The sun

      До этого момента я и представить не могла, что жизнь способна быть настолько тяжёлой. Ещё точнее — неподъёмной.       Я стояла напротив своего дома, в который ещё неделю назад возвращалась с теплом на сердце, зная, что в родных стенах меня всегда ждала семья. И не было важным, что она состояла всего из одного человека. Это дорожное покрытие, которым была выложена тропинка от проезжей части и до входа в дом, отец выложил своими руками. Аккуратный заборчик, который мы вместе с ним ставили в течение нескольких дней, красила я. Помню этот день: яркое солнце, хорошее настроение и головокружительный запах свежей выпечки. Если подумать, таким был почти каждый момент, проведённый здесь. Ровно до того дня, как отцу кто-то позвонил. Его я тоже помнила в деталях, а о звонке расспрашивать ни о чём не стала. Я уже начинала жалеть о том, что старалась не замечать, что в нашей семье что-то происходит. Нельзя всегда убегать от реальности, прятаться за маской «всего лишь ребёнка» — рано или поздно реальность догоняет и бьёт в спину.       И вот теперь, наблюдая, как нашу мебель, технику и прочие вещи, наспех скиданные в большие картонные коробки, выносили из дома и помещали в огромную машину для перевозок какие-то незнакомые мне люди, я ещё раз пожалела о том, что так мало знала о трудностях своего отца. Инфантильная дурочка. — К сожалению, всё это имущество больше вам не принадлежит, — меня заметила красивая высокая девушка, держащая в руках планшет с закреплёнными на нём бумагами. Она выглядела очень строгой, что заставило меня невольно поёжится, — вы ведь Петра Рал? — я коротко кивнула, следя глазами за тем, как рабочие вытаскивали из дома моё пианино. — Чёртова громадина! — прокричал вдруг один мужчина, когда колёсико от инструмента прокатилось по его ноге. — Тащи, не отвлекайся, — раздражённо бросил ему напарник.       Фортепиано не пролазило в дверной проём в том положении, в которое его поместили грузчики. Решив не заморачиваться, они продолжали насильно пихать его на улицу. Я смотрела, как с боков инструмента слазило покрытие, беспощадно сдираемое стенами, и жмурилась от невыносимого скрипа. Казалось, что фортепиано ревело от боли, но равнодушные рабочие только энергичнее подпихивали его, видимо, желая быстрее прекратить этот звук да и вообще эту работу. В какой-то момент я стала слышать только биение собственного сердца и этот жалобный вой медленно разрушаемого инструмента. — …не явился на судебное заседание, а после игнорировал любые попытки моего клиента связаться с ним. Вы меня слушаете? — бормотало что-то на фоне. Я перевела взгляд на строгую девушку. Моё сознание оттолкнуло практически все сказанные ею слова, поэтому я не до конца понимала, что происходило. Мозг просто отказывался работать. Теперь вместо планшета в руках собеседницы был мой рюкзак. Она всунула его мне прямо в руки, — у вас есть пять минут на то, чтобы забрать свои документы и одежду.       Я медленно двинулась в дом. Опустевший, он выглядел чужим и забытым. Наверное, это хорошо, что я увидела его таким — больше никогда не захочется сюда вернуться. Я не понимала, почему до сих пор не разревелась или не потеряла сознание. Внутри меня не было ровным счётом ничего, прямо как в моей комнате, где меня встретили только обшарпанные обои и поцарапанное напольное покрытие. Я двигалась, как плохо работающая машина — дёргано и неровно. В валяющихся на полу бумагах и вещах, вытряхнутых из комода, я заметила свои старые кеды. Не понимая, что и зачем делаю, я медленно переобулась и, оставив выпавший из моих рук рюкзак в куче теперь уже никому ненужного хлама, покинула это место.       