— Ыай, да чтоб твою мать-перемать в род наоборот! — завопила я, больно ударившись локтём. Обычно предпочитаю не выкрикивать непристойности во всю глотку, но рядом был человек, который понимал и принимал мою раздражительность.
Альбедо тяжело вздохнул, в его вздохе чувствовалась вся вселенская печаль.
— Может быть, нам не стоит туда идти? — спросил он безо всякой надежды в голосе.
— Если я убьюсь об скалы, завещаю своё тело науке. Как там говорится: первые сорок минут…
— Да-да, я понял.
Альбедо — такой вежливый лапушка, но стоит мне начать шутить на непристойные темы, он тут же соизволит перебить. Каков нахал! Я залилась безудержным злодейским смехом, настолько безудержным, что…
— Б…!!!
Моя нога соскользнула с камня и я начала съезжать вниз. От страха перехватило дыхание, и я вцепилась руками в скалу так, что мне вывернуло ногти. Альбедо крепко схватил меня за талию, чтобы остановить падение. Я перестала скользить, но перед глазами всё плыло от пережитого ужаса. Даже американские горки не вызывали во мне такую волну испуга, окатившую меня, как ледяная вода, с ног до головы. Хотя, это надо постараться, чтобы убиться на американских горках. Впрочем, мне всё под силу.
Когда я отдышалась, я заметила в голубых глазах Альбедо меланхоличное торжество. Вот же смазливая сволочь!
— Может, нам всё-таки не стоит лезть на эту гору, — сказал Альбедо безо всякой тени превосходства в голосе, — Чтобы только полюбоваться запуском небесных фонарей? Тем более Сахароза и Тимей предпочли не подвергать себя риску и провести праздник в городе.
— Стоит, — раздражённо ответила я, — Поверь мне, я не хочу толкаться в толпе и, задирая голову так, что заболит шея, стукнуться со всей дури о чей-то затылок. Ракурс я выбрала отличный, тем более мы уже пролезли половину пути.
Альбедо только снова вздохнул. Дело ведь вовсе не в ракурсе. Интересно, он это понимает? Даже лучше, что Сахароза и Тимей не пойдут с нами. Мне так хотелось побыть наедине с Альбедо в эту ночь, красивую ночь, романтичную ночь, когда тысячи фонарей, словно тысячи людских жизней, взлетят в воздух, освещая призрачным светом всё вокруг, когда огромный фонарь в честь адепта взмоет в воздух и исчезнет, словно зарница, как исчезнем все мы… Нет, я не хотела признаваться в любви. Портить хорошие дружеские отношения ради сиюминутного порыва моей чёртовой детской влюблённости? Ха, нет.
Я не представляю себе свои отношения с Альбедо. Нет, тёмными глубокими ночами я, конечно, представляю как он меня нежно целует в шейку, спускаясь губами до ключиц и дальше, но как же это далеко от реальности! Несмотря на несущественную разницу в возрасте, Альбедо относился ко мне как к младшей сестрёнке, постоянно попадающей в передряги. А я хотела большего, пусть и понимала, что едва ли достойна его. Мама (пусть она и сомнительный авторитет после всего, что сделала) говорила: «Всегда выбирай себе мужчину равного себе». Равный мне мужчина — хиличурл. Шучу. Простой студент сойдёт мне как ровня. Но Альбедо… Надо ждать, просто ждать, пока эти детские чувства пройдут и я сама буду вспоминать о них с улыбкой, как о милой ребячливости.
Залезали мы незапланированно долго, в основном из-за меня. Альбедо с лёгкой грацией кошки полз вверх, и я не могла не любоваться его худощавой фигурой, его руками, с лёгкостью цеплявшимися за камни. Как будто он подчинил скалу, заставив её создать выступы прямо под его параметры.
— Господи, как ты умудряешься? У тебя что, когти? — спросила я, тщательно скрывая восхищение.
— Лапки горностаев, насколько мне известно, не предназначены для лазанья по горам.
— Бр-р…
«Лапки! Господи, как мило! Значит ли это… нет, ничего не значит».
— А насколько мне известно, — пооворчала я, — Все нормальные люди для альпинизма специальную экипировку надевают.
— Здесь несложный подъём. Если что-то случится с тобой, я подхвачу тебя цветком солнца.
— А почему ты, господин идеальность, не допускаешь, что что-то случится с тобой? А?
— У меня больше опыта в скалолазании, — невозмутимо отозвался Альбедо.
