Однажды в Риме

Искусствовед и композитор вышли из гостиницы как раз во время заката. Антонио думал, что они пройдутся вдоль Тибра, но у Балтассаре был придуман собственный маршрут. Вскоре Антонио счастливо скользил взглядом по шедеврам площади Навоны. Три знаменитых фонтана ещё работали. Лучи закатного Солнца обнимали тритонов у фонтана Мавра, а воде огненными бликами играл свет. Воодушевлённо играли на гитарах несколько ярко одетых музыкантов, и вразнобой подпевающие туристы подбадривали их аплодисментами. Солнце скрывалось, и окружённая архитектурным ансамблем площадь лениво погружалась в вечерние сумерки. Становилось прохладно. — На закат можно было бы полюбоваться с террасы ресторана или с высотной площадки, — немного посетовал Антонио. — Хотя Пьяццу Навону, конечно, стоит посетить, — торопливо добавил он, вспомнив, что это его позвали составить компанию. — Закатов будет ещё много, — добродушно ответил Балтассаре. Он остановился у одного из фонтанов, разглядывая Нептуна, поднявшегося из морских пучин и закованного в камень. — Люблю эти статуи. — Они меня немного пугают, — поделился Антонио, вставая рядом. — Я чувствую себя неуютно. — Возможно, дело в этом месте, — медленно произнёс Балтассаре. — Любитель зрелищ Цезарь приказал построить её в своё время. Здесь устраивались кулачные бои, иногда её затапливали и создавали имитацию морских сражений. В дни гонений на христиан это место становилось кровавой бойней. Показательные казни не были редкостью. На людей люди выпускали зверей и наблюдали за этим с восторгом и пеной у рта. Это место состязаний. Даже скульптуры и фонтаны, которыми мы любуемся, плод состязаний двух архитекторов, желавших перещеголять друг друга. Но когда я стою тут, я думаю о том, как человек обрекал человека на пытку с улыбкой на лице. Стою, и почему-то улыбаюсь сам. Антонио внутренне сжался, слушая этот монолог. И с нарастающей печалью чувствовал, что не сможет как прежде смотреть на красу Пьяццы Навоны. Древняя, пропитанная кровью и борьбой краса. Он никогда не думал, что нечто красивое может иметь страшную историю. Думал, что только гармония может породить гармонию. Антонио опустил глаза вниз, ему стало совсем горько. «Гармония рождается из хаоса». Он поднял глаза и заметил, что Балтассаре наблюдал за ним с некоторым сочувствием. — Человек самое страшное существо на свете, — прошептал он, и его рука коротко скользнула по щеке Антонио. — Особенно человек, который жил долго. Не думал, что рассказ произведёт на вас такое впечатление. Вы так молоды… Сколько вам лет? — Двадцать четыре исполнится через несколько месяцев, — ответил Антонио. Он всё явственнее чувствовал, что интерес сменяется страхом, и это ему не нравилось. Хотелось поскорее уйти. Само это место будто говорило: не задерживайся. — Пойдёмте дальше? — Пойдёмте, — легко согласился Балтассаре. — Здесь столько магазинов. Любите итальянскую моду? — Люблю итальянскую кухню. В особенности сладости, а ими немудрено испортить наряд, — слабо улыбнулся Антонио, всё ещё не отошедший от своих мрачных мыслей о прошлом. Его уже не на шутку тяготила эта прогулка. — И в ароматах, смотрю, разбираетесь. У вас приятный парфюм. — Спасибо. Я люблю его носить, как одежду, — немного смутился Сальери, хотя комплимент был вполне допустимым. — Я, пожалуй, всё могу превратить в наряд. И всё стараюсь, чтобы его не испортить. — Наряды-наряды, — тихо вздыхал Балтассаре. — Да, в этом их проблема. Вот вы говорили про сладости, но они-то отстирываются. Кое-что отстирать невозможно, совесть, например. Кровь отстирать можно, но сложно. И почему-то она так и норовит пробраться на самый дорогой костюм. Я, как-то раз, порезал себе палец ненароком… Да вы весь дрожите. Боитесь крови? — Просто холодно, — стараясь не стучать зубами отвечал Антонио. — Куда мы идём? — Гуляем, — пожал плечами Балтассаре. — Можем дойти до Храма Святой Агнессы. Печальную легенду о юной девушке вы, наверное, знаете, не буду её напоминать. — Знаю, — хрипло произнёс Антонио. — Лучше бы не знал. Лучше бы я ничего этого не знал и просто наслаждался каникулами в