***
по истечении месяца ничего не меняется. абсолютно. и это совсем не то, что может порадовать атсуши. уже смахивает на какое-то заболевание, но не может же он подойти к матушке с испуганным "кажется, у меня встает на кагу, мне надо в психушку, да?". именно поэтому атсу стойко молчит и всем врет. хидэ рядом тихонечко вздрагивает, и атсуши кладет телефон рядом, машинально проверяя ребенку температуру. он вновь приболел, фиг знает, каким образом. кажется, после школы решил поиграть с другими в снежки, и ему пару раз прилетело в лицо. вот и итог — на следующий день проснулся с кашлем и соплями, почти помирая. ребенок не просыпается, только ворочается и щекой ложится плотнее на грудь брата. он тепленький, несмотря на то, что лежит в толстовке и под толстым одеялом. замерз, бедный. не то чтобы атсуши нравится быть нянькой для пацана и лежать в его комнате на случай, если хидэ вновь поплохеет, но маман разрешила денек школу прогулять, и это несомненный плюс. беловолосый смотрит на телек: крутят какой-то полнометражный мультик на диснее, пульт лежит слишком далеко, и атсуши плюет на идею выключить плазму. пусть играет, хидэо только под нее и заснул. парень вновь берет телефон в свободную руку — второй обнимает, прижимая к себе, ребенка. несколько вкладок с названием "у меня встает на брата, что делать" начинают мелькать перед глазами, одна хуже другой. атсуши вздыхает, но хочется орать во всю глотку. это, конечно, можно устроить, но рядом спящий комок, поэтому стоит придержать своих коней. "это ненормально, следует обратиться к специалисту", пишут на самом первом сайте. в комментах несколько додиков увлеченно разводят дебаты на тему, насколько же надо быть ебанутым, чтобы захотеть родственника. да и пошли они. "а чего такого? все мы люди, всем нам чего-то хочется. бери и властвуй", пишет какой-то задизлайканный коммент на третьем сайте. атсуши аж коробит. как же надо так разделиться во взглядах, обсуждая одну тему, черт возьми? атсуши вздыхает. понятно, на сайтах ему не помогут, а к родителям обратиться уж точно не вариант — страшно представить, что полетит первым: ваза в него или сам атсуши в окно. ни отец, ни мать не гомофобы, конечно, но признание того, что атсуши хочется младшего брата, уже звучит грязно и неправильно. близких друзей у атсуши нет, а вот... мальчик в руках парня снова ворочается и сопит забитым носом. хидэ. атсуши внимательно смотрит на самого младшенького в их семье и напрягает мозги. сказать ему? попросить совета? но он же еще маленький, откуда ему такое знать и понимать... мало того, хидэ могут напугать такие откровения, и он побежит все и родителям трезвонить, и самому кагуцучи. а там и до детдома недалеко без дальнейшего существования. красноглазый вдыхает и смотрит в экран плазмы. мультик уже подходит к своему концу — стич обнимается с лило и что-то говорит про охану. это любимый мультик хидэ, кажется, он выучил все его части, особенно первую, а еще в детстве братьев заставлял с собой смотреть. понятно, почему ребенок вырос таким добрым. рядом на экране появляется полосочка громкости, и атсуши удивленно смотрит на проснувшегося брата, который делает звук чуть громче. это его любимый момент. — ты же спал. — проснулся, — зевает ребенок. глаза у него заспанные. ну конечно, попробуй сам почти три дня без продыху дрыхнуть в кровати. атсуши вздыхает. — пить, может, хочешь? — парень смотрит на прикроватную тумбочку. на ней бутылка воды и кучей набросаны разные блистеры от таблеток: медовые сосалки от кашля, мятный сироп и апельсиновая шипучка от головных болей. — или есть? что ты ел в последний раз? хидэ хмурится, вспоминая. — суши. атсуши цыкает языком. — тебе их вчера кагу купил, ты вообще адекватный? на чем ты живешь? на росе и солнечном свете? — парень аккуратно встает, спихивая брата на подушку. а то смотрите-ка, пригрелся клубочком на груди. а если он помрет от голода, юджи атсуши по головке не погладит. — я сейчас принесу тебе поесть. — я не хочу. — я все сказал, — и уходит. хидэ глядит на тарелку с разогретым супом, и в желудке против воли урчит. его любимый, с лапшой и сухариками. мальчик растирает ладошки и увлеченно берет ложку, зачерпывая. атсуши рядом потягивает шоколадный коктейль из пакетика. сам не ел, зато сахар горстями жрет. хидэо проглатывает бульон. — а можно мне тоже? — как поешь, так