Девушка что-то кричала мне вслед, но я, как не пыталась, упорно не могла ни расслышать её слов, ни внять их смысл. Я просто шла вперёд, шаркая ногами по асфальту. Моя прежняя жизнь закончилась пару минут назад, а может и раньше, просто мне было удобно не замечать этого. Просто витать в облаках и быть слабачкой, которой проще пропустить мимо себя реальность, чем впустить её в свой мир, получалось у меня лучше всего на свете. А я вообще жила когда-нибудь? Это уже не важно. — Эй, ты, — холодный голос прорвался сквозь пелену всепоглощающего ничего и добрался до моего сознания, — очнись, — шлепков, которыми осыпали мои щёки, я почти не ощущала. Лицо как будто бы онемело и не чувствовало прикосновений, как если бы было сделано из ваты, — тц. За один миг на меня вылилось огромное количество воды. Она просочилась под одежду, и я резко распахнула глаза, подавшись грудью чуть вперёд, как только по-настоящему смогла прочувствовать жгучий холод. Передо мной стоял мужчина, держащий в руках пустую пластиковую бутылку. Я не могла разглядеть его лица: вода попала в глаза и размыла все вокруг. — Живая, значит, — голос показался знакомым, и это отозвалось в груди странным трепетом. Я сильно зажмурилась, а когда открыла глаза, то встретила взгляд Ривая, находящегося неожиданно близко. Он присел на согнутых коленях рядом со мной, развалившейся возле чёрного входа в университет. Не помню, как оказалась здесь… Ривай недолго разглядывал меня. По его брезгливому взгляду я поняла, что выглядела, откровенно говоря, не очень, да и чувствовала себя соответственно. Видимо, я много падала и ударялась — все мои ноги были покрыты синими пятнами и царапинами, а голова болела так сильно, что мне время от времени перехватывало дыхание. Как только я немного лучше стала воспринимать реальность, Ривай поднялся и пошёл прочь. Зачем вообще тогда остановился? — Стой… Стой, пожалуйста! — я одним быстрым движением встала на ноги и уже хотела побежать вперёд, как ноги подкосились, и я рухнула обратно на асфальт, разом содрав кожу с коленок. Но мой спаситель остановился и даже развернулся, посмотрев на меня сверху вниз. Я подняла голову, сдувая волосы с лица, — сколько сейчас времени? — Семь утра, — коротко ответил Ривай, а после продолжил своё движение. Мне чертовски не хватало воздуха. Осознание собственного положения потихоньку стало приводить меня в чувство. Точнее, снова загонять в панику. — Семь утра! — я ахнула, — Постой! — я снова попыталась встать, на этот раз более удачно. Чуть пошатнувшись, я нашла опору и приобрела равновесие. — Что ещё?       Не знаю. Мне было нечего ответить. Зачем я вообще его задержала? Из-за того, что он второй раз помог мне, и я самозабвенно ждала нового акта неравнодушия? Или из-за того, что чувствовала себя странно, смотря на него? Сейчас, в этот момент, он разглядывал меня не так внимательно, как тогда, в туалетной комнате, но всё равно было что-то такое, что я не могла разгадать. Но лишаться этого взгляда мне не хотелось: никогда ещё не чувствовала такого непонятного мне интереса к другому человеку. Но помимо заинтересованности был и страх. Наверное, в другой ситуации я бы ни за что не остановила его — этот человек буквально источал угрозу, и я чувствовала её. Подкожно. — Зачем ты каждое утро стоишь на парковке университета? — вдруг на одном дыхании выпалила я.       Ривай помрачнел. Его брови опустились на пару миллиметров. Это было очень короткое, но такое жуткое движение, что я сразу же пожалела, что вообще раскрыла свой рот. Я могла сказать всё, что угодно, могла промолчать или хотя бы поблагодарить, но вывалила на него то, о чём даже в мыслях боялась спросить. Повисло тяжёлое молчание. Он буровил меня жутким взглядом, отчего я невольно сделала пару шагов назад. Ривай уверенно сократил расстояние между нами и подошёл практически вплотную, не сводя с меня глаз. Я перестала дышать, оглушённая своим пульсом, а он занёс руку. Я зажмурилась до белых фейерверков. Господи… — Умойся, — я открыла глаза, почувствовав слабое прикосновение к своей щеке. Ривай отдалился, зажимая в руке небольшой осиновый листик, который он снял с меня. Не давая мне больше шанса заговорить, он развернулся и ушёл. Я сделала ещё пару шагов назад, чувствуя, что теряю равновесие, пока, наконец, не упёрлась спиной в стену здания. Бешено стучало сердце, а воздуха вокруг снова стало слишком мало. Я провожала глазами стремительно отдаляющийся