— Это не исключает инцидентов.
— Именно поэтому мы забираемся вдвоём. Ты, возможно, не сможешь помочь, но хотя бы расстроишься.
— Вот ты сказал, а я теперь из принципа не расстроюсь!
На губах Альбедо заиграла слабая улыбка, которая почти сразу исчезла. Архонты, какой же он красивый, особенно когда улыбается. Хочу его обнять.
Когда мы забрались на скалу, я без сил разлеглась на траве, а Альбедо живо достал скатерть и какие-то чертежи из сумки. Пока он работает, у меня есть восхитительная возможность беспалевно пялиться, ибо даже пробуждение Дурина навряд ли отвлекло бы этого красавца от работы. Но тем не менее я не могла не вставить свои пять копеек. Мне нравится вести себя как капризный ребёнок рядом с ним.
— И всё-то ты трудишься, и всё-то ты в заботах, моя пчёлка, а мне ни капли внимания не уделяешь. Хнык.
Я ожидала ответной элегантной колкости или тяжелого вздоха, но Альбедо неожиданно повернулся и посмотрел мне прямо в глаза. Я тут же закрыла лицо руками. О господи, если он увидел мой масляный влюбленный взгляд, обращённый прямо на него… Не хочу об этом думать. Хотя нет, всё же подумаю. Мне явно не хватает щепотки драмы. Если он увидел мой взгляд, то он, конечно, не будет ничего говорить, вызывать меня на откровенные разговоры, так как слишком боится ранить, но будет держать дистанцию ещё тщательнее, чем он её держит сейчас. О, несчастная я!
Солнце уже село, были сумерки. Альбедо ел тортик, попутно что-то записывая, в его открытой сумке виднелся самодельный складной мольберт. Я любовалась оживлённым городом где-то внизу. Алхимик деловито вытащил фонарь и закрепил его рядом с собой в качестве настольной лампы, освещавший его чертежи в сумерках.
— Альбедо, ка-апец ты неромантичный.
Алхимик снова резко повернулся и взглянул мне прямо в глаза. Что за муха его сегодня укусила? Если он меня раскусил, может, лучше прямо сейчас признаться в любви, чтобы он не терялся в догадках?
— Я заметил, что ты смотришь на меня пристально, что-то произошло? — спросил Альбедо.
«Вот теперь мне точно большая, глубокая, п… крышка».
— Я… э… как его… эцсамое…
— Ты хочешь чизкейк?
— Да, — с облегчением произнесла я.
— Я его сам приготовил. В сумке есть, в зелёном контейнере. Хотя, погоди, ты не любишь сладкое, сначала попробуй.
Он отломил ложечкой небольшой кусочек и протянул мне. Я физически почувствовала, как моё лицо заливает краска. Косвенный поцелуй! Надеюсь, сейчас достаточно темно. Я взяла кусочек с ложечки, которая только недавно побывала в его рту (а вместо неё мог бы быть мой язык), заглатывая ложку целиком вместе с тортом. Я, конечно, могла бы, конечно, проявить хоть каплю целомудрия, но зачем, когда я так сильно влюблена? Почему бы и не распалить мои чувства ещё сильнее? Хотя, эта прекрасная, ясная ночь сама распалит их до предела. Настолько, что я сойду с ума и совершу романтичную глупость.
— Вкусно? — поинтересовался Альбедо.
— Очень.
— Лучше не ешь больше сладкого до ужина, это вредно. Что-нибудь ещё хочешь?
«Тебя».
— Нет.
Закончив с работой, он достал мольберт и начал рисовать яркое пятно города среди тёмных ночных скал, а я приняла не менее важное творческое решение: заточить ужин. Готовит Альбедо, в отличие от меня, просто замечательно. А ещё надо бы что-то написать на фонаре. Я достала кисточку и осеклась. Только что? Желать взаимной любви — как-то странно и неправильно, да и навряд ли эта пустая прихоть сбудется. Желать мира во всём мире — неискренне с моей стороны. Ладно, пусть будет…
Желаю стать дойстойной своей любви и получить взаимность.
— Смотри! — на выдохе произнёс Альбедо.