сразу, — булькает атсуши. хидэо ему не верит. — ты врешь. — ешь давай, а. разговор окончен, и хидэ недовольно зачерпывает еще ложку, смотря в телек с надутыми щеками. атсуши отмечает, что ему уже гораздо лучше, а это не может не радовать. хотя бы не задыхается от соплей, как вчера. мальчик увлеченно смотрит вторую часть. атсуши вздыхает. внутри нарастает нешуточная тревога, хочется лечь и свернуться в клубок, чтобы его еще лет сто никто не трогал. хочется просто иметь такого человека, которому не страшно сказать все, что лежит на душе. хочется... так хочется или все еще видеть в кагу лишь брата, или чтобы он ответил взаимностью. атсуши решается. и сглатывает. — пацан, — хрипло зовет он брата. мальчик поворачивается. — можно мне тебя спросить кое о чем? хидэо молча смотрит, ложка торчит у него во рту. итадори вздыхает. — представь, что ты сделал что-то такое... что-то очень нехорошее, назовем это так, — атсуши вздыхает. как же сложно. да еще и любопытные глазки хидэ прожигают его насквозь. — и ты... ты не можешь рассказать об этом никому, потому что боишься осуждения, но... но при этом... — он грузно вздыхает и трет глаза. — очень хочешь с кем-нибудь поделиться. — но не можешь? — уточняет хидэ, вытаскивая ложку изо рта. атсуши еще раз вздыхает и кивает. — ну... не знаю. помнишь я как-то признался родителям, что трачу карманные не на сладости и обеды? и не на наркотики, слава ками. атсуши помнил. родители давали хидэ деньги на завтраки и обеды в школе, все было хорошо, пока однажды зареванный ребенок не признался, что тратит их на корма для животных. этот маленький недогерой спускал каждый день тысячи йен, чтобы прикормить бездомных кошек и собак. он ревел, отчитываясь перед родителями, а сукуна с сыновьями ржали как не в себя. вот он, малолетний мародер, не меньше. хидэо, конечно же, не отругали и ничего не забрали. просто стали давать чуть больше. сукуна успокоил ребенка тем, что в этом нет ничего постыдного — помогать другим, особенно тем, кто не в силах постоять за себя самостоятельно. мама его немножко поругала за вранье, но так, для вида, но младший покорно принял все слова. ремен потом еще неделю отсмеивался. атсуши кивнул. — помню. — мне было тяжело, — сказал ребенок. — может быть, не так, как тебе в твоей ситуации, но тоже неприятно. потом я признался, и, знаешь, стало чуточку легче. атсуши нахмурился. это он и без мелкого знал. значит ничем он не поможет... — но, — резко начал розововолосый, — этим я не хочу сказать, что если ты все расскажешь, то тебе станет легче, — он хмыкнул и выловил из тарелки мягкий сухарик. — однако ты точно будешь знать, что тебе с этим делать потом. как справится, чего опасаться. у тебя будет точка опоры, и в конце, думаю, ты сам все расставишь по полочкам. красноглазый замер. это точно сейчас перед ним сидит его младший брат, которому в лицо запульнули снежок, а на следующий день он проснулся с температурой? говорит такие вещи... интересно, кто его этому научил? астуши улыбнулся и подтолкнул мелкого ногой чуть в сторону. — двигайся, мне ни черта не видно. хидэо фыркнул, отсаживаясь в сторону. — всегда пожалуйста.***
когда это случается, хидэ рядом нет, но атсуши бы точно не помешала его рука на плече. или тянущее назад с испуганным "не надо, они-сан, оно того не стоит, ну что ты". или спокойное "давай ты проспишься, а завтра сделаешь это на трезвую голову?". но хидэо все также не стоит позади него, сегодня он ночует у сумико. родителей тоже отсутствуют: юджи уехала в киото на конференцию, а ремен вновь задерживается допоздна на работе, так как матери дома нет и никто не даст ему по голове за такое. у красноглазого дрожат ноги, руки, сердце готово выпрыгнуть к чертовой матери из груди. пойти окольными путями и купить себе пиво было идеей... непонятной. с одной стороны, атсуши для такого нужен был пинок храбрости, а, так как хидэ ночевал в другом доме, ничего другого на ум не пришло. с другой стороны, если батя узнает, полетят головы. точнее, голова. голова атсуши, который посмел в таком виде заявиться домой. парень еще раз старается ментально отвесить себе пощечину и сказать идти спать, а не заниматься сомнительно хуйней. будет подарок божий, если кагуцучи спит в наушниках и ничегошеньки не слышит, но атсуши живет с ним буквально шестнадцать лет за одной стеной, чтобы точно знать, что брат скорее