Риме! — внезапно он стал зол. Зол и одновременно ему захотелось расплакаться. Он остановился, делая вид, что его очень заинтересовала каменная кладка. — Почему, — тихо всхлипнул он, чувствуя, как кружится от эмоций голова, — Ну почему люди так жестоки?! Откуда эта звериная жестокость и кровожадность в каждом из нас? За тысячелетия мы не смогли покорить эту тьму… — Антонио, Антонио, ну что же вы так, — вздохнул Балтассаре, аккуратно взяв побледневшего юношу под руку. — Никогда не думали о неприглядной стороне этого мира? А ведь он ей полон, аж за края выплёскивается. Жестокость, кровь и боль сопровождали человечество веками, тысячелетиями. Мучения — первое что мы создаём в своей жизни. Мучения первое, что испытываем. Всё естественно. — Нет, это совершенно противоестественно, — прошипел Сальери, плетясь за мужчиной. — Вы не огорчались так от картины с восстанием, а ведь оно тоже было жестоким и кровавым. — Отстаньте от меня! — вырвалось у Антонио. Он и сам вырвался, и сначала зло сверлил искусствоведа взглядом, а потом его резко бросило в краску. — Боже мой… Простите меня, синьор! Я… — Всё в порядке, Антонио, — спокойно ответил мужчина. Весь его образ показался Сальери наполненным пониманием и сочувствием. — Чтобы вам меньше печалиться вспомните, сколь часто люди вступались друг за друга, защищали, бескорыстно помогали. Вы бы подошли к плачущему человеку? Знаю, подошли бы. А ведь это действие, которое не стоит ничего, может спасти жизнь. Кровавые восстания тоже будут неизбежно преследовать благую цель — освободиться от тиранов или захватчиков, губящих людей. Этот мир невероятно неоднозначен. И скажу больше: из темноты проще видеть свет. Главное повернуться к его источнику, а это уже выбор человека. Антонио молча кивнул, мучительно краснея. Ну надо же было так сорваться! Теперь его точно считают слабохарактерным. Идущие навстречу люди казались Сальери приторно радостными. Ему захотелось рассказать им эти горькие истории, но он отвёл от себя эти мысли. Оглянувшись по сторонам, он заметил, что они с Балтассаре значительно отдалились от людной площади и теперь неспешно пошли мимо колоннады. Тот шёл уверенно и Антонио решил, что они возвращаются в гостиницу окольным путём. — Простите мою несдержанность, — Антонио всё ещё слабо пошатывался, но ему явно стало лучше. Он несколько раз глубоко вздохнул. — Простите. У меня сложный период. Творческий кризис, я корю себя за то, за что не должен, чувствую, что живу не так, как нужно, иногда мне кажется, что я вовсе бесполезен!.. Я надеюсь, что случится что-нибудь необычное, и что это расшевелит меня. — Да, вы же говорили, что композитор, — задумчиво кивнул Балтассаре, глядя на темнеющее небо. — Создавать музыку очень непростое занятие. Способности к математике и способности к творчеству здесь важны в равной степени. Вы живёте в Австрии, так ведь? Антонио не успел ответить, как от одной из колонн отделилась тёмная фигура. — Пожалуйста, синьоры, выручите меня, — это была девушка лет четырнадцати. Миниатюрная и с большими серьёзными глазами. Её тёмные волосы были забраны в длинную толстую косу. — Моей маме плохо, на неё напал человек там, за колоннами, в переулке, и совсем никого нет! — её голос звучал столь жалобно, что Сальери ту же дёрнулся в сторону колонн, вынимая на ходу телефон, готовый вызвать скорую помощь и полицию. — Нет-нет, Антонио, постойте здесь, — одёрнул его Балтассаре. — Я схожу посмотрю, в чём дело. Боюсь, зрелище может вас шокировать. И что нападавший может быть рядом, — на ухо прошептал он последнюю фразу. — Я только оценю масштаб произошедшего и сразу вернусь за вами, держите телефон наготове. Ошеломлённый Антонио опомнился только тогда, когда они скрылись. Всё произошло слишком быстро. Ему стало страшно, он не понимал, что происходит, и ненавидел это. Кроме того, ему показалось странным, что Балтассаре позволил девчонке пойти с ним. Ведь там, по его словам, может быть опасно… Сальери нервно сделал несколько шагов. «Должно быть, это недалеко, раз я могу услышать крик. Боже мой, ну куда мы забрели, почему здесь так мало людей!» Он нервно