силуэт, проклиная себя за такую опрометчивость. Вместе с этим меня не покидала подозрительность. Ривай ушёл, так и не дав ответа на мучавший меня вопрос. Не то, чтобы это было очень любопытно — так я думала до сих пор. Но теперь, когда он намерено проигнорировал казалось бы такой пустяк, в меня стали закрадываться сомнения. Либо я накручиваю; наверняка ответственность за мою любознательность лежит на плечах моей специальности — нам, журналистам, слишком часто напоминают о том, что мы должны быть внимательны и подозрительны ко всему. Возможно, человек просто не хотел общаться, а про него можно было такое сказать. Однако Ривай был не самой актуальной проблемой. Он вообще ей не был. Мне пора перестать себя запутывать.       Я не знала, куда идти. Более того — к кому можно было обратиться? Мне стоило быть честнее самой с собой. Я и не хотела никуда идти. Вся моя жизнь до смерти отца была пустой, пусть я и находилась в безопасности и хорошем настроении. Людей, которые хотя бы помнили моё имя и виделись со мной не только в стенах университета, можно было посчитать на пальцах. Мне даже не пришлось бы их загибать. Зачем я пыталась вчера убедить себя в том, что должна двигаться вперёд? Может быть, я уже достигла той самой красной черты, за которой человек не отдаёт себе отчёта в своих же действиях?       Я не долго думала, что делать дальше, так как практически сразу обнаружила, что при мне нет мобильного телефона. Наверное, он так и валяется на полу в кабинете профессора, если его уже кто-нибудь не прикарманил. Он необходим мне, причём не затем, чтобы ответить на кучу звонков и сообщений, которые я пропустила за ночь — откуда им вообще взяться? — просто с его помощью можно хоть что-нибудь сделать.       Стоя во внутреннем дворе университета, я почувствовала что-то неладное. Подозрительно озирались студенты, какие-то люди в униформе носились из стороны в сторону, кричали что-то друг другу. Возле входа в нужное мне крыло стояли полицейские. Сердце пропустило несколько тяжёлых ударов. Я сделала глубокий вдох, давясь горькими опасениями о том, что могла случайно стать свидетелем событий, в исход которых упорно не хотелось верить.       Высокий офицер с серьёзным выражением лица останавливал каждого, кто приближался к дверям, требовал показать документы, задавал вопросы, а затем передавал другим сотрудникам. К нему подбежал другой полицейский. — Капитан! Мы не нашли никаких улик. Коридоры чисты. Пока никого с кафедры, кто мог бы общаться с профессором, не было видно. — А камеры? — не прекращая проверять документы у всех входящих в здание, быстро спросил полицейский. — Вчера электричество пропало, записей нет, — он растерянно развёл руками в стороны.       А вот это уже нехорошо. Они ведь о Дариусе говорят? И почему полиция уже на следующий день после всего? Я думала, паниковать начинают как минимум по истечении суток, но кто-то явно забеспокоился раньше. Может, профессор никогда не опаздывал? Но чтоб полиция…       На секунду я подумала, что именно сейчас всё складывалось удивительно удобно и выглядело так, словно я была причастна к чему-то страшному, а теперь скрывалась. Мне ведь действительно резко перехотелось приближаться к зданию университета. Вчера я стала случайным свидетелем. Да, я была невиновна, но разве так сложно доказать обратное? Мне стоит хотя бы самой разобраться в том, что происходит. Чёрт, я просто хотела взять интервью.       Сложившаяся ситуация пугала. Я насторожилась и посмотрела, не заметил ли кто моего присутствия. Затем быстро накинула капюшон и развернулась, нырнув в арку, которая отделяет двор университета от улицы. Это всё было очень, очень, очень странно. Неприятный озноб прополз по спине. Я ведь просто пришла побеседовать с преподавателем вчерашним вечером. Да, не в рабочее время, да, этот визит совпал с электрическим сбоем, да, после этого профессор куда-то делся…       Всё это происшествие здорово отвлекло меня от утренних событий. Кажется, я привыкаю к стрессу — с этим надо завязывать. Мне всё ещё некуда