всего делает уроки. или играет в приставку. в общем, будет все слышать. атсуши готов задушить себя прямо в тот момент, когда рука соскальзывает из-за тряски и стук получается не слишком равномерным. он прикусывает язык почти до крови, надеясь, что не оттяпает себе половину из-за нервоза — кагу его точно в больницу не потащит, оставит подыхать на пороге прямо тут. "да ты уже это делаешь", отчаянно думает пьяным мозгом беловолосый, готовый упасть на дверь. "ты просто уже убил меня к хуям, гандон". влечение не прошло от слова совсем. даже те слова младшенького, которые звучали не по возрасту взросло, особо не помогли: атсуши так и не смог сделать тот первый шаг к отпусканию своих грехов и все еще томился в этом прогнившем мире. гореть ему суждено долго, но сейчас атсуши точно решил, что и нежиться в пламени преисподней можно или со вкусом, рассказав все тому, по кому руку ночью стачиваешь, или совсем паскудно, продолжая держать язык за зубами. за дверью закопошились и грузно вздохнули, а через секунд десять на пороге показалась розовая лохматая макушка. кагуцучи выглядел не очень хорошо: судя по всему, его отвлекли от очень важного дела. он недовольно вздохнул, складывая руки на груди. — чем обязан столь важной персоне? — с сарказмом поинтересовался он. сама ситуация вызывала смех: атсуши лучше напишет сто раз "принеси мне воды", чем спустит жопу с кровати и сходит сам. итадори замер, сжимая кулаки. — я... — стоп, — кагу приподнял руку, вынуждая замолчать, и с недовольным лицом принюхался. — ты пил? совсем ошалел? все матерные и не только слова, которыми беловолосый захотел одарить младшего брата, в ту же секунду испарились с небывалой скоростью, будто бы их никогда и не было. проще говоря, старший понял, что он никакой не герой, а самый настоящий ссыкун. ками-сама, нажраться пивом и с видом главного ебыря всей японии прийти говорить кагу, что он хочет оказаться под ним во всех развратных позах. да его за такое сразу в нокаут пинком по роже отправят в тот же миг. атсуши сжал кулаки, старясь заставить себя прекратить хотя бы дрожать. то, что он в следующий момент может огромную стопку дров наломать, его, конечно, тоже волновало, но не в такой степени. перед кагуцучи нельзя показывать, что ты уязвим: он ведь как отец — вцепится, начнет давить и больше не отпустит, пока не узнает все, что ему угодно. бежевые глаза с красноватым оттенком прожигали. атсуши сглотнул: вот он, цвет его мерзких фантазий и влажных снов. перед смертью его туннель на небеса будет именно такого цвета, а не черного. — ну? — я хочу тебя. и все. где-то взрывается сверхнова. кажется, еще секунда — и начнется глобальное потепление, все будет тонуть. атсуши закрывает глаза, лицо ярко обжигает румянцем. он готов, готов ко всему — и к тому, что кагу сейчас побежит отцу звонить с "батя, ты ахуеешь, че скажу!", и к тому, что вот он щас заснет, а проснется в детдоме или посреди какой-нибудь речки, и даже к тому, что кагу замахнется и отправит его лететь через перила на первый этаж. это даже лучше — астуши сломает себе шею и быстро сдохнет. следовательно больше не придется мерзостно дрочить, доказывая себе, что он нормальный. но проходит больше минуты, а итадори-старший все стоит. никто его не пинает, никто не хватает за воротник с шипящим "ты вообще адекватный?!", никто не... беловолосый несмело приоткрывает один глаз. кагуцучи стоит в таком... ахуе, что ни в сказке сказать ни пером описать. кажется, в тот момент он вообще забыл что, где и почему. кто он, где он и что делает. ну, конечно, таких откровений он явно не ждал. а если и ждал, то точно не от старшего брата. от сумико, минимум. имя подруги детства неприятно колет какой-то недоревностью в груди, и красноглазый старается себя успокоить. так будут его бить или нет? парень слегка кашляет. кагу отмирает. — что?.. — сипло уточняет он. астуши прочищает горло. руки его все еще трясутся, но уже не с такой силой. — я сказал, что... — да понял я! — шипит, перебивая, розововолосый. глаза его бегают, и кагу явно не может подобрать слова. — просто ты... блять! ты что? ты в своем уме?! подросток стоит, не зная, что ответить. в своем ли он уме? вроде бы. хотя атсуши уже давно не уверен, что с ним происходит. он стал таким раздражительным в последние два месяца, что тошно от самого себя. даже иногда перепалки с хидэ выходят за