посмотрел на часы. Руки дрожали. Позорный страх — от одних только мыслей об опасности. «Да чёрта с два я буду бояться, — подумал он. — Люди заступаются за людей. Люди защищают людей. Люди помогают людям. Мне надо брать пример с Балтассаре, надо быть с ним, а не дрожать тут как лист на ветру!» И он тихо, стараясь ступать неслышно, поспешил в тёмный проём между колоннами. *** Крадучись, он приблизился к колоннам. Услышал голоса и замер за одной из них. И понял, что ничего не понял. Голоса были мужские, один из них был знакомым голосом искусствоведа, а второй был грубым, лающим. Говорили они не о потерпевшей. Если она вообще была. — …Да, всё верно. Ну и морока с этими паролями, что меняются каждые сутки. Балтассаре, это кто сегодня с тобой? На всякий случай Антонио притаился за колонной, в темноте он был совсем незаметен. Только светлое пятно кремового шарфа могло выдать его. Антонио одним движением снял его, сунул под мышку. — Ты про юношу? Перспективный композитор из Австрии. Не волнуйся, он слишком наивен, чтобы что-то заподозрить, и слишком пуглив, чтобы, даже если о чём-то станет догадываться, выяснять. — Не много ли берёшь на себя? Сближаешься и одновременно фактически подписываешь парню смертный приговор. Если он узнает что-то лишнее, его придётся лишить возможности поделиться информацией. Любой и навсегда. — Думаешь, я этого не понимаю? Не надо было проявлять верх своей смекалки, чтобы понять: никакой мамы, на которую напали, не существовало. И уж совсем дураком надо было быть, чтобы не понять: эти люди — преступники, и почти наверняка не обычные. Антонио почувствовал, как у него слабеют ноги. Дело было нечисто, и он крепко влип, если его заметят. Он молился, чтобы девочка, которая тоже очевидно была в сговоре, не решила пройти у колонн и не заметила его. Антонио напряг слух чтобы слышать разговор и все клеточки тела, чтобы с воем не броситься бежать куда подальше. — …Ты недооцениваешь меня, если считаешь, что я не понимаю риски. Но этот юноша довольно заметная фигура в сфере искусства, притом без поганой репутации. Редкая находка с багажом ценной информации. Наблюдаю за ним, думал, что он может быть полезен. Произвёл впечатление отважного человека. — И что? — Ошибся, раз сейчас я стою здесь без него. Он умный, но слишком чувственный и романтичный мальчик, вся боль которого сосредоточена на творческом кризисе. Я пока не решил, так ли он нам нужен. Нет. Всё же надо было бежать. Антонио попытался сделать шаг, но казалось, что опусти он ботинок на камень, как все тут же услышат это словно громовой раскат. Он судорожно, но очень тихо вдохнул. Пахло сигаретным дымом. Сальери дрожащими пальцами царапал холодный камень и старался не думать о том, что с ним будет, если его заметят. Молодой человек закрыл глаза, весь обратившись в слух, но от страха не сразу сосредоточился на словах. — …Мне не улыбается каждый вечер гулять здесь, с риском получить пулю в затылок, — заканчивал очередную реплику Балтассаре. — Не хочу, понимаешь, умирать в одиночестве. — Нужно быть совсем безголовым идиотом, чтобы напасть на тебя здесь… Да и ты в любом случае не останешься неотомщённым. — Слабое утешение. Но не будем об этом, тебе пора. Да и мой спутник наверняка тревожится, ведь я рассчитывал отойти ненадолго, сказать пароль, адрес. Ты начинал говорить про план об автозаправочных станциях. Забудь. Нам не удастся повторить то, что было возможно в США: во-первых, слишком мало пространства для размещения фиктивных фирм, которые могли бы помочь приносить прибыль, во-вторых… — Ладно, ладно, я ведь не спорю, — грубый голос звучал необычно подобострастно. — Я согласен… Что же, спасибо за информацию, семья благодарна тебе. — Что будет с Алонзо? — голос девчонки, необычно резкий, твёрдый, заставил Антонио поёжиться, а ответ Балтассаре и вовсе словно выбил из него воздух. — Отправляйте к дьяволу этого предателя… Маленькая просьба лично от меня: мед-лен-но. Его смерть должна стать назиданием другим. Если удастся, я посмотрю на это действо. Может быть, даже поучаствую… Посмотрим по ситуации. Сообщайте обо всём на