- Быстрее!
Хлёсткий окрик эхом отскакивает от стен, бьёт невидимым хлыстом по обострённому слуху. Ацуши невольно дёргается, жмурится, и это становится его ошибкой. Резиновый мяч прилетает в плечо, задевая по касательной ключицу. Это больно, настолько, что приходится закусить внутреннюю сторону щеки почти до крови, чтобы сдержать вскрик. Ещё один мяч прилетает под дых, и это сродни крепкому удару кулаком. Из лёгких на секунду вышибает воздух, и Ацуши давится им, закашливается, неловко запутывается в своих же ногах и падает на многострадальный, не раз отбитый за эту ночь зад.
- Ужасно. Почему ты такой неповоротливый?
Чуя уже стоит перед ним со скрещенными на груди руками; смотрит сверху вниз сверкающими недовольством и жгучим раздражением глазами. В них нет разочарования, но Ацуши кажется, что это только пока, ведь в последнее время Чуя только и делает, что ругает его, смотрит вот так - тяжело, пристально, немигающе - и либо уходит без лишних слов, либо заставляет начинать этот кажущийся бесконечным бег с самого начала.
Изначально, четыре месяца назад, когда Чуя впервые привёз его в этот переоборудованный в маленький тренировочный полигон склад, Ацуши был взволнован и очень оживлён. Он с нетерпением ждал того дня, когда Чуя сдержит обещание и возьмётся за его обучение, и пребывал в эйфории, стоило Чуе признаться, что именно в этом месте он когда-то познавал все грани собственного дара, изучая и развивая их. Вот только радужные мечты о том, чтобы поразить его во время первой же тренировки, разлетелись вдребезги, стоило только перейти от теории к физической подготовке.
Чуя много разговаривал с ним. Объяснял, какие бывают эсперы и как используют свои способности; приводил примеры из своего прошлого. После, когда Ацуши понял и принял мысль о том, что эсперы - вполне нормальное явление, а не чудовища, как о нём самом говорили в приюте, Чуя начал учить его входить в контакт со зверем. На словах объясняя, как нужно очищать голову и обращать взгляд внутрь себя, Чуя первое время ласково поглаживал его по голове и растирал кончики ушей, отчего разомлевший Ацуши почти проваливался внутрь себя, падая прямо на растёкшегося в спокойной дрёме тигра. Он учился чувствовать его мягкую шерсть, тепло его шкуры, грубую упругость подушечек на крупных массивных лапах и сердцебиение под своими ладонями. Ацуши часто смотрел своему зверю в глаза. Пока Чуя нежил его своей лаской в реальности, он в своём подсознании так же осторожно и бережно гладил морду тигра, изучая янтарные радужки до тех пор, пока не запомнил в них каждую тонкую жилку.
- Многие считают, что если имеют сильный дар, нет нужды закалять своё тело, но это не так, - сказал ему позже Чуя, объясняя, почему они должны укрепить тело Ацуши перед контактом со зверем. - Если твой дар заблокируют, ты не должен оказаться беспомощен. Ты должен уметь защищать себя и дорогих тебе людей и без активации способности. Ты должен уметь быстро бегать, хорошо уворачиваться и, если потребуется, атаковать. Всё ради выживания.
И Ацуши послушно бегал, прыгал и уворачивался. Об атаках речи не шло, но иногда Чуя предлагал сыграть в прятки. Казалось бы, детская игра, да и на складе не так много мест, где можно укрыться, но Ацуши редко когда мог найти своего наставника. Чуя умел выжидать, умел прятаться и умел скрывать своё присутствие. Он передвигался бесшумно и быстро, неуловимо, как ветер. Он мог долгое время сидеть на одном месте без единого шороха, невзирая на удобство позы. Он мог даже контролировать ритм своего сердца, как однажды понял Ацуши, вслушиваясь в воцарившуюся вокруг тишину с таким усердием, что услышал копошение какой-то живности в траве за пределами склада. После этого у него несколько часов болела голова, и это только в очередной раз подтвердило слова Чуи о том, что нужно тренироваться, привыкать и расширять свои границы.
Спустя несколько недель таких тренировок Чуя впервые отметил его успехи, и только после этого Ацуши и сам понял, что действительно стал как будто меньше уставать, после бега перестала мучить одышка, а ещё у него проснулся поистине зверский аппетит, из-за чего он сметал во время ночных ужинов столько риса, что первое время Чуя даже делал ставки, лопнет он или нет. Зато его тело постепенно перестало напоминать обтянутый кожей скелет. Ацуши оставался всё таким же худым и высоким, словно тростина, но уже не выглядел болезненно и забито. Он стал чаще улыбаться и смеяться. Его щёки окрасились здоровым румянцем. Он стал крепче спать.
А потом всё стало меняться. Точнее, всё изменилось в один миг и сразу полетело ко всем чертям; растянулись последствия.