какие-то рамки: атсуши невыносимо больно смотреть на слезы младшего, которые вызвали его хамское поведение. иногда атсуши смотрит в зеркало, но видит какого-то другого человека. кто знает, что это за существо там в стекле. у беловолосого нет смелости проверить свои теории, как и желания. он просто хочет просыпаться по утрам без мыслей о том, а как сделать так, чтобы не дрочить на младшего брата и не заставлять мелочь рыдать от обиды. атсуши закусывает щеку. демоны внутри него с противным скрежетом цепляются за ноги, живот и плечи, дерут до распухшего мяса, подвывают что-то неприятное. атсу знает: сейчас скажет, что это просто алкоголь взыграл в башке, а потом всю жизнь будет вставать из постели с желанием вскрыться. это так больно, так больно держать в себе что-то, что нельзя рассказать. в комнату с мягкими стенами как-то не особо хочется, как и в детдом. интересно, если бы пацан был тут, что бы он сказал? атсуши ухмыляется. он бы молчал, потому что этой абсурдной ситуации не было бы вообще. хидэо же умный, точно бы потянул его прочь от глупых задумок играть в приставку с недовольным "они-сан, бред это все". ах, если бы он только был рядом. атсуши готов рычать оттого, что вообще не ебет, что делать дальше. полдела сделано, а давить на заднюю теперь — дело не самое благородное. звучит смешно, если учесть, что мечты о сексе с младшим братом тоже не самые благородные помысли. парень сдается. сейчас или никогда. — я адекватный, просто выпил для храбрости, — тихо оправдывается атсу, стараясь звучать убедительно. он не то что "выпил для храбрости", он всосал целый ящик, чтобы не сбежать нахуй. — мне нужны были силы и смелость сказать тебе это, я больше не мог терпеть. кагу кажется таким удивленным, будто бы отец только что сказал, что хидэ приемный. просто потому что ну... так не может быть. хидэо хотя бы на них троих похож. — тебе нужно было что? — продолжает охеревать кагуцучи. — не мог терпеть? не мог, блять, терпеть?! сколько же времени ты молчал?! — месяц... два... — бубнит атсу. — может, больше... кагуцучи стонет в ладони, и беловолосому кажется, что если он продолжит отвечать на все эти вопросы с небывалой ему откровенностью, то ему точно прилетит в еблет. он делает вдох. — в общем, мне насрать, что ты планируешь делать, — вновь честно говорит атсуши, — как отнесешься и тд. можешь сказать отцу, матери, своим друзья — а, прости, у тебя их нет — и даже сумико, мне поебать, — он кашляет. — я рассказал это, потому что, блять, сил моих больше нет дрочить на тебя в кулак, ей-богу. кагуцучи замирает на месте, прекращая тереть лицо. атсуши кашляет, стараясь выглядеть невозмутимо, но это выходит плохо. он уверен, что сейчас всем покажет, кто тут главная холодная сука, а потом зайдет к себе в комнату и горько зарыдает в подушку. он делает последнюю попытку принять себя, смотрит брату в глаза, чтобы потом сбежать, и говорит: — прости, что так вы... но его затыкают поцелуем, и все, о чем атсуши может думать — это "бля, у него такие мягкие губы". пиздец. нет, не так — пиздец. потом атсуши помнит все очень смутно — спасибо большое ящику пива, что так подействовал на юношеский организм. лишь горячие касания брата, его поцелуи и длинные пальцы. атсу буквально задыхается. его втащили в комнату с такой силой, что парень чуть не упал, запнувшись об ковер. подтокнули к кровати, вынудили лечь и забрались сверху, вновь накидываясь с поцелуями на обветренные губы. комнату заполнили жадные чмоки и хриплые постанывания охмелевшего атсуши. если это сон, то он не хочет просыпаться ни за какие деньги мира. кагуцучи стянул с них одежду с такой ловкостью, что атсу сначала даже и не понял, почему стало так холодно. пальцы прошлись наспех по соскам, выкручивая чувствительные бусины, губы неумело прикусили шею, пальцы поползли дальше, нетерпеливо проникая под боксеры. если у беловолосого остались бы силы, чтобы поязвить, он бы непременно пошутил на тему несдержанности младшего. когда в проблесках темноты астуши понял, что кагу облизывает собственные пальцы, стараясь щедро сдобрить их слюной, парень заткнулся. в тот же момент закусил свой поганый язык, чтобы случайно не вспугнуть атмосферу. в анус пальцы вошли с натяжкой — сказывалось то, что нужна была нормальная смазка, а не обычная слюна, но, если судить по нетерпеливым постанываниям итадори-старшего, он бы не смог ждать и секунды дольше. — кагу... — захныкал атсуши, удивляясь тому, как же жалко он все же звучит. они творят что-то немыслимое, черт возьми. надо это скорее прекращать. — к-кагу, прошу... в-возьми меня скорее... а дальше все совсем померкло в проблесках темноты, боли и наслаждения. атсуши лишь слепо помнил, как подмахивал, стараясь насадиться на брата бедрами. кагуцучи хрипло стонал в ухо, рывками двигаясь внутри, задевая бугорок простаты. все это было похоже на неумелый секс двух подростков, да и так оно и было. лишь единственное тут неправильно: эти два тела приходятся друг другу кровными братьями по отцу. со стоном кончая внутрь, кагу валится на брата, едва ли соображая, что он натворил. блять. блять. блять! да что же это... поддался на секундую провокацию, пошел у своей жалости на поводу. почему кагу такой сердобольный, когда дело касается семьи? он вздыхает. атсуши лениво улыбается, смотря на потолок и гладя брата по спине. он так счастлив, просто словами не передать. и цифрами тоже. в душе нарастает детский комок радости, и цепкие лапы тревоги и грусти уже тянуться к нему, но... красноглазый давит зевок. он подумает об этом завтра.***
время идет с какой-то неимоверной скоростью, но атсуши не считает ни часы, ни минуты, ни года. приходит в себя, когда стоит перед какой-то витриной и тупо пялится в нее, даже не обращая внимание на ценник. пацану завтра девятнадцать, и он достоин всех софитов, не меньше. атсуши двадцать четыре, и, да, он почти заебался. жить, работать, опять жить, опять работать, иногда — с перерывами, конечно же — трахаться с младшим братом. парень поворачивает голову: кагу виднеется в соседнем бутике с одеждой, рассматривает придирчиво рубашки, а консультантки вьются вокруг него голодными коршунами. красив, богат и, самое главное, без кольца на пальце. атсуши хмыкает. было бы... неловко. он вздыхает и подходит. кагуцучи его не замечает, продолжая перебирать одежду. — а есть такая, но черная? — он передает вешалку девушке. та сначала и не понимает, что от нее хотят, а потом тихонько кидает "сейчас посмотрю" и уходит. — и сразу размер m гляньте. все ясно. этот тоже играет в старшего заботливого брата, хотя накануне буквально подрался со шпаной. просто кагуцучи, став старше, превратился в настоящего учителя, который любит поставить младшего на путь истинный, а хидэ, честно говоря, его в рот ебал. и его нравоучения тоже. к слову, он прям так и сказал. "можешь запихнуть свои "ты должен так, а не так" себе в жопу, ок?". разнимать их должен был ремен, но он так громко смеялся, что чуть не упал со стула, поэтому по разным углам братьев пришлось тащить атсуши. мать театрально повздыхала и раздала каждому подзатыльник, заставив извиняться. хидэ вообще в последнее время какой-то нервный. то ли учеба в университете сказывалась на парне таким образом, то ли хидэо просто каждый день носил маску пай-мальчика, а сейчас уже как-то подзаебся. атсуши пытался спросить напрямую, но дверь перед ним многозначно захлопнулась. подросток молчал, как немой. в последнее время от него нельзя было услышать ни одного доброго слова. даже на смску атсуши о том, что пацану подарить на день рождения, хидэ ответил очень лакончино: "веревку и мыло". — ты себе тоже что-то присмотрел? — вывел беловолосого из мыслей кагуцучи, рассматривая дорогой костюм, явно прикидывая, обрадуется такому подарку мелочь или нет. — нет, — хмыкнул атсуши, пристраивая подбородок на плече брата. тот недовольно его скинул. красноглазый безобидно фыркнул. — я вот думаю, что пацану дарить. — последуй его совету и реально купи набор юного висельника, — серьезно ответил кагу. атсуши засмеялся, представив, что может начаться. — да уж, а потом меня прям батя на ней и вздернет, — ухмыльнулся он. — к слову, а родители что собрались дарить? кагуцучи замер, призадумавшись. обвел внимательно мягкую ткань пуловера пальцами и отправил вешалку в руки атсу. тот подхватил одежду и уставился с сомнением на любовника. это что такое началось? — честно говоря, я слышал от папы, что он купил ему квартиру, — призадумался итадори-средний. атсуши хмыкнул. это вполне в репертуаре отца. — но ты сам знаешь хидэ. и знаешь мать. если он будет жить один, а матушка не дозвониться до него через час, то все, можем хоронить мелкого. атсуши заржал, и ему в руки полетел темный пиджак. это