почту, как и всегда. — Да, конечно. Дальше из-за звона в ушах Антонио ничего и не услышал. Он уставился, жалко моргая, в небольшую лужицу, оставшуюся после вчерашнего дождя и представил, что он далеко-далеко отсюда. И что это не лужица, а море, и что отблеск фонаря не отблеск фонаря, а Луна. И что Балтассаре всего лишь искусствовед. Он сморгнул накатившие слёзы от злости и разочарования. Вот уж верно: не всё то, чем кажется. Образ интеллигентного мирного человека рушился в глазах Сальери, словно карточный домик. Он мало что понял о ситуации из обрывков разговора, но ясно понял одно: Антонио Сальери, не совершавший прежде даже мелкого правонарушения, едва не спутался со знаменитой итальянской мафией. «Таких впечатлений ты просил? — заорал он себе из прошлого. — О таком вдохновляющем событии мечтал?!» В этот момент совсем рядом с собой он увидел тень. Его собственную поглотила тень от колонны, и это было большим везением, не встань человек так близко. Сальери едва не завыл от ужаса и прижал руки к груди, сжимая светлый шейный платок так, будто он мог превратиться в шапку-невидимку и спасти его от глаз преступников. Он почти не дышал, ощущая, что срастается с колонной. «Меня здесь нет. Это колонна. Это не я». Его сердце билось так, что Антонио хотелось вспороть свою грудную клетку и запереть его где-нибудь на краю света, пусть там бьётся так громко и часто. Щёлчок зажигалки, запах сигаретного дыма. — Рикардо, бросай курить, — голос Балтассаре доносился как из другого мира. — С такой жизнью как не закурить. — У меня же получается. Карлотта, а ты не куришь? — А я уже бросила. Антонио едва сдержался от неуместного нервного смешка. «Пожалуйста уходите, пожалуйста, пожалуйста, вам же всем пора, пожалуйста уходите!» — Что же, до следующей встречи. Удачи тебе с этим композитором, быть может, он в самом деле пригодится. Но я бы ему не доверял. — Мне он не понравился, — сказала Карлотта. — У него глаза умные. — Вот раз умные, то если даже догадается, будет молчать, как хороший мальчик, — с коротким смешком ответил Балтассаре. — Ему же не нужны проблемы… Антонио были не нужны проблемы. Антонио вообще ничего не было нужно, кроме как смотаться отсюда, смести свои вещи из номера гостиницы и бежать куда угодно, лишь бы подальше от мафии, у которой были на него планы. Балтассаре, если что, он скажет, что испугался и ушёл: все равно он о его смелости невысокого мнения… Мафиози тем временем прощались, но не расходились. Видимо, ночной Рим был им особенно по душе. К счастью Антонио, они не замечали его, стоявшего буквально в двух шагах от них. Как отчаянно надеялся сам Сальери, раз не заметили сразу, вряд ли заметят сейчас. Едва он слегка успокоил сердце этими мыслями, как раздались шаги — Рикардо и Карлотта ушли в противоположную от здания сторону. Балтассаре всё ещё стоял у колонны чуть позади Антонио и тихо насвистывал песенку. Сальери показалось, что он потеряет сознание. Он услышал, как колонны, за которой он прятался, коснулась рука, и пальцы начали уверенно отстукивать немудрёный ритм. — Хм, и где же ты… — пробормотал мафиози себе под нос, видно, осматривая с этой точки местность. — Антонио-Антонио. Ночной Рим всегда был не самым безопасным местом. Жаль, что я не взял у тебя номер телефона. Антонио в этот самый момент возблагодарил всех богов, что ему не довелось дать мужчине номер телефона: позвони ему сейчас Балтассаре — и он пропал. Тот тем временем равнодушно прошёл мимо колонны, за которой прятался Антонио, и, не обернувшись, пошёл вперёд. Сальери отполз за другую её сторону и осторожно провожал его взглядом, готовый в любой момент спрятаться или бежать. Когда Балтассаре завернул за угол небольшого двухэтажного дома с трещиной, похожей на крючок, на стене, Сальери не мог сдержать облегчённого стона. Но тут же одёрнул себя, а вместе с собой и пиджак. Собрав все оставшиеся силы он удалился в сторону освещённой улицы. Он почти бежал, и всё ощущал, как немеют ноги, как тело становится странно лёгким и несёт его, как опавший листок. Только у гостиницы он заметил, что обронил свой шёлковый платок.