Ацуши хорошо помнит тот поздний вечер, плавно перетёкший в ночь. Он привычно ждал Чую, чтобы поужинать, в процессе пересказывая содержимое очередной прочитанной им за день книги, а после собраться и поехать в склад-полигон. Их временной режим давно сбился из-за работы Чуи, на которой тот пропадал с утра до ночи, но Ацуши и не думал жаловаться. Он, в отличие от Чуи, который спал всего несколько часов, а после уходил на работу, мог проспать хоть весь день, вставая лишь затем, чтобы прибраться, постирать, приготовить что-то или почитать; и чтобы уделить время отжиманиям и приседаниям, потому что Чуя сразу сказал, что у него должны быть сильные выносливые конечности под стать своему зверю.
Но всё пошло не по плану. Чуя появился дома только во втором часу ночи, и выглядел он неважно. И чувствовал себя так же, как понял Ацуши, потому что обувь, одежда и драгоценная шляпа - всё полетело на пол единым комом, а сам Чуя сгрёб вышедшего поприветствовать его Ацуши в охапку и прижал к себе с такой силой, что стало трудно дышать. И всё это не было проявлением того, что Чуя просто устал на работе или соскучился. Нет. Подобные дни Ацуши научился различать по привычкам Чуи, по его движениям, даже по походке. Но в тот раз всё было действительно плохо, потому что от Чуи пахло лесной сыростью, мокрым бетоном, пылью и
страхом. Ацуши и подумать не мог, что пропитанный острым запахом таимой внутри опасности Накахара Чуя вообще знает, что такое страх.
- Ацуши, мне нужно с тобой поговорить, - обронил Чуя и провёл его в гостиную, забираясь на диван и затаскивая растерянного Ацуши к себе под бок. Обращение по имени в прошлом никогда не сулило ничего хорошего. - Скажи, ты хорошо помнишь своё детство в приюте?
- Ну... Да? - неуверенно отозвался Ацуши, рассматривая бледное лицо Чуи, его будто заострившиеся скулы и нервно дёргающиеся уголки губ. - Я... Я не всегда там жил, но... Да?
- Не всегда? - повторил Чуя, пристально глядя ему в глаза. - С чего ты это взял?
- Ну... Сначала я думал, что меня оставили на ступенях этого приюта, - честно ответил Ацуши, невольно прижимаясь к тёплому боку, напоминая себе, что в настоящем больше не один. - Но как-то раз я услышал разговор директора с кем-то из воспитателей. Он сказал, что уже слышал о разорённых фермах, ещё до того, как меня нашли на ступенях, и предположил, что изначально я жил в другом приюте, куда меня подбросила родительница, а уже оттуда, когда узнали о моём звере, меня подбросили на ступени этого приюта, чтобы избавиться.
- И ты ничего не помнишь о первом приюте? - спросил Чуя.
Он тогда нетерпеливо навис над Ацуши, даже не заметив этого. Разнервничавшись и вжав голову в плечи, Ацуши отрицательно качнул головой. Он действительно помнил только последний приют. Что было до него, в памяти не отпечаталось.
Чую тогда как будто отпустило то, что терзало его с самого возвращения. Он весь сдулся, обмяк, как-то нервно, дёргано усмехнулся, а после сгрёб Ацуши в объятия и повалил на диван. Ацуши пытался напомнить про ужин, душ и смену одежды, о том, что костюм Чуи безбожно помнётся к утру, и о том, что у них тренировка, но Чуя только шикнул на него, сказав, что очень устал, и они оба ложатся спать.
Только они оба ещё долго не могли уснуть. Чуя всё касался его, то поглаживая по спине, то зарываясь пальцами в волосы, и едва слышно хрипло напевал колыбельную; ужасно фальшивил и явно путал слова, но Ацуши не стал просить прекратить эту изощрённую пытку, потому что понимал: Чуя чем-то очень сильно встревожен и пытается отвлечься, как может. Поэтому он тихо лежал под его тёплым боком, крепко обняв Чую в ответ, и негромко сопел ему в ключицы до тех пор, пока не уснул под монотонный бубнёж.
Вот после этого всё и пошло наперекосяк; буквально на следующей же тренировке. Чуя всегда был требовательным, но справедливым, внимательным и терпеливым. Он не нагружал Ацуши сверх меры, не игнорировал его состояние или случайные повреждения вроде содранных коленей, которые обрабатывались сразу же, на месте, но и не нянчился с ним. Ацуши прекрасно понимал, что не сможет развиваться быстро, если с ним будут нежничать, поэтому был готов слушаться и терпеть мимолётную боль, если это сопутствовало успеху. Это было чем-то само собой разумеющимся.
Но на той тренировке Чуя сообщил, что хочет проверить его пределы, и как с цепи сорвался. Это было быстро. Быстро, но очень больно и очень страшно. Больно, потому что удары тренировочными резиновыми мячами сыпались со всех сторон, и увернуться от них было просто невозможно. Страшно, потому что из Чуи будто исчезли все живые эмоции. Он смотрел жёстко, цепко и абсолютно безразлично; смотрел так, будто Ацуши - жалкий кусок мяса на ножках, который едва ли стоит его внимания. Быстро, потому что Ацуши испугался такого Чуи, будто ставшего незнакомым, чужим человеком, и зверь в нём почувствовал это; и впервые за долгое время вновь вырвался на свободу.