идти. — Эй-эй, вход в той стороне, — раздалось за спиной, и кто-то схватил меня за локоть, пока я не успела очухаться после того, как врезалась носом в чужую грудь. Флок ловко повернул меня на сто восемьдесят градусов и прижался к спине, не отпуская руки. Он начал шагать вперёд, ровно по направлению ко входу, — что это там происходит? — Отпусти меня, — я дёрнулась, в ужасе оглянув двор: полицейских, жёлтые ленты, неизвестность. — Тише-тише, там, кажется, намечается что-то интересное, — проговорил он таким голосом, словно действительно получал кайф от происходящего. Меня пробивал холодок: надо было срочно отделаться от одногруппника.       Мы прошли в таком положении несколько метров, почти выйдя из арки на свет. Флок присвистнул, всматриваясь в развернувшуюся перед нами картину. Почувствовав, что его рука немного ослабила хватку, я выдернула свою. Страх ударил в голову, я пнула одногруппника куда-то в ногу, со всей дури рванув на улицу. Обернувшись на бегу, я увидела, как Флок вскочил со своего места и побежал вслед за мной. Мне это очень, очень не понравилось.       Я перебежала улицу, едва не оглохнув от гула, пока каждый второй водитель, чудом не наехавший на меня, гневно сигналил мне вслед, стуча кулаком по рулю. Машины тормозили со страшным свистом, скрипя резиной об асфальт. Сердце ёкало в ответ на каждый резкий звук, но ноги не могли остановиться — я слышала, как Флок догонял меня, как он кричал что-то в ответ на гудки из машин, ругался с водителями на бегу, а затем пытался меня окликнуть. Бесполезно. Я ни за что не остановлюсь, даже если придётся перебежать дорогу прямо перед поездом.       Бежать, бежать, бежать. Он приведёт меня к полиции или начнёт шантажировать. Ему нельзя доверять. Даже если он не поймёт, что я не просто так не пошла в университет, всё равно ничего хорошего не будет. Я боюсь, боюсь его       Нога зацепилась за трещину, пробороздившую асфальт. Я вскрикнула, осознав, что падаю прямо под колёса огромного грузовика. Машина завопила, как если бы сама испугалась того, что происходит, начала свистеть и пыхтеть в отчаянной попытке остановиться. — Попалась! — наверное, сам того не осознавая, Флок спас меня, отдёрнув за руку в сторону от промчавшегося мимо грузовика. Успев заглянуть в окно, я заметила побелевшего водителя. — Вы совсем охренели?! Жить надоело, паразиты?! — одна машина остановилась, и из неё вышел весь раскрасневшийся мужчина, — Пошли прочь с дороги, я кому говорю!       Он кричал, а Флок неотрывно смотрел мне прямо в глаза, с каждой секундой всё сильнее сжимая моё запястье. Его взгляд сделался вдруг таким тяжёлым и озлобленным, что я даже растерялась: мой легкомысленный одногруппник умеет по-настоящему злиться? А может, агрессия — всё, что у него есть? Он так разозлился из-за того, что эта погоня чуть не убила его?       Полностью игнорируя присутствие разбушевавшегося водителя, Флок дёрнул меня на себя, на этот раз гораздо крепче стиснув свои пальцы, сжал мои плечи и пошёл вперёд, пересекая оставшуюся часть дороги. Я тормозила его, намеренно запинаясь то о свои ноги, то о трещины и кочки, упиралась ногами в асфальт так, что одногруппник почти наваливался на меня, чтобы сдвинуто с места. Он больно тычил пальцами меня под рёбра, и тогда я на какое-то время переставала задерживать наше движение, но только на какое-то. — Из-за тебя, сука, меня девушка бросила! — мы завернули в какой-то забытый богом переулок, Флок вжал меня в сырую бетонную стену и заговорил сквозь плотно сжатые зубы. — Из-за меня? — негодуя, я оттолкнула его от себя, потому что такая близость доставляла жуткий дискомфорт. Я чувствовала себя небезопасно, — все знают, что ты антоним слову верность. — Молчать! — он ударил кулаком возле моей головы, и я невольно подняла напряженные плечи, — думаешь самая умная тут? Думаешь, что лучше всех только потому, что тебя преподы хвалят? Да?! Отвечай! — он обрушил на стену ещё один удар, приблизившись ко мне почти в плотную. — Да что с тобой? — полушёпотом спросила я, не поднимая взгляд. Придуриваться