правда: хидэо вроде и вырос, а вроде и не перестал хватать болячки. в первый день в университете его забирали на скорой, потому что он нагнулся карандаш поднять, неудачно вписался головой в парту и упал в обморок. мать уже больше не рыдала: лишь тяжело вздыхала и просила нашатырь. красноглазый закатил глаза, рассматривая потолок. черт возьми, как все сложно... с того момента, как кагу поцеловал его, а сам атсуши признался во влечении, прошло уже порядком восьми лет. они все так же переодически трахаются, если уже не каждый день, и атсуши понимает одно — он тонет в болоте. оно его затягивает вглубь и не дает вздохнуть. болото цветом волос и глаз кагу, а пахнет его любимым парфюмом. слышатся нотки болезненной привязанности, яростной ревности и желания забрать кагуцучи себе и никому не отдавать. он нестерпимо въелся в сердце, заняв место, кажется, аорты, и атсуши бьет себя по рукам, буквально истязает до голого мяса запястья, но не отпускает его. не вырывает напрочь, лишь скулит. когда-нибудь кагуцучи прекратит смотреть на него с такой жалостью, когда-нибудь атсуши перепадет та частичка нежности и доброты, с которой парень смотрит на сумико, приходящую в гости. она смеется, хлопает кагу по плечу, тянет хидэ за щеки и обнимает атсуши. атсуши улыбается. он так сильно ее ненавидит, что это уже не весело. кагу украдкой смотрит на брата. как хищник, готовый наброситься на беззащитную жертву. этому он научился у отца, смотрящему на своих соперников по бизнесу, как на вкуснейшую добычу. иногда он так смотрит на маму — другим и не менее голодным взглядом, — и кагу ретируется погулять. дома его не ждут. когда-нибудь кагу признает, что встает чуть пораньше атсуши только для того, чтобы посмотреть на его дрожащие во время сна темные ресницы. готовит ему кофе в таких пропорциях, в каких любит беловолосый (проще залить сахарницу кипятком, а не портить кружку). дарит ему то, что атсу хочет не потому, что "взял первое, что увидел, не обольщайся, балбес", а потому, что знал и выискивал. когда-нибудь кагуцучи начнет признавать то, что думает сердце, а не то, что генерирует холодный мозг. кагу не любит жалости — только к родителям и хидэ с сумико, — не любит тратить свое время на всякий бред. когда-нибудь... кагу скажет то, что думает. а пока он оглядывается в поисках ненужных людей, сгружает еще пару вещей любовнику в руки и тащит его к примерочным. потом достанет пару десятков тысяч йен, чтобы оплатить сие недоразумение и испачканный костюм брата. он скинет ненужные вещи огромной суммы на кресло, вожмет атсуши в зеркало и трахнет, как последнюю суку. ждать нет ни сил, ни времени, хочется здесь и сейчас. самое главное, что красноглазый никогда не против — он выгнется и тихо проскулит в ладонь, зажимая ее зубами. возможно, проступит кровь, но кагу обязательно слижет ее потом. когда закончит думать о собственном брате в самых дрянных позах и о продолжении банкета дома. а пока атсуши — послушный щенок. он глядит восторженными глазами и почти лижет лицо, преданно виляя задницей. он такой по собственной воле, и от этого где-то побито воет его маленькая надежда на взаимную любовь. кагуцучи рычит. он уже родился таким больным. но ему так нравится это.***
в собственной квартире пиздец как душно, но атсуши не открывает окно, потому что боится случайно выйти в него. хочется выть побитой псиной. — прекрати свою тупую истерику, — грубо говорят в трубке. атсуши из-за этого только сильнее хочется совершить что-то непоправимое, но он уже слишком взрослый для такой хуйни. — ты ведешь себя как... — как кто?! — грубо перебивает беловолосый. его душит такая ярость, что уже не смешно. кагу в трубке замолкает. — как одна из твоих куриц?! да?! скажи мне это, блять, и я набью тебе ебало при следующей нашей встрече! кагу зло шипит в трубку. ему явно не по душе такое поведение любовника. — судя по тому, что ты творишь, это будет нашей последней встречей. комок встает поперек горла, и итадори сухо кашляет. наждачный ком встает посередине, и атсу пытается его выплюнуть, но выходить очень херово. даже так — совсем никак. глаза щиплет от боли и стыда, он кусает губы в кровь. когда это кончится? когда кагуцучи перестанет медленно убивать его? когда прямо пошлет нахуй или предложит съехаться? что у них вообще, блять, за отношения такие? беловолосый утирает выступившую влагу. у него глаза и так алого цвета, а сейчас вообще такое ощущение, будто он скурил мешок марихуаны. голос его дрожит, когда он начинает говорить. парень понимает, судьба вновь его ставит перед выбором. сейчас. или никогда. — почему ты не понимаешь... — хрипит итадори. — почему... что я такого... кагу в трубке цыкает. — давай позже, а, — он кашляет. — если отец увидит, что я на важном приеме с тобой треплюсь, он меня через барную стойку перекинет. и отключается. атсуши держит трубку с гудками еще минуты две, прежде чем медленно опустить ее. горит. горит абсолютно все: начиная с уха и заканчивая болящим комком в груди. слезы неровно льются мелкими ручейками, и итадори трясущейся рукой утирает их, шипя, когда влага попадет в чуть содранную кожу. боль не отрезвляет. а время не лечит. его восемь лет роют ему могилу. атсуши встает и идет на кухню. кажется, для такого случая он оставил бутылку коньяка в барной стойке. ее вообще подарил отец для важного случая — коньяк откуда-то из заграницы и стоит, как почка. итадори улыбается. так похер. парень не знает, сколько прошло времени, но в дверь настойчиво звонят. красноглазый кидает взгляд на телефон — поздний вечер. кому он нужен? нетрезвой походной преодолевая расстоянии до двери, мужчина успевает чуть не разбить себе нос, запнувшись об ковер. на пороге стоит хидэ с рюкзаком. и, если судить по его недовольным краснючим глазам, он готов расчленять. медленно и болезненно. атсуши тупо смотрит на него. что за приколы? — ты мне пройти дашь? — недовольно говорит пацан. мужчина опять тупо смотрит. — ты... а чего ты тут забыл?.. — не понимает атсуши. нет, он рад видеть брата, хоть немного отойдет, но просто хидэо никогда не наносит такие поздние визиты. глаза парня расширяются, он приподнимает бровь, и атсуши понимает, что хуйню только что натворил именно самостоятельно. — ясно все с тобой, алкаш херов, — фыркает хидэ. — я же позавчера спросил, можно ли переночевать у тебя. мне ближе к унику. надо к проекту готовиться, я хочу немного выспаться. атсуши трет лицо. с днем позора, не меньше. ками-сама, что с ним... нельзя же из-за этого долбаеба терять хидэ. того самого, кто плакал от обиды из-за поганого языка атсуши, но всегда первым бежал его защищать. итадори смотрит на младшего, но вместо детского милого личика видит холодную и уставшую гримасу. интересно, если у отца с матушкой родится еще один ребенок, он впоследствие вырастит таким же холодным, как и эти двое? кагу ускользает сквозь пальцы. хидэ тоже. кажется, атсуши так и не научил ничего держать у себя в руках и скреплять воедино. он отходит. — заходи. голоден? — нет, спасибо. в глазах рассыпаются созвездия. атсуши теряет себя и не в силах это остановить. он путается сквозь лабиринты усталости и желания быть кому-то нужным. когда хидэо хотел быть рядом, атсуши отталкивал его. теперь же хочется прижаться к этой мелочи и громко зарыдать, прося прощения. хочется, чтобы хидэ обнял в ответ и соврал что-нибудь по типу "все хорошо, они-сан, не плачь". вот только хидэ почти двадцать. и атсуши он больше они-саном не называет даже в шутку. говорит "атсу" и все. итадори боится услышать от него когда-нибудь холодное "атсуши". спустя примерно час парень понимает — он в дровеня. лежит у себя на кровати, смотрит в потолок и проклинает тот день, когда мать решила оставить его себе, а потом выкинуть в семью отца. наверное, если бы годжо сатору решила воспитывать его самостоятельно, он бы вырос другим. наверное, если бы женщина сделала бы аборт, атсуши бы и не вырос. у атсуши нет сил. он так устал-устал-устал. руки у него трясутся, когда он нетрезво берет телефон и строчит сообщение. перед глазами все пьяно и размыто, но атсу легко. теперь он вновь будет просыпаться и стараться не вскрыться. пальцы стучать по клавишам. это — прощение."эй прости знаю что я вновь тебе мешаю но... ха даже написать ссусь чувствую себя малолеткой... надеюсь папаша все же сжалится над тобой. кагу прости. за всю хуйню что творил за все что я делал блять я же такой долбаеб ты меня знаешь. прости простипрости. хочу повторять это как мантру и скулить побитой псиной но я взрослый вроде...... я должен держать лицо. так жаль что я восемь лет жил во лжи которую сам и сделал своими руками. ты не виноват в моей любви. я знаю что звучит дико мы же братья но блять ахахаха мне так плохо когда ты с другими. когда ты не рядом. когда ты смотришь так презрительно холодно что даже неловко. я знаю тебе так стыдно быть связанным со мной родственно прости кагу прости умоляю если бы я мог я бы никогда ты же знаешь.... наверное нам и правда стоит больше не встречаться это зашло за грань разумного....... я теряю себя кагу я теряю хидэ и тебя маму и папу... но я не хочу... может если я потеряю только себя то не потеряю вас а кагу???? я не знаю мне так жаль так жаль... я лелею внутри себя.... такую горечь....... мне так тяжело кагу..... так тяжело любить тебя......... простите меня пожалуйста. будь счастлив....."