Ацуши плохо помнит, что было дальше. В памяти отпечаталась только шальная улыбка на губах Чуи, яркое алое свечение и звук, с которым когти тигра пролетели в считанных миллиметрах от чужого лица.
В себя он пришёл лёжа на полу в полумраке клетки из бетонных блоков, врезавшихся в пол с четырёх сторон от него. Испугался сначала и дёрнулся, было, к узкой щели между ними, но тут же рухнул лицом в пыль, потому что тело его не слушалось. Болела каждая мышца, ныло горло, а собственный позвоночник на секунду и вовсе показался раскалённым прутом. По щекам побежали слёзы. Из груди вырвались всхлипы. Свернувшись в клубок, Ацуши совсем потерялся в происходящем и почувствовал связь с реальностью только тогда, когда охваченные красным свечением блоки исчезли, а его самого подхватили сильные крепкие руки.
- Ты молодец, детёныш, - всё шептал ему Чуя, пока нёс до машины, и шало улыбался. - Смог постоять за себя. Твой зверь любому обидчику задницу за тебя надерёт, да? Но ты не сможешь вечно прятаться за его спиной.
Той ночью Чуя был заботлив с ним дома, как никогда. Набрал горячую ванну и оставил отмокать в ней, отправившись в душ; выбравшись оттуда и обернув вокруг бёдер полотенце, принялся отмывать и задремавшего Ацуши; терпеливо успокаивал его, вытирая с раскрасневшегося лица слёзы, после того, как при виде огромных гематом на его теле Ацуши завыл белугой. Он был в ужасе от того, что увидел. В ужасе от того, что все эти кошмарные раны оставлены Чуе его зверем. В ужасе от того, что напал на того, кто спас его, протянул руку помощи, стал в итоге его семьёй.
- Всё в порядке, - раз за разом повторял ему Чуя и пока мыл, и пока вытирал, и пока помогал натянуть домашнюю одежду, будто Ацуши пять лет. - Я знал, что это случится. Мне было необходимо столкнуться с твоим зверем в бою и понять, насколько он силён. Я много чего вынес из этой стычки, так что не нужно так волноваться. Это была просто ещё одна тренировка, но не с тобой, а со зверем внутри тебя. Если бы я предупредил тебя о том, что задумал, у меня не получилось бы раздраконить твою способность. Так что это я должен просить прощение за то, что обманул тебя и напугал.
В ту ночь Ацуши опять спал с Чуей. Закончив привычный ночной ужин, Чуя впихнул в его руки кружку с горячим шоколадом и отвёл к себе. Ацуши уснул, тесно прижавшись к его боку под негромкое клацанье клавиатуры ноутбука, потому что Чуя решил немного поработать перед сном, будто мало ему было потрясений и поводов для усталости. Проснулся Ацуши спустя несколько часов от того, что сонный растрёпанный Чуя оттянул пальцами его щёку, тиская её под звук будильника и требуя расцепить железную хватку на его несчастных рёбрах. И, казалось бы, то мирное утро с совместным завтраком и сонной ленью послужило точкой в этой истории, своеобразным перемирием между Чуей, Ацуши и его внутренним зверем, но... Но.
Поднявшись с пола, Ацуши встаёт перед Чуей, опустив взгляд в пол. Ему стыдно, и больно, и немного обидно. И совестно. Чуя тратит на него своё время, недосыпает, устаёт днём на работе, но всё равно не бросает эти тренировки, а Ацуши, от которого требуется только усердие и внимательность, уже которую ночь тренировок после того случая раз за разом подводит его, как будто от него требуют чего-то невозможного. Можно подумать, он впервые проходит эту полосу препятствий. Можно подумать, его впервые обстреливают мячиками со всех сторон. Ничего ведь сложного. Всё привычное, никаких изменений, разве что время на пробег сократилось ещё на двадцать секунд. Но Ацуши ведь уже развил хорошую скорость и сам чувствует, что это не предел его тела и способности, которая поддерживает его изнутри, защищая от перегрузки. Так почему? Почему он никак не может сосредоточиться? Запутался в ногах и упал, как новорождённый щенок. Наверняка то ещё жалкое зрелище.
- Простите, Чуя-сан...
Становится горько до припекания за глазными яблоками, но Ацуши не разревётся как девчонка. Он знал, на что подписывался. Чуя ещё в самом начале сказал, что если он где и почувствует боль, то на тренировках. Невозможно научиться чему-то, если ничего не делать. Невозможно закалить себя и свои реакции, ни разу не столкнувшись с угрозой, опасностью и болью. Но всё равно неприятно видеть такого хладнокровного и отстранённого Чую после того, как Ацуши познал его доброту, заботу, ласку, внимание и опеку. Из-за этого каждая собственная ошибка нервирует только сильнее, потому что чем холоднее становится взгляд голубых глаз, тем чаще Ацуши начинает думать о том, с чего когда-то начал. Он вновь начинает ждать, когда же в нём разочаруются, махнут на него рукой и выставят за порог.
- Эй, детёныш, - на макушку ложится тёплая тяжёлая ладонь. - Что такое? Что не так?
Неуверенно подняв взгляд, Ацуши мысленно разваливается на куски, потому что чужое безразличие и недовольство исчезли без следа. Чуя смотрит внимательно, цепко, но с толикой заботы, и от этого хочется зажмуриться и сделать какую-нибудь глупость. И, вероятно, сказывается эмоциональное напряжение, поэтому Ацуши решается и подаётся вперёд, крепко обнимая. Чуя замирает, но лишь на мгновение, а после легко похлопывает его по лопаткам.
- Ну? Расскажешь мне? Ты уже которую тренировку рассеянный, невнимательный и подставляешься просто потому, что не обращаешь внимания на то, что происходит вокруг. У тебя что-то болит? Тебя что-то беспокоит? Ты устал и тебе нужна передышка?
- Мне страшно.
Это вылетает само собой. Чуя каменеет плечами и отстраняется, заглядывая ему в глаза. У него делается очень странное выражение лица, незнакомое и не то чтобы счастливое, и Ацуши уже хочет наболтать глупостей, чтобы как-то замять свой ответ, когда понимает, что сказал правду. Всё так и есть. Ему
страшно. Это и является корнем всех его проблем.
- Ты боишься меня? - спрашивает Чуя, делая сдержанный шаг назад.
И лишь чудом удерживается на ногах, когда Ацуши врезается в него, цепляясь пальцами за лопатки и прижимаясь всем телом так, будто хочет слиться в единое целое.
- Нет! - взволнованно вскрикивает он и часто-часто качает головой. - Нет, Чуя-сан!
- Хорошо, - выдыхает Чуя, ощутимо расслабляясь в его руках, и зарывается пальцами в его волосы на затылке, ерошит мягкие белоснежные пряди. - Тогда, что тебя пугает?
Отстранившись, Ацуши неопределённо пожимает плечами. Выпустив Чую из своей хватки, он отходит в сторону и неуверенно мнётся, рассматривая несколько тренажёров, расчерченные беговые дорожки вдоль стен и подвешенные боксёрские груши: ярко-красные и тёмно-синие; а ещё усыпавшие весь пол резиновые мячи, напоминающие мячики для бейсбола, которыми Чуя швыряется в него с помощью своей способности, принуждая уворачиваться от атак во время бега и прохождения полосы препятствий, построенной из подручных средств вроде тумб с инвентарём, натянутых тут и там канатов и целых башен из скамеек.
- Это как-то связано с твоим зверем, - роняет Чуя.
Он не спрашивает, утверждает, а перед глазами Ацуши вновь та ночь, когда тигр вырвался наружу и напал на Чую. Вспомнив оставленные на его теле гематомы, он поджимает губы и бросает неприязненный взгляд на свои руки. И это ещё всё в зале прибрано. Когда Чуя уносил его отсюда на руках той ночью, Ацуши успел увидеть краем глаза царящий вокруг погром. И пусть ему сказали, что всё в порядке, что так было нужно, что зверя вывели из себя специально, это не меняет того факта, что Ацуши не может спокойно принять произошедшее и забыть о нём; не может принять, что причинил боль человеку, который всегда пытался его от этой самой боли оградить и уберечь.
- Знаю, о чём ты опять думаешь, - говорит Чуя и подходит ближе, заставляя посмотреть на себя. - Но ты не должен так относиться к произошедшему. Ты ведь сам мне сказал, что зверь был с тобой с рождения. Он защищал и оберегал тебя. Он согревал тебя и впитывал своим мехом твои слёзы. Ты пообещал ему, что ты и он - вы вместе - будете жить. Он часть тебя, а ты - часть своего зверя. Вы одно целое. Если бы ему грозила опасность, неважно, от чьих рук, разве ты не защитил бы его?
- Но это ведь
вы, Чуя-сан, - жалобно бормочет Ацуши и смотрит растерянно, комкая в пальцах подол великоватой ему футболки, выбранной специально для тренировок. - Вы бы никогда не причинили мне вреда.
- Вред может причинить каждый, - отрезает Чуя. - Ты слишком наивен, Ацуши. Каждый человек преследует свои цели, и некоторые ради своих целей готовы зайти очень далеко. У тебя отличное чутьё на людей благодаря живущему внутри тигру, но ты не прислушиваешься к нему, предпочитаешь эмоции, а не холодную логику. Я был добр к тебе, и ты считаешь, что я не могу причинить тебе боль просто потому, что пообещал этого не делать, но зверь на то и зверь. Ему чужда людская речь, его ведут инстинкты. Если зверь чувствует опасность, он бежит или нападает, защищается. Твой зверь защитил тебя от угрозы, и неважно, что этой угрозой был я. Будь благодарен своему тигру, Ацуши, потому что он спасает тебя от опасностей, которых ты в упор не видишь или на которые предпочитаешь закрывать глаза.
Звучит логично и правдиво. Совесть начинает грызть не только за то, что завалил тренировку, но и за то, что усомнился в своём звере. Чуя ведь прав. Тигр всегда был рядом с Ацуши, защищал его, утешал, согревал, помогал по мере сил. Рядом с тигром Ацуши никогда не чувствовал себя одиноким. Благодаря своему зверю он вырвался на свободу и смог встретиться с Чуей, найти своё место. Может быть, стоит просто принять чужие слова, как данность, и смириться? Может, стоит обратить внимание не на гематомы, оставленные на теле Чуи, а на то, что там были только они? Тигр не ранил когтями, не впился клыками, не разодрал лапами. Чуя тогда в ванной с кривой улыбкой сообщил, что это была почти дружеская потасовка, и что ему не раз бывало намного хуже. Правда, он резко замолчал после этих слов, будто сказал лишнее, и Ацуши благоразумно не стал развивать эту тему. И вот Чуя снова говорит о том, что зверь не виноват в том, что пытался защитить своего хозяина, носителя. Может, и так. В конце концов, если бы кто-то попробовал причинить вред его тигру, Ацуши действительно сделал бы всё, чтобы не допустить этого.
Уйдя в свои мысли, он не обращает внимания на Чую. Лишь когда шеи касаются тёплые пальцы и что-то упругое, немного шершавое, Ацуши встряхивает головой и поднимает на него взгляд. Слышится негромкий щелчок и, сглотнув, Ацуши чувствует тёплую ленту на шее. Его взгляд опускается на горло Чуи. У того и так светлая кожа, но там, где только что красовалась лента чокера, она ещё светлее; будто молочная полоса обвилась вокруг.
- Подумал, так тебе будет спокойнее, - пожимает плечами Чуя в ответ на удивлённый взгляд и ерошит его волосы на макушке. - Потом вернёшь. Давай устроим себе небольшой отдых. Возьму завтра выходной, и проспим до самого вечера, а после поедем в токийский «Диснейленд».
- Что такое «Диснейленд»? - любопытствует Ацуши, с трепетом касаясь ремешка на шее.
Чуя отдал ему свой
чокер! Ацуши даже не пытается скрыть счастливую улыбку. Кажется, будто ему доверили что-то важное и дорогое, бесценное, ведь он никогда раньше не видел, чтобы Чуя снимал этот ремешок; разве что только для того, чтобы принять душ, но это не считается.
- Тебе понравится, детёныш, - усмехается Чуя и разворачивается к выходу. - Пойдём. Пора домой.
Ацуши быстро догоняет его и подныривает под руку, заставляя приобнять себя за плечи. Иногда наглость - второе счастье. От плохого настроения и тяжёлых мыслей не остаётся и следа.
***
Как Чуя и думал, Ацуши приходит от парка развлечений в искренний восторг. Хорошо, что пару недель назад он купил ему телефон и больше не боится надолго оставлять его одного или где-то задерживаться. Возможность вызвонить его успокаивает и в толпе, потому что Ацуши так и норовит исчезнуть в ней без следа. Он-то Чую по запаху найдёт, как не раз находил в торговых центрах, куда они порой выбирались прогуляться, а вот Чуя едва ли сможет быстро и без труда выловить его из находящегося в постоянном движении пёстрого людского потока. С другой стороны, Ацуши всё ещё не изменяет себе, и чёрное пятно его толстовки с глубоким капюшоном нет-нет, да мелькает на периферии, выделяясь среди ярких красок и блестящих воздушных шаров.
- Чуя-сан, вы покатаетесь вместе со мной? - в очередной раз подбегает к нему Ацуши и смотрит сверкающими глазами, тыча в сторону детского аттракциона с лошадьми, похожего на большую музыкальную шкатулку.
- Грубо, - фыркает Чуя и легко щёлкает его по лбу. - Пусть ты уже начинаешь перегонять меня в росте, взрослый тут всё ещё я. Никаких лошадок, детёныш.
Ацуши виновато заламывает брови, но быстро понимает, что над ним лишь подшучивают, и тут же уносится прочь. Купленные на входе браслеты позволяют кататься на чём душе угодно, но Чуе больше нравится просто гулять, покупая тут и там лёгкий перекус и заправляясь газировкой. Ацуши же периодически просит сладкую вату и хот-доги, а после вновь исчезает, и только мышиные уши на его ободке мелькают то тут, то там, отсвечивая блестящим красным бантом.
«Неплохо», - думает Чуя, падая на ближайшую скамью и окидывая цепким взглядом площадь перед аттракционами для детей.
Ярко, живо, шумно. Дети носятся туда-сюда. Вкусно пахнет фастфудом и сахарной ватой, яблоками в карамели и жареным мороженым. Всё блестит, сверкает, переливается. Ветер треплет охапки воздушных шаров, яркие флаги и развешенные на фонарных столбах ленты. Всё это расслабляет. Казалось бы, слишком оживлённо и непривычно, но в том и секрет. После выработавшегося графика «дом - работа - тренировки», способного свести в могилу недосыпом и перегрузкой организма, Чуе нравится в этом месте, где каждая яркая деталь отвлекает от тяжёлых мыслей и унылых рабочих будней.
Когда он вообще в последний раз отдыхал? Сказать бы, что подобное уже и не вспомнить, но именно последняя выходная прогулка отпечаталась в памяти последующими ломающими жизнь событиями. Правда, они с Дазаем гуляли в парке Йокогамы и забрели туда совершенно случайно. Зато в фото-будку Чую потащили весьма и весьма настойчиво, не позволив пройти мимо. Он сопротивлялся изо всех сил, зная, как Дазай любит приставать в неурочное время в неурочных местах, но тот его удивил. Они действительно зашли сделать фотографии. И пусть Дазай опять издевался над его ростом и использовал его плечи как подставку для своих локтей, фотографии вышли хорошие.
Правда, когда Дазай сбежал, появилось огромное желание поджечь уголок карточки и смотреть, как пламя пожирает её без следа подобно тому, как Дазай уничтожил всё, что было между ними, обратив в пыль, но это было бы слишком мелодраматично, поэтому Чуя просто спрятал эту карточку в одной из рамок, чтобы знать, что она там есть, но никогда больше к ней не прикасаться, не видеть.
- Чуя-сан, я пойду туда!
Подбежавший Ацуши машет рукой в сторону аттракциона «Чаепитие Алисы», и Чуя только надеется, что у него крепкий вестибулярный аппарат, потому что для вращающихся чайных чашек было съедено слишком много данго. Кивнув и проводив Ацуши взглядом, он откидывается на изогнутую спинку скамьи и смотрит на небо. Звёзд, разумеется, не видно, зато в воздухе переливаются разноцветные отсветы подсветок аттракционов. Красиво. Спокойно. На душе становится легко. Пожалуй, смена обстановки действительно творит чудеса.
Тем не менее, вслушиваясь в смех детей и окрики взрослых, Чуя через какое-то время вновь возвращается мыслями к неудачной тренировке накануне ночью. Ацуши был разбит как никогда, а Чуя не сразу заметил, что что-то не так, и перегнул палку. Не то чтобы сильно, конечно, но ему не хочется уподобляться Дазаю. Тот, тренируя Акутагаву, использовал только грубую силу. Он едва ли заботился о нём, о его комфорте: что физическом, что эмоциональном. Пожалуй, ему вообще было неинтересно тренировать кого-то, но не получилось откосить от этой обязанности, возложенной на его плечи Мори-доно. Удивительно, что при таком раскладе Акутагава вообще чего-то достиг, добился, и Чуе не пришлось собирать его из осколков. Возможно, всё дело в стальном стержне вместо хребта? Как знать.
В любом случае, с Ацуши подобное никогда бы не сработало. С ним нужно требовательно, но мягко, решительно, но осторожно. И не только потому, что внутри него сидит бдящий зверь. Дело в том, что Ацуши увяз в Чуе по уши. Он едва ли может отделить «личное» от «рабочее». Если Чуя будет слишком жесток, слишком холоден, он может оттолкнуть Ацуши от себя, а ему этого не хочется. Как бы ни не хотелось это признавать, Чуя тоже увяз в нём; привык, что кто-то ждёт его домой.
Он ведь не соврал Дазаю, сказал чистую правду. Ацуши появился в его жизни нежданно-негаданно, и никаких ожиданий на него возложено не было, но с его появлением дыра в груди Чуи, оставшаяся после ухода Дазая, немного затянулась, перестала болеть так сильно. Рядом с Ацуши не получается постоянно оглядываться назад, лелеять старую боль и грызть себя мыслями о том, что можно было изменить, что можно было исправить, чтобы Дазай не ушёл; о том, что Чуя упустил, как и почему не заметил, что с ним что-то не так.
«Ты всегда был превосходным лжецом», - мысленно хмыкает Чуя.
Дазай действительно ни словом, ни взглядом не дал понять, что что-то не так. Он вёл себя привычно - так, как вёл себя всегда, когда Чуя возвращался из командировок. Завалился к нему домой с утра пораньше и влез в постель, загребая в свои наглые лапы. Зацеловал сонное лицо и долго ластился котом, притираясь носом и губами к ключицам. Разбудив-таки, ускакал готовить завтрак, громко гремя посудой и хлопая дверцами шкафчиков и холодильника. А потом, когда Чуя выполз из душа и распластался в дрёме по кухонному столу, привычно сушил его волосы полотенцем, расчёсывая пальцами обвивающиеся вокруг них кольцами пряди и расписывая великие планы на день, от которых Чуя не имел права отказаться. Это был хороший день. Это был очень, очень хороший день.
