Однажды в Риме

— Антонио-Антонио… Так тебя зовут, да? Жаль, что придётся делать это с тобой. Знаешь, любопытство и наивность ещё можно простить, а вот то, что ты пытался сделать, это плохо, Антонио. Очень плохо для тебя, кары тебе теперь не избежать. Давай же, просыпайся. Незнакомый звучный голос заставил Сальери медленно открыть глаза. Веки были тяжёлыми, его тошнило. В такие моменты обычно жалеют, что пришли в сознание, и Антонио не был исключением. Первой его мыслью было снова закрыть глаза и провалиться в тёплое, мягкое небытие. Но тревога, безжалостно впившаяся своими невидимыми когтями в солнечное сплетение, заставила его сфокусировать взгляд. Он медленно поморгал. И замер, и его крик застрял в горле, не посмев разрушить могильную тишь, что наполняла помещение. То самое помещение, в котором, как он видел на кадрах видео, пытали и убили Алонзо. А теперь сам Антонио лежит на его месте, связанный по рукам и ногам, и, холодея, окидывает взглядом пространство. Стон, как бессвязная мольба о помощи, всё же начал пробиваться сдавленным жалким мычанием сквозь липкую плотную ленту. Хотя Сальери ещё слабо соображал, он без труда узнавал тот каменный сырой мешок, освещаемый лампами дневного света. Он даже определил место, где в прошлый раз стояла камера. Теперь её не было. Спасибо и на том, быть может «мед-лен-но» убивать его не будут... Но что тогда будет?! Антонио взвыл, сделал попытку подняться, но тут же повалился обратно: мышцы словно атрофировались, враз лишились всех сил, оставили его совсем беззащитным. Всё, что Антонио оставалось, молить всех святых о помощи и оценивