Счастье

Федор молча глядел перед собой. С тех пор, как он снова оказался в покоях царя он вообще не сказал ни слова. Лекарь решил, что это шок, и скоро способность разговаривать вернется. Только сам опричник знал, всё намного проще — говорить он мог, ему просто больше нечего было сказать. Все его сознание заполонил животный ужас. Чего он боялся сильнее — смерти или существования калекой в грязи и унижении? От этих мыслей закружилась голова. Иван, будто ощутив состояние любовника, встал, налил в кружку воды и , приподняв ему голову , осторожно напоил. Пока Грозный вышел из покоев, изувеченый мужчина погрузился в воспоминания. *** Темница. Холодно, мокро. Первые дни там он почти не ощущал закоченевших пальцев, вода и еда выглядела столь мерзко, что пить он решился только на вторые сутки. Поначалу его не трогали, хотя горящие ненавистью глаза Малюты не предвещали ему ни лёгкой смерти, ни долгой жизни. Но надежда на милость государя не позволяли Басманову задуматься о страшном исходе. На третьи сутки его, измученного холодом, голодом и неизвестностью , заставили встать, надев на руки ржавые оковы, потащили в тот конец коридора, откуда днями и ночами слышались вопли, проклятия и мольбы несчастных, которым выпала участь попасть в лапы изощрённого мучителя — Скуратова. В тот самый миг, как открылась дверь и Федор увидел перед собой Малюту, его глаза погасли - царь не отменил решение, он обречён. Государев пёс медленно подошёл к своей жертве, взял за подбородок и четко, с нажимом произнес : — Свою смерть ты будешь у меня вымаливать, Федора-краса. От улыбки, заигравшей на этом жестоком лице, Басманова невольно бросило в дрожь. Даже на поле битвы он не ощущал подобного. Там , где ты — хозяин своей жизни, и жизней тех, кто попал под твою саблю, опричник не ведал ни страха ни жалости. Сейчас он не видел смысла просить , унижаться — Малюта это не Иван, негоже любовнику государя падать в ноги его псу. — Подвесьте его, - коротко бросил его будущий каратель, — и прочь. Позову как надобно станет. Зацепив кандалы за крюк на потолке пыточной, конвоиры тут же ретировались, оставив их наедине. Скуратов не стал медлить, он и так слишком долго ждал — пока в печи грелись щипцы и прутья, он распорол рубаху на груди Фёдора и медленно, почти нежно провел длинным, жёлтым ногтем по шее, ключице , опустился к соскам мужчины и резко оттянув один , отрезал его ножом, которым до этого расправлялся с одеждой. Басманов сцепил зубы — если Малюта думал, что этим его проймёшь — ошибся, уж сколько боёв он прошел, ранений не боялся, чего жалеть бесполезный рудимент. Григорий оскалился, выбросил кусок плоти и засунул палец в кровоточащую рану, покрутил, будто лаская, потом медленно достал , повёл носом, точно гончая, взявшая след. Басманова передёрнуло от омерзения. — Кровушка твоя смердит предательством и страхом, — довольный произведенным эффектом, он приблизился к самому лицу своей жертвы. Федя знал, что единственный шанс умереть — спровоцировать в гневе убить его, и не раздумывая, плюнул прямо в глаз Скуратова. Лицо мужчины побагровело, медленно вытерев лицо рукавом он взял с печи длинный прут и наотмашь ударил по ногам Фёдора. От боли тот захрипел, прокусывая губу и тут же Малюта ударил ещё, но теперь уже по животу, скользящим ударом, оставляя длинный , рваный ожог. Удары были слабыми, неспособными убить или сильно покалечить — такой быстрой расправы ему явно не подарят, уж Григорий знал, что такое хладнокровие как никто другой. — Понравилось? — спокойно спросил тот, — Ну, хорошего понемногу, пора и мне потешиться. Слыхал, в странах иноземных, шлюх клеймом украшают, вот, наконец и ты под стать им станешь. — Нет! — слово вырвалось из горла само, слишком позорной была для опричника такая участь. — Дааа, — протянул Скуратов , и в его голосе ощущалось животное возбуждение от страха жертвы. Он поднес прут, с раскалённой докрасна лилией на конце к самому лицу пленника, но тот ощущал лишь леденящий душу страх перед предстоящим унижением. Через минуту стены пыточной первый, но далеко не последний раз наполнил истошный крик бывшего фаворита самого царя, Фёдора Басманова.