Тишина. Огромный голубой олень плавно качнул головой, встал на дыбы и пронёсся по городу, как вихрь, как вспышка, как сама жизнь. Он обежал каждый уголок. Я видела толпу людей сотни их, тысячи! Все стояли, запрокинув головы как одна большая, безликая толпа. Где-то там Тимей с Сахарозой, а может быть, Паймон и Итер. Откуда-то зазвучала музыка, торжественная и печальная, кто-то в толпе начал целоваться, кто-то смеяться, так искренне. Голубая вспышка описала дугу, горя ярче тысячи красно-жёлтых огней большого города, ярче тысячи восхищённых взоров и освещённых синевато-жёлтым отсветом счастливых лиц. Я почувствовала, что мою грудь распирают восторг и глубокая, отчаянная тоска одновременно, по моим щекам покатились слёзы, и впервые в жизни я их не стыдилась.
Рядом со мной он, моё солнце, мой воздух, мой самый дорогой человек, но я не могу обнять его из-за какой-то дурацкой условности, придуманной этими дурацкими людьми, чьи лица сейчас освещены фонарями, фонарём и счастьем… А я здесь, на вершине, медленно сгораю изнутри от снедающей душу, разрушительной и могущественной, но такой прекрасной и невинной первой любви. Я знаю, что надо было написать на фонаре: «Надеюсь, ты будешь счастлив до конца своих дней».
Голубая вспышка догорела, взмыв ввысь, как когда-то догорю и я… тысячи фонарей полетели вверх, мириады чужих желаний и мечт, обращенных ввысь, куда-то в никуда и в то же время куда угодно. Надеюсь, вы будете счастливы, люди, придумавшие дурацкие правила. Я запустила фонарь, Альбедо, светлая тень, я не могла из-за ослепивших меня огней рассмотреть его, запустил тоже свой фонарь и чему-то улыбнулся. Я не видела, но почувствствовала, как уголки его тонких губ слегка приподнимаются. А я… а я вытерла слёзы и заметила, что тоже всё это время улыбалась вымученной улыбкой ребёнка, который только-только успокоился после маленькой детской трагедии. Безумная ночь взяла своё.
— А что ты нарисовал? — спросила я дрожащим от слёз голосом.
— Я ещё не зако…
Альбедо не успел договорить. Проворным движением я обогнула его и уставилась на мольберт, подсвеченный оставшимся фонарём. Я поняла, почему он начал рисовать город заранее. Чтобы успеть нарисовать…
Огни, тысячи огней, море, отражающее свет сотни пущенных в воздух упований и мечт, огромный олень-вспышка, летящий над городом и девушка, подавшаяся вперёд, вот-вот свалится со скалы, задыхающаяся от слёз и искренней радости, такая удивительно и непривычно красивая и живая. Я.
— Ты… я… Почему ты считаешь, что я настолько красивая?
— А почему ты считаешь себя недостойной?
Значит он увидел… радость и восторг пропали, либо спрятались в каком-то самом отдалённом уголке сознания. Я закрыла лицо руками и разрыдалась, как ребёнок. Тонкие пальцы нежно обхватили мои запястья и убрали мои ладони от заплаканных глаз. Я отчаянно затрясла головой из стороны в сторону, лишь бы он не заметил…
— Посмотри на меня, — сказал он тихо.
Почему-то я повиновалась. Альбедо спокойно смотрел на мое лицо, некрасивое, распухшее и покрасневшее от слёз.
— Ты самая достойная, Линк. И самая лучшая.
Я вздрогнула всем телом. Какой-то приятный холодок пробежался по моей спине сверху вниз. Альбедо взял меня за подбородок и, наклонившись к моему лицу, шепнул:
— Можно?
— Да, — прошелестела я одними губами.
Он поцеловал меня прямо в губы, обвив моё тело обеими руками, гладя пальцами волосы, обнимая за талию. Теперь уже вместо злосчастной ложки был мой язык. Где-то внизу гул города, а мы одни, будто бы одни во всём мире, а город, люди и дурацкие правила — чья-то глупая выдумка. Кончик его языка косался моих зубов, дёсен, моего языка. Я обмякла в его руках, он прижимал меня к себе над самой пропастью крепко-крепко, не давая упасть. Словно ему не хотелось меня отпускать, никогда-никогда. Он часто дышал, нежно покусывая мои покрасневшие от поцелуев губы. Как быстро сработало желание на фонарике… Альбедо осторожно уложил меня на скатерть и, как тёмными бессоными ночами в моих мечтах, коснулся губами моей шеи, тихо вздыхая, поцеловал ключицы и дальше, дальше…
И маленькая счастливая девочка никогда не узнает, что где-то небе летит одинокий фонарь с неразборчивой надписью: «Я хочу, чтобы ты всегда была счастлива». Может, оно и к лучшему.
