конфет и удручённо вздохнул, не находя их. — Вот увидишь, Джо, сейчас станет легче! Ещё пара глотков и будешь как новенький, а пока.. Чёрт, да где ж они? Плохие новости, мы, кажется, в гостиной забыли нашу шоколадную закуску. Эх!       Том на секунду зарделся, понимая, что беспардонно спёр сладости, принадлежащие им всем. Стало впервые стыдно за то, что позволил своей старой приютской натуре провернуть подобное.       — Держи, — сохраняя лицо, Том вытащил кулёк шоколадных конфет и положил на сумку. Хотелось провалиться сквозь землю от такой дебильной оплошности. И вроде бы он мог скрыть свой поступок, но это были не те люди, которых хотелось таким образом обманывать.       Всё же они не приютские хулиганы, с которыми приходится драться за последний край одеяла.       Абраксас выразительно взглянул на Тома, пытаясь пробиться через броню неуязвимости. В школе ничего не знали про Тома Риддла — загадочная персона без родословной и истории. Однако он как-то слышал разговор отца, где тот возмущался по поводу его однокурсника: «Как они посмели взять такого выродка в школу, да ещё и на Слизерин? Мой сын должен быть окружён только детьми из достойных семей! Ни фамилии, ни семьи — только нищета и позор». Тогда Абраксас не обратил внимания на крики Деймоса, решив, что тот по обыкновению сходит с ума.       Но, кажется, до него начало доходить.       — Я чувствую твой сочувствующий взгляд, Малфой, — резко, словно пощечина. И Том на мгновение закрыл глаза, выпивая за компанию. — Я знаю, о чём ты думаешь, но не нужно меня жалеть.       Риддл никогда не был тупым. О том, что Малфои имеют огромное влияние, связи и информацию о каждой блохе в магическом мире, знает каждый. Абраксас вполне мог знать о нём гораздо больше положенного, учитывая, каким радушием одарил Тома мистер Малфой при встрече.       Подождав, пока Том ещё раз глотнёт настойки, Эйвери забрал крышку от греха подальше. Мир не готов к пьяному тринадцатилетнему Тому Риддлу. Джонатан не знал всей подноготной своего друга — не в их тогдашних отношениях было нормой обсуждать чувства и семейные дела, — но этого и не нужно было никогда, чтобы понимать.       — Кажется, я опять единственный не понимаю о чём речь, — уже порядком охмелевший Антонин потёр глаза — скелеты в шкафу, кажется, то, что их так объединяет. — Но могу сказать, что иногда мы сталкиваемся с таким дерьмом, которое не стоит переваривать в одиночку. Это разъедает, уничтожает как личность.       Эйвери едко фыркнул:       — Как по-философски. По себе судишь?       Антонин искренне посмотрел на Джонатана, солнечно улыбнулся и закусил губу.       — Именно, — растрепав привычно непослушные волосы, Долохов опустил голову и вздохнул. — Просто... мне кажется это правильным? Я начал это осознавать совсем недавно, но ещё не понял, что нужно делать. Это всегда тяжело — раскрываться, когда ты сросся со своей травмой. Однажды один человек сказал мне: «Тебе тринадцать, как ты можешь говорить, что больше не видишь смысла в жизни?». Вот урод, верно?       Он приглушённо засмеялся, потирая пальцами запястье. Ребята слушали внимательно, не отрывая взгляда от друга. Слова хлыстом били по сердцу каждого.       — Почему все вечно говорят что нужно, а что не нужно чувствовать? Какая разница сколько мне лет, если мне больно? Больно так, что я неосознанно убиваю себя, лишь бы избавиться от мыслей, — Антонин сделал ещё один глоток и зажмурился. — Почему я должен молчать и терпеть, мириться и жить дальше, а не кричать от осознания, что моя родная мать покончила с собой в соседней комнате? Почему я должен, если не могу? Я живой человек!       На последних словах он закричал, и Абраксас, прикусив щеку от ужаса, моментально накрыл дрожащую руку Антонина своей.       — И когда ты... Когда ты вот так слушаешь других, обесцениваешь свои проблемы и эмоции, в тебе не остаётся ничего человеческого. Изо дня в день ты жрёшь себя, словно изголодавшийся волк, готовый сорваться на окружающих в любой момент. И потом, когда ты всё-таки срываешься, подвергаешь опасности любимых, идя на крайние меры, ты рушишь всё вокруг, травмируешь ни в чём неповинных людей, потому что сходишь с ума. Я... боже мой, не знаю, честно, ребят? Это такое дерьмо. С каждым днём я ненавижу себя всё больше.       Том понимающе хмыкнул, неуверенно кладя руку на плечо другу. Всё тело сопротивлялось чуждому жесту, но Антонин предстал перед ним совершенно другим человеком, и ему хотелось как-то оказать поддержку, которой когда-то лишили его самого.       — Тёмные времена есть и будут, Антонин. Вопрос лишь в том, какой урок мы из этого извлекаем, — Риддл на секунду помрачнел. — В этом мире нет справедливости, но это не повод ставить на себе крест. Только благодаря такому жестокому опыту появляются по истине сильные люди. Четверо таких уже сидят в этом кабинете.       Непродолжительная тишина осознания заполнила и без того душное помещение.       — Как ты справляешься? — Долохов поднял голову и с неподдельной тоской взглянул в спокойные, уставшие глаза Тома. Почему-то именно сейчас в них можно было прочитать целую историю.       — Когда у тебя на протяжении всей жизнь есть только ты сам, выбирать не приходится, — Том подобрал колени и обхватил их руками. Сейчас он выглядел как ребёнок, пытающийся защитить себя. — Я всё ещё учусь справляться, изучая всё новые и порой отвратительные правила жизни. Это долгий и тернистый путь, который нам зачастую приходится проходить в одиночку. Какие-то факторы совершенно не зависят от нас, но главное оставаться верным себе и не сдаваться.       Тело окутало приятное расслабление, и Том прикрыл глаза, опустошая голову от мыслей.       Действительно ли это действие алкоголя?       — Знаете, ребята, — тихо начал Абраксас, обводя затуманенным взглядом присутствующих. Он уже успел с горя напиться. — Мне хочется лишь сказать спасибо. Я многое понял за то время, что мы общаемся, и это бесценно. В одиночку действительно тяжело справляться.       Антонин наконец-то улыбнулся.       — Совершенно верно! — Долохов подскочил и сгрёб в кучу опешивших от такого поворота событий ребят. Уткнувшись в макушку Эйвери, он застонал: — Ребята, я вас так люблю!!!       — О, Мерлин! Этому больше не наливать, — беззлобно проворчал Джонатан, не сдерживая кроткую улыбку. Хотя, подождите-ка...— Долохов, ты что, слюни на меня пускаешь?!       — Смотрите-ка как заговорил! Лихорадка прошла? — пропустив мимо ушей возмущения, Антонин отпустил ребят и пододвинулся к Джонатану. — Бабуля говорит, что объятия — это лучшее лекарство от невзгод. Иногда лучше просто уткнуться в плечо родному человеку и принять его тепло.       Беспечное выражение некогда заплаканного лица Антонина одновременно завораживало, сбивало с толку и вызывало смех. Эйвери закатил глаза от несносности этого парня.       — Ты себя предлагаешь на эту роль, лекарь наш? То от лихорадки у него есть средство, то от невзгод, а от гемор... — Джонатан задохнулся на последних словах, потому что путь к кислороду заблокировали крепкие объятия. Такие цепкие, нужные, чувственные, что глаза наполнились слезами — почему чужой человек даёт тебе больше, чем родная мать?       Почему дом ощущается в совершенно посторонних людях?       Наверное, потому что это и есть, что называется «родное».       Слова давались с трудом, и Эйвери сдался, позволяя себе эту слабость.       — Как тебя хватает на всех, кроме себя?       — Я просто верю в любовь.       И Джонатан засмеялся, растворяясь в неуклюжих руках друга. Что-то подсказывало ему, что это только начало чего-то большего, масштабного, как зарождение новой семьи и дружбы на всю жизнь.       Оставалось надеяться, что всё будет хорошо. Ведь с проблемами они обязательно разберутся.

