***
Каждая история рано или поздно сталкивается со своим логическим завершением — это закон всего, чему повезло вступить в водоворот жизни. Завершение истории я видела миллион раз: каждая прочитанная книга, постановки в театре, фильмы, жизни соседей — всё заканчивается. Иногда от этого грустно, иногда весело, но только сейчас я осознала, что никогда не сочувствовала историям так сильно, как теперь переживаю за саму себя. Невозможно испытать одинаковые эмоции, наблюдая за финалом даже очень хорошей книги и за концом собственной жизни. — Ты уже очнулась? Голос какой-то знакомый, но далекий; в целом, все звуки воспринимались мной так, словно я была рыбкой гуппи за толстыми стенками аквариума. — Пора бы, Петра, — бодрый, женский. Да, всё-таки знакомый. Пытаюсь открыть глаза и сталкиваюсь с проблемой: они спрятаны непроглядным слоем туго стянутой на голове тряпки. Захотелось содрать её, но руки, плотно впечатанные в дерево скрипучего стула, не могли преодолеть преграду своих пут. Тоже какие-то лоскутки. Почему-то органы чувств включались медленно, ещё и по очереди. Ещё через минуту в мою голову ворвались запахи: сырость, спирт, пыль, медикаменты. Пахло старой лабораторией, запрятанной в подвале — по крайней мере так подсказывали ощущения. Я не шевелилась и, кажется, пока что не выдала факт своего пробуждения. Чем больше я пыталась думать, тем сильнее стучало сердце. Сначала гулко, глухо, тупо — где-то внутри грудной клетки, — а потом остро, резко, вырываясь наружу. Ладошки вспотели. Хорошо, что тихо в помещении не было, иначе меня выдавал бы отчетливый стук собственного пульса. Какое-то шуршание. — Да где там… — скрежет стекла, недовольство встревоженных листов бумаги, — ах, не дотянуться.! И-и-и… готово! — тишина, — сейчас проснёшься. Разъедающая вонь аммиака помимо ужасной тошноты вызвала слёзы. Я рефлекторно отшатнулась от мокрой ваты, прижатой к моему носу — правда далеко отодвинуться не получилось — и врезалась затылком в спинку стула. Услышала смех, правда всё ещё какой-то отдалённый, звучащий как будто бы из радио на слабой волне. — Не спала, так чего ж не сказала? — весело спросил голос. — Ханджи? Голос мой хрипел, скрипел и дребезжал, как разбитые часы. В горле просохло, и я невольно сморщилась. На мой вопрос никто не отвечал, зато после какого-то копошения кончиками своих губ я почувствовала прикосновение холодного стекла. Осторожно отодвинулась, принюхиваясь. — Это не нашатырный спирт, — с насмешкой успокоили меня. Я не двигалась, и стекло прижалось сильнее, настаивая, — пей. Ты больше суток без воды. Звучишь хуже отсыревшего ружья, — снова смех. Это была Ханджи. Только осознавать этого не хотелось — я так отвлеклась на исчезнувшие ощущения в своем теле, которые медленно просыпались, что в целом забыло о том, что не могу шевелиться и открыть глаза. Либо я потеряла инстинкт самосохранения, либо слишком устала, но рот всё-таки приоткрыла, и прохладная вода избавила меня от жуткого першения. Я замерла. Вдалеке послышался какой-то шорох, словно кто-то переминался с ноги на ногу, беспокоя ткань одежды. Ханджи закашляла. — Ты… гкхм… как себя чувствуешь? — я молчала, не зная, нужно ли что-то отвечать? Я знала личность этого человека, но она тактично игнорировала мои попытки подтвердить собственные догадки. Я всё ещё пыталась собрать свои мысли в кучу. Было ощущение, что мозг размазался по стенкам черепа, как подтаявшее масло, растёртое по маслёнке, и не собирался кучковаться, — да, глупый вопрос, — она как-то неловко просмеялась в ответ на свои же слова, кашлянула и посерьёзнела, — Петра, что ты знаешь про Джанет Рал? О… маме? — Ханджи, я не… — Что ты знаешь про эту женщину, Петра? — твёрдо перебила она. Пульс застучал в висках. — Ничего, — выжала я из себя, с трудом выдохнув. Кто-то дважды постучал по деревянной поверхности. — Подумай лучше, ты меня очень выручишь, — я слышала улыбку в её словах, и это напрягало вдвойне. — Зачем тебе знать что-то о моей матери? — Лучше скажи, зачем тебе врать? Повисла тишина. Не сказать, что неловкая, но чувствовала я себя с каждой секундой всё хуже; появлялись закономерные вопросы и желание что-нибудь сделать. — Ханджи, что происходит? — я старалась звучать не истерически, и пока вроде мне это удавалось, — в чём меня подозревают? — вопрос о том, почему меня привязали, задавать не хотелось: некоторых ответов лучше не слышать. Вновь два стука. — Мне нужно, чтобы ты сказала код, которым зашифрован замок вашего сейфа. От этого зависит не одна жизнь, — игнорируя мои вопросы, продолжала Ханджи. — Я не знаю никакого кода, — всё это начинало походить на игру, правила к которой мне не рассказали, и я почему-то чувствовала себя обманутой. Может, на это повлиял тот факт, что ещё пару дней назад я мило беседовала со своей подругой и, возможно, сидела на этом же стуле. Постучали трижды. Либо мне стало мерещиться. — Подумай ещё раз, и скажи код. Ты не можешь не знать, — её холодная рука накрыла мою ладонь, стиснув пальцы, кажется, почти до хруста. Я занервничала, — Семнадцать, тридцать восемь, девять? — Откуда ты…? — Я нашла твой телефон. Конечно, не с первой попытки, но угадать пароль несложно. Может, на кодовом замке аналогичная комбинация? — Это набор рандомных цифр. У нас даже сейфа дома нет, я не понимаю, чего ты хочешь! — чем сильнее она сжимала мои пальцы, тем громче и выше становился тон моего голоса. — Ты знаешь, только зачем-то упрямишься, — она засмеялась, — я же тебе не враг, вдруг я могу тебе помочь? — загадочно пробормотала она, убирая руки. Она звучало абсолютно доброжелательно, но расслабиться у меня не вышло. — Тогда почему я ничего не вижу и не могу шевелиться?! — сорвалось, и я прикусила язык, чтобы не взболтнуть лишнего. Не нужно никого злить, пока ты связан: я не знаю этого наверняка, но интуиция обычно не врёт. — Это временная мера, — сказала она после небольшой паузы, а затем громко рассмеялась, — расслабься, Петра, — Ханджи похлопала меня по плечу, хихикая в ответ на каждое моё вздрагивание, — должна же в этой жизни быть какая-то искра, — весело добавила она, а после щёлкнула зажигалкой. Я нервно сглотнула, но, когда почувствовала запах дыма, постепенно успокоилась. Ну и шуточки у нее. Стуков больше не было, как и других посторонних звуков. Наверное, послышалось. Я слышала, как Ханджи затягивалась, сантиметр за сантиметром испепеляя сигарету. Знакомый запах дыма, словно кто-то из моих знакомых курит что-то похожее. Пальцы нащупали туго затянутый узелок. Потихоньку повернув его под ручку стула, чтобы не привлекать лишнего внимания, я стала елозить рукой, чтобы расслабить лоскут. Из-за того, что я ничего не видела, мне казалось, что Ханджи смотрит на мою попытку освободиться и едва сдерживает смех, но она молчала, расхаживая из стороны в сторону, поэтому я не останавливалась. — Ты куришь? — неуверенно спросила я. — Только если под руку попадётся, — Ханджи, кажется, почесала голову и отбросила что-то в сторону. Я почувствовала резкую смену движения воздуха. Странно, но звука приземления не было — только какой-то приглушённый, едва различимый шлепок, — это лаборант оставил. Думает, ворчать не стану, когда вернётся, — она цокнула. — Что-то случилось? — это она ведь про Ривая говорит? — Да, вообще-то… Кому захочется сюда соваться, когда тело ещё не остыло? — её фамильярное высказывание холодком пробежалось по моей спине. Тело. Разве можно так бездушно о профессоре своей же кафедры? Они вроде вместе работали, — но это не значит, что можно отлынивать, — серьёзно закончила она. Да, действительно, от него исходил похожий запах. Этот, разве что, дотошно сладкий. Как будто бы сейчас не о чем больше переживать, как о вони чужих сигарет — я вообще не курю! Но думать о Ривае сейчас так… необычно? Неужели он испугался чужой смерти? А выглядит так серьёзно, словно сам кого-нибудь того… Хотя это глупости. Наверное, к смерти привыкнуть невозможно даже тем, кто постоянно с ней контактирует. Такие вряд ли найдутся в стенах нашего университета. Вся эта ситуация должна сильно сказаться на репутации ВУЗа. Самое главное — я думаю, что одной только смертью всё не закончится. Дариус Закклай ведь не от сердечного приступа скончался, иначе зачем столько полиции? Да и как бы он оказался в воде? — Мне жаль… — я почему-то подумала, что мне стоило поддержать свою подругу. Может, это розыгрыш? Вдруг ей настолько плохо от смерти своего наставника? Мне кажется, так сухо высказываться в сторону чужой гибели может либо тот, кому всё равно, либо тот, кому очень плохо. — Обычный инфаркт у обычного старого человека, — почти равнодушно ответила она. Я замерла. — Как… инфаркт? Но я же… — я не могла закончить предложение. Если это Ханджи была там, у причала, она прекрасно видела тело. Оно ведь мне не примерещилось? Флок тоже его видел, поэтому и умчался, как обожжённый, — какое-то безумие… — У тебя есть другая версия? — с заинтересованностью твёрдо произнесла Ханджи, придвинувшись ко мне почти вплотную. Я чувствовала тепло её дыхания на своём лице. — Я была здесь. Я слышала, — от переживаний перекрывало кислород, поэтому я сделала большую паузу, прежде чем продолжить, — слышала только гром, Ханджи, — почти шёпотом я закончила предложение, обмякнув на стуле. Ханджи засмеялась, затем вновь положила руки на мои ладони и сжала их. — Может, ты слышала выстрел и не хочешь говорить? — протараторила она. — Нет, я точно знаю, что слышала! Это было почти ночью, — я тщетно тормошила свою память. Нет, это всё точно произошло, я докажу ей! — профессор Дариус вышел из кабинета, чтобы ответить на звонок, и не вернулся. Я пошла его искать, вдруг пропал свет, и… — я не хотела говорить про то, что мне почудился ещё какой-то силуэт. — И-и-и… — поторапливала меня Ханджи. — И всё, — одними лишь губами произнесла я. Ханджи не смеялась. Она тяжело дышала, впившись пальцами в мои ладони. Я была так напряжена, что почти не обращала внимания на боль, но когда договорила, терпеть её стало почти невозможно. — Ты… не знала? — осторожно спросила я, пытаясь освободить свои руки. — Знала, — резко ответила она, — просто мне нужны были детали. — Но ты же сказала, что… — Мне нужны были детали, — с нажимом проговорила она. Ханджи отошла, вновь щёлкнув зажигалкой. Потянуло табачным дымом. Она специально соврала мне про инфаркт, чтобы я рассказала ей? Неужели кроме меня больше никто не знал о том, что произошло? За исключением того, кто это сделал, конечно же. Рассказав это Ханджи, я подвергла её опасности. Ведь убийцы всегда возвращаются на место преступления. — Ты права. Вернётся и этот, — она усмехнулась, ещё раз щелкнув зажигалкой. Я замерла от недоумения, — что, мысли вслух? Понимаю, ситуация-то, — она снова начала ходить из стороны в сторону. Два стука по дереву. Ханджи остановилась возле меня. Она сильно закашляла, а затем со всей силы налегла на спинку стула, наклоняя меня назад. В панике я что-то пискнула и вцепилась в деревянные ручки, как будто они могли помочь мне не упасть. Она держала стул так, что он с трудом балансировал на задних ножках. — Скажи мне код, Петра! — она встряхнула стул, и я снова пискнула, врезавшись затылком в спинку, — ты знаешь! Мать не просто так общается с тобой: не в её положении. Значит ей нужна подстраховка, — она говорила всё громче и быстрее, периодически отвлекаясь на кашель. Он стал почти болезненным, нездоровым, — говори! — закричала Ханджи, сильно закашлялась и вдруг убрала руки. Стул с ужасным грохотом повалился на пол, и я как следует приложилась головой во время удара. В ушах раздался протяжный звон, со временем становящийся всё громче и назойливей. Я вдруг почувствовала вселенскую усталость во всём своём теле. Ханджи безумно кашляла, явно намереваясь выплюнуть лёгкие. Я слышала шелест её одежды где-то возле себя. — Вот чёрт… — прохрипела она, — сигареты. Они… — она рухнула на пол, уронив ещё какую-то мебель. Кашель прекратился. Я услышала удаляющиеся от нас шаги где-то в коридоре и медленно закрыла глаза.Мама ни разу не звонила мне с того дня, как ушла.
***
Да, всё-таки жизнь очень странная. Вот у тебя случается что-то, казалось бы, ужасное, и ты в отчаянье желаешь себе и окружающим смерти. Потом что-то плохое повторяется, и ты уже всерьёз задумываешься о том, чтобы прекратить это всё, как будто бы перестаешь бояться неизбежного, жадно притягиваешь его. А потом ты сталкиваешься с ситуацией, в которой твоя жизнь реально находится под угрозой, и жутко краснеешь за все прежние мысли. Думаешь: «пожалуйста, спасите меня кто-нибудь прямо сейчас, и я отныне буду ценить свою жизнь и каждый день, который мне достанется». В принципе, это интересный стиль жизни, особенно для человека, который не верит ни в одного из богов, но в страшную минуту вспомнит любого, чтобы ему помолиться. Иногда я думаю, что все люди — просто идиоты. А я идиотка в квадрате. Может иногда включающийся инстинкт самосохранения — это вежливое напоминание о том, как легко можно умереть? А вдруг человек боится той смерти, над которой он неподвластен? Боится своей беспомощности. Да, похоже на меня. Я находилась где-то на границе между сном и реальностью, когда мозг прекрасно осознаёт, что не спит, но почему-то разбудить весь организм до конца не торопится. В такие моменты я обычно переживаю, что опоздала на учёбу, но на часы никогда не смотрю — забыли, что тело-то ещё спит? Затылок безжалостно пульсировал и отправлял ноющую боль всей голове. Я медленно открыла глаза, но ничего не увидела: они всё ещё упирали взгляд в ткань. Руки и ноги сильно затекли. Пора просыпаться. Вспоминай, что с тобой происходило, Петра. Я увидела яркий белый свет. Он уколол глаза, заставив зажмуриться. Когда я раскрыла их вновь, то увидела перед собой бледное лицо. — Ханджи? Что происходит? — тихо проговорила я, привыкая к дневному свету. Постепенно мир стал приобретать очертания и детали. Стали ясно видны чёрные круги под глазами Ханджи, тряпка, которую она держала в своих руках, её растрепанные волосы, — ты в порядке? — я вспомнила тот жуткий кашель и ещё раз внимательно вгляделась в её лицо, выискивая в нём подтверждения того, что что-то было не так. Конечно, найти их было несложно. — Вставай, — она протянула мне руку, и я с облегчением заметила, что мои теперь тоже были свободны. Шевелить конечностями было очень тяжело: они затекли до онемения. Ханджи не стала ждать, пока я приду в себя, и сама взяла меня за руку, потянув на себя. Общими усилиями мы смогли усадить меня в кресло. Я стала оглядывать помещение. Действительно, это была лаборатория, в которой мы обычно болтали. И когда наши милые беседы зашли не в ту сторону? На столе валялись какие-то склянки и шприц. Несколько бутылочек было опустошено, а поршень шприца был полностью вдавлен в цилиндр. Я посмотрела на Ханджи — её рука была забинтована. На втором столе стоял микроскоп. На предметном столике лежала выпотрошенная сигарета — табак занимал всё стеклышко. Всё это находилось в окружении очередных совершенно незнакомых и непонятных мне банок-склянок с разноцветными жидкостями. — Что случилось? — я посмотрела Ханджи прямо в глаза. — Я не знаю, Петра, — напряжённо проговорила она, отвернувшись от меня, — нам лучше понять, что случится дальше, — голос Ханджи вдруг стал каким-то странным… Она протянула мне мой телефон в полной целостности и сохранности. Он вибрировал, а на экране высвечивалось до боли неожиданное «Мама».