телефон выпадает из ослабших рук прежде, чем атсуши успевает отправить. так хочется спать и блевать, так хочется проснуться маленьким ребенком. так хочется, чтобы юджи была родной матерью и чтобы не было этой глупой боли и любви. атсуши засыпает со слезами на глазах. может, он не потеряет себя... может, он будет счастлив с другими? он же заслужил... он точно заслужил. наверное, он будет в порядке. просто не сегодня. и не завтра. дверь в спальню тихонечко скрипит.***
в бруклине хорошая погода даже вечером, и это несомненный плюс. солнце уже не палит, дует освежающий ветерок, а вода, к сожалению, холодит ступни. не то чтобы хидэ был фанатом плавания, но вот ноги бы точно помочил. он растягивается на песке, подложив свернутое полотенце под голову и довольно щурится через темные очки. кричат чайки, небо окрашивается в нежно-розовое, и соленый воздух забивается в легкие. это идиллия не иначе. банка с колой уже давно выдохлась, но парень с наслаждением делает глоток. — брось ты пить эту дрянь, — лениво тянут с лежака рядом, и хидэо чуть склоняет голову, чтобы посмотреть старшему брату в глаза. — я предлагал тебе купить коктейль. нет, как настоящий жмот, стырил банку из отеля. кагу рядом с ним ворочается и лишь крепче сжимает беловолосого в своих объятиях. но не просыпается. слишком устал. ловить волны — тоже тяжело, особенно, когда ты не профи. атсуши вздыхает и снимает с его шелушащегося носа очки. хидэ хмыкает и вновь делает глоток. — будто ты не жмот, они-сан, — кашляет парень. — ты же жадный до всего, что принадлежит тебе. атсуши ухмыляется. — ты все такой же гаденыш, хидэ. о да. атсуши все такой же жадный. он держит своих людей при себе: еженедельно пишет родителям, что он жив, просто решил отдохнуть, постоянно трезвонит хидэо и чуть не бьется в истерике, когда парень не поднимает трубку. "ты меня заеб", злиться хидэ, но потом послушно говорит, что да, живой, и да, просто на паре был. итадори смотрит на спящего кагу. этого он держит еще ближе. как вообще можно держать его поодаль, когда они встречаются друг с другом? — я-то, может, и гаденыш, — хмыкает хидэо, вставая и разминая плечи, — но хотя бы не ссыкун. — пьяный я был, пьяный. — ага. и в этом "ага" столько тепла, что атсуши тупо давит лыбу. хидэ уже за двадцать, но он все больше напоминает того счастливого ребенка, который в детском садике заработал себе вертикальный шрам на лбу. нет, хидэ точно не ссыкун. гаденыш — да. но не трус. по крайней мере атсуши в этом уверен. ему ведь хватило смелости подобрать тогда телефон и отправить сообщение старшему брату. хидэ отрехается от песка. — ты уже все? — хочу вещи собрать, — чихает он, — самолет не скоро, но... — переезжай, — перебивает атсуши, и хидэ закатывает глаза. — мы поможем, знаешь ведь. кагу договориться о твоем переводе в медотдел, а я родителям... хидэ смеется. — нет уж, вас еще терпеть. так хоть в другую страну сбежать могу, — он кряхтит и хрустит спиной. поворачивается и смотрит на красноглазого. — сами-то пока нигде не обосновались из-за вечных командировок. что дальше? — япония, — сонно говорит кагу, и атсуши кивает, утыкаясь ему в грудь. — надо навестить отца с мамой. вдруг скучают. хидэо фыркает. — ну-ну, — он давит зевок. — после того, как он выкупил матушкину больницу, он больше по нам не скучает. она под боком, вы счастливы, я пока не умер. что еще надо? атсуши смеется. в проблесках тьмы виднеется лучик света, озаряющий все на своем пути. когда-то потерянное возвращается обратно на свои круги. теперь никто никого не ищет. — да, — говорит итадори, — мы счастливы. солнце над бруклином медленно садится. если верить сердцу, притяжение между ними будет действовать еще очень долго. терять больше некого.