и обижать меня — это одно, но столько гнева? — Ты тоже так обо мне думаешь, сука?! — он раздражённо осклабился, ненадолго отвернулся, а затем пнул стену между моих ног, — да пошла ты нахер, Петра! Ты такое же ничтожество, как и я, если не хуже. Чего бы ты стоила, если бы не хорошее личико? Прилежная студентка, — он говорил, почти не беря паузы для того, чтобы вздохнуть, вкладывая в каждое слово столько едкой кислоты, что мне самой было трудно сделать вдох, — ты только строишь из себя недотрогу, — в его глазах блеснул недобрый огонёк, — расскажи мне, как ты получила своё заветное бюджетное место?       Меня тошнит от этого всего. От страха голова закружилась так, что под ногами я чувствовала лишь толстый слой поролона — такой неустойчивой была земля.       Я оттолкнула его в тот же миг, словно мощный разряд электричества обрушился на всё моё тело, заставляя конечности непроизвольно дрыгаться. Флок пошатнулся и сделал несколько неустойчивых шагов назад, а затем рухнул на асфальт, оперевшись о кирпичную стену. Он тяжело и шумно дышал через плотно стиснутые зубы и неотрывно смотрел вниз, а я вцепилась пальцами в собственные плечи и не могла расслабить их, так же громко и часто выдыхая. — Ты ничего не знаешь… Ничего, Петра! — кричал он, зарывшись пальцами в волосы. Флок глядел исподлобья, а я ждала, когда он прыгнет, резко встанет, нападёт, — тебе всё так легко достаётся, а кто ты такая, Рал? Тебе не нужно держать имидж, впахивать на тренировках, чтобы держали в ВУЗе за золотые медали, дарить дорогие подарки самой популярной девчонке, чтобы на тебя смотрели, как на человека! — он встал, стряхивая грязь с помятых джинсов. Я неотрывно смотрела прямо ему в глаза, — ты просто любимица этих пердунов, Петра! За красивые глазки. Можешь хоть каждый день опаздывать, они тебя залижут за красный диплом и какие-нибудь научные открытия. — Ты что, с ума сошел? — произнесла я, сама того не ожидая. Флок замер, ожидая моих слов, — какой же ты идиот! Перестань винить всех, кроме себя!       Я сорвалась с места, чувствуя, что ничего хорошего в том, чтобы продолжать беседу с задирой в вонючем Лондонском переулке, нет и быть не может. Кажется, он не заставил себя долго ждать, побежав следом.       Переулок кончился быстро. Темза обрезала его своим течением, оставив только узенькую мостовую, чуть ниже которой располагался сомнительной прочности пирс из гнилых досок. Мне было слышно, как он поскрипывал, подталкиваемый потоками воды. Поросшие зелёным мхом стойки разрезали напополам мелкие волны, врезающиеся в них. Тонкие волоски водной растительности стремились вместе с Темзой куда-то дальше, вслед за течением, плавно покачиваясь на поверхности. Почему-то я не могла оторвать от них взгляда. Что-то в воде притягивало меня, при этом в груди неотступно разрасталось чувство того, что что-то вот-вот должно обязательно произойти. Что-то нехорошее, что очень мне не понравится. Потому что я как-то связана с этим. Внутренний голос в истерике отговаривал меня переводить взгляд с водорослей, умолял отвернуться или хотя бы просто застыть, окаменеть, но… — О Господи… Какого хрена…? — Флок стоял совсем рядом, но я даже не вздрогнула, когда он заговорил. Я просто повела глаза дальше по поверхности реки, — зачем ты привела меня сюда? — он был напуган. Страшно напуган. Мы смотрели на то, как качалось на воде тело. Левая рука была привязана к столбику, поддерживающему пирс, а туловище и ноги стремились туда же, куда и водоросли, податливо следуя течению, — Так вот почему к нам приехала полиция! — в широко и нелепо раскрытый рот затекала мутная вода, глаза смотрели в разные стороны, — ты что-то знаешь, Петра? Ты… — его голос дрожал, он почти что кричал или рыдал — было непонятно. Я повернула голову и посмотрела ему прямо в глаза. Внутри меня холодел настоящий ужас. Я просто не могла пошевелиться или заговорить. Поймав мой взгляд, Флок сильно дрогнул, а затем сорвался с места и побежал по проулку, запинаясь о каждый камень.       Из воды на меня смотрело тело Дариуса Закклая.