Чувствуя, как на душе появляется нежеланная тяжесть, Чуя встряхивает головой, отмахиваясь от воспоминаний; найдя глазами белобрысую макушку с ушами Минни Маус, невольно улыбается. Ацуши стоит в очереди и о чём-то болтает с двумя стоящими рядом детьми. Он выглядит оживлённо, непривычно открыто и счастливо. При виде этого в душе взамен тяжести поселяется непривычное, но приятное тепло.
Чуя поднимается со скамьи и потягивается. Хорошо, что он не рассказал Ацуши всей правды о «дружеской потасовке» с его тигром. О том, что зверь смог порвать эфемерную материю его гравитации своими когтями. О том, что зверь был решительно настроен отожрать ему голову и не реагировал ни на какие попытки его успокоить. С Ацуши у тигра была своя связь, помогающая им понимать друг друга, но Чуя был для него всего лишь угрозой его человеку. Пришлось прибегнуть к грубой силе и загнать зверя в клетку из бетонных блоков. Тот ещё долго метался внутри, пытаясь выбраться наружу. Чуя удерживал блоки вокруг взбесившегося хищника минут двадцать, не меньше, пока внутри всё не стихло, неожиданно и резко, сменяясь всхлипами и болезненным скулежом вернувшегося в нормальное человеческое состояние Ацуши.
Зато Чуя вынес из этой стычки целых два плюса. Во-первых, он узнал опытным путём, что способность Ацуши может разодрать чужую в клочья, что делает его идеальным бойцом ближнего боя, ведь когти тигра пробьют любую защиту. Во-вторых, тигр действительно лечил Ацуши и очень быстро. Пока Чуя нёс Ацуши до машины, ссадины и синяки, сбитые колени и содранные ладони мальчишки излечивались прямо на его глазах; не осталось даже тончайших шрамов. Из чего Чуя вынес ещё один факт. Либо в детстве Ацуши был настолько хилым ребёнком, что зверю неоткуда было черпать силы на его лечение, либо его подвергали физическим наказаниям и истязаниям так часто, что никакая целительная сила дара не могла уберечь его от шрамов.
«Зато тигр спас тебе жизнь, пусть ты этого и не помнишь», - вспоминает рассказ Ацуши о «первом приюте» Чуя, понимая, что зверь вынес спасённого от Шибусавы ребёнка к людям и оставил там, где, как ему казалось, о детёныше позаботятся.
В том, что порой люди хуже диких зверей, тигр не виноват. Он не мог знать, на что обрекает своего носителя.
Уже направившись в сторону выбранного Ацуши аттракциона, чтобы сделать пару фотографий на память об этом вечере, Чуя вдруг ощущает на себе пристальный взгляд. Действительно пристальный. Будто гвоздь всадили в спину. Не подав вида, он меняет свой курс на палатку со сладостями и встаёт в очередь, невзначай осматривая толпу вокруг. Семьи, влюблённые парочки, смотрящая на него болезненно выглядящая девушка в слишком лёгком белом платье, компания подростков. Отлично. Просто великолепно. Только этого не хватало. Что ж, теперь хватает.
Купив себе стакан газировки, Чуя делает пару глотков, вгрызается зубами в трубочку и направляется в сторону девушки; но та уже растворилась в толпе. Впрочем, через некоторое время Чуя вновь чувствует её взгляд. Девушка стоит в нескольких метрах от того места, где только что была, и продолжает смотреть на него. Стоит вновь пересечься с ней взглядом, как она начинает пятиться спиной назад, а после скрывается за ближайшей палаткой.
Потратив пару минут на раздумья, Чуя направляется следом. Он не знает эту девушку, но она явно знает его: язык тела и внутреннее чутьё, среагировавшее на одарённую. Вот только откуда она может его знать и как выследила в толпе? Обычно Чуя выглядит ярко и броско в своих рабочих костюмах, но этим вечером на нём та же одежда, что и во время встречи с Дазаем у дрянной забегаловки, в которую его привёл Ацуши. На фоне остальных людей Чуя, может, и выглядит мрачновато, но не настолько, чтобы привлекать к себе внимание. Помимо этого, что бы ни болтала бинтованная сволочь, его рост порой очень играет на руку - легко затеряться в толпе, которая закрывает тебя собой. Но его, такого неприметного, тем не менее, выследили. Кто и зачем? Случайная эта встреча или?
Как бы там ни было, в любом случае будет разумно не привлекать внимание к Ацуши, который как раз устраивается в одной из чашек аттракциона вместе со своими временными приятелями. Во-первых, ему нечего делать рядом, если случится стычка. Чуя не хочет, чтобы Ацуши раньше времени узнал о том, кто он на самом деле. Что-то подсказывает, это принесёт лишнюю головную боль. «Что-то» - возможно, страстное желание Ацуши обеспечить его комфорт в ответ на заботу и сделать всё, чтобы Чуе не грозила никакая опасность. Если он узнает, где Чуя работает на самом деле, либо закатит истерику, либо начнёт напрашиваться в Порт, либо умрёт на месте от сердечного приступа. Ещё, конечно, есть вариант, где Ацуши в ужасе убегает от него прочь - в конце концов, Чуя кровавый убийца - но думать об этом совсем не хочется. В любом случае, вряд ли есть весомые причины для волнения, и эта девушка представляет собой угрозу. Случись эта встреча на территории Йокогамы, Чуя бы насторожился куда сильнее, но ведь они на побережье Токио. Что тут может случиться?