***

      — Твою мать, если *ик* нас поймают, я *ик* — угрожающе прошептал Том и, не выразив мысль до конца, замолчал. От собственной ничтожности в данный момент коробило — ну зачем нужно было так пить? Таща с Абраксасом раскисшего Антонина, он всё больше задавался вопросами: как их так занесло и можно ли закодировать тринадцатилетнего подростка?       Пьяное тело хрюкнуло от смеха, получив оплеуху за созданный шум. Отбой был час назад, и остатки разума вопили, что они снова наступают на одни и те же грабли.       Но когда это делать, кроме как не в детстве, верно?       Эйвери, закинув руку на плечо Абраксасу, старался изо всех сил привести в норму свой вестибулярный аппарат, но почему-то ноги так и запинались, а еле освещаемый коридор плыл перед глазами. Герои картин на стенах что-то невразумительно ворчали, создавая еле слышимый шум в ушах. Джонатан пообещал себе, что больше никогда не будет пить, а тем более с Долоховым, который, повиснув на ребятах, мурлыкал незнакомую песню на русском.       — Тони, ради всего святого, заткнись, мы почти пришли, — почти беззвучно произнёс Абраксас, нервно оглядываясь. Том свободной рукой вытащил палочку и наложил Силенцио на невменяемого товарища.       Абраксас только хотел что-то спросить, но, увидев мрачный вид Тома, передумал. От греха подальше.       Добравшись без приключений, ребята со всей присущей им грацией ввалились в гостиную, тихонько переругиваясь и крадясь к спальням, как вдруг:       — Джо?..       Том про себя заматерился, да так яро, что из глаз вот-вот должны были посыпаться красные искры. Ну кому не спится?       Лукреция стояла в самом дальнем углу гостиной, переминаясь с ноги на ногу. Весь её вид показывал то, насколько она встревожена: мокрые от слёз щёки поблёскивали из-за света угасающего огня в камине, а руки дрожали, теребя платок. Сколько она здесь прождала? И главное, зачем?       — Лукреция, почему ты не спишь? — как можно более учтиво поинтересовался Том, украдкой поглядывая на растерянного Эйвери. Да что с этими двумя не так?!       Требовательный взгляд Риддла заставил её поёжиться — она прервала зрительный контакт и посмотрела на Джонатана.       — Я... хотела поговорить с тобой, Джо, — не дождавшись ответа, Лукреция затараторила: — Думаю... нет, я уверена, что нам нужно поговорить... Ещё мне сказали, что ты приболел, но в больничном крыле я тебя не нашла, а в гостиной ты не появлялся. Не волнуйтесь, я никому не говорила, что вас нет.... В общем, — она судорожно вздохнула. Бессвязный поток мыслей прервался. — Я переживала.       Неуютную паузу, прерывавшуся лишь треском дров в камине, нарушил Эйвери:       — Хорошо, Лу, давай поговорим.       — Ты в состоянии уладить ситуацию? — прошептал Том, ища проблески адекватности в глазах напротив. Если себя он более-менее контролировал, то вид Джонатана оставлял желать лучшего. Лукреция, конечно, не была стукачкой, но что возьмёшь с влюблённой девчонки?       Получив утвердительный кивок, Риддл перехватил Антонина покрепче, удаляясь.       — Тогда я рассчитываю на тебя.       Проводив взглядом друзей, Джонатан нерешительно шагнул навстречу Лукреции, которая, молниеносно преодолев расстояние, кинулась в объятия и заплакала.       На секунду отстранившись, Блэк подняла встревоженный взгляд. Её глаза цвета беспросветной тьмы источали надежду:       — Что ты чувствуешь, Джо?       Джонатан промолчал, скрывая ответ в поцелуе.       Кажется, эта ночь будет длинной.