Как сильно ошибался, он понимает, стоит только нагнать незнакомку в отдалении ярких огней и шумной толпы. Лавируя между палатками, она уводит его всё дальше, а после резко останавливается и оборачивается. Выглядит она неважно. Невысокая и хрупкая, ломкая, прозрачная. Распущенные волосы тяжёлыми кудрями давят на её плечи, на тощую шею. Только Чуя не раз и не два встречал подобные двуличные кадры - один из них катается неподалёку на аттракционе. Девушка выглядит очень слабо, так, будто вот-вот захрипит, зайдётся кашлем и рухнет без чувств, как типичная дама из старого романа, которой передавило лёгкие слишком тугим корсетом, но Чуя прекрасно знает, как обманчива внешняя хлипкость подобных одарённых, внутри которых через раз скрывается такой сильный или мерзкий дар, что впору стоять с открытым от удивления ртом, когда правда выплывает наружу.
Подобравшись, Чуя подходит немного ближе, чтобы получше рассмотреть чужое лицо, и только открывает рот, чтобы спросить, кто эта одарённая и что ей от него нужно, как в руках девушки мелькает белоснежный дротик с длинной тонкой иглой. Вот дерьмо! Так и знал! Тело мгновенно охватывает алый свет активированной способности, чтобы защитить себя от чужой атаки и атаковать самому, но - предпринять что-либо Чуя так и не успевает. Потому что девушка не бросает дротик - наверняка с неприятным сюрпризом - в
него. Иглу, вокруг которой вспыхивает бледно-зелёное свечение, она втыкает в шею
себе. И в ту же секунду Чуя отшатывается назад в приступе резкого головокружения и падает на колени. Чёрт, чёрт, чёрт! Ну почему именно он постоянно сталкивается с подобными эсперами?
Кто бы знал, как Чуя
ненавидит все эти медицинские и заразные штучки. В прошлом он столкнулся с одарённым, из-за которого несколько его подчинённых сгнили - буквально - от покрывших их тела изнутри язв и нарывов. Зрелище и запах были омерзительными. На своей шкуре - слава всем богам! - Чуя эту «прелестную» способность не испытал, но хватило и того, что увидел её последствия. Помнится, Акутагава так радовался, когда Мори-доно отдал приказ об устранении. С мешающим нормально жить плевритом и толстенной медицинской картой, болезни в которой нашли свои истоки в голодном и холодном детстве, у Акутагавы аллергия на одарённых, убивающих с помощью какой бы то ни было заразы. Помнится, когда он с отрядом поддержки нашёл и загнал того одарённого в угол, кровищи было немерено. Вызванная чуть позже на место событий команда зачистки собирала труп
несчастного по кускам.
Заваливаясь на бок, Чуя успевает заметить, как из темноты выходит двое амбалов. Один из них направляется к нему, второй подхватывает на руки отключившуюся девушку, и сразу после этого зрение начинает подводить, размывая всё вокруг в неясные пятна. К горлу подкатывает тошнота. Глохнет в ушах. Перестаёт хватать воздуха. Чуя ощущает себя так, будто его кожа горит, но в то же время всё внутри него сковывает ледяным холодом и такой силы, что зубы начинают стучать. Лихорадка?
«Зато теперь понятно, почему она выглядит жертвой какой-нибудь мерзкой эпидемии», - проносится в голове на грани потери сознания. -
«Либо наши жизни теперь связаны, и мы умрём на пару, что вряд ли, либо эта шайка прекрасно знала, на кого замахнулась, и поэтому меня решили сразу вывести из строя, чтобы не успел их уничтожить. Умно».
Не то чтобы всё это очень важная информация с учётом критического положения в целом, но Чуя всё равно проваливается в темноту забвения с воцарившимся в душе спокойствием. Пришли явно за ним, раз предприняли такие серьёзные меры. Ацуши либо решили не трогать, раз заманили его одного, либо даже не заметили, возможно, начав слежку слишком поздно и не увидев крутящегося вокруг него мальчишку. Если же Ацуши тоже отловят, их обоих в любом случае повезут в одно место. Что так, что так вероятность того, что их просто убьют, равна нулю, иначе не было бы всех этих сложностей. Значит, можно не волноваться и не тратить зазря силы на тщетные попытки сопротивления. Как только Чуя очнётся там, куда его притащат, он выбьет из этих ублюдков всю дурь, заберёт Ацуши и вернётся домой. Главное, чтобы Ацуши был хотя бы в относительной безопасности, чтобы ему не причинили вреда, боли, а с остальным Чуя уж как-нибудь разберётся. Не в первый раз он оказывается в подобном дерьме и не в первый раз из него выберется. В этом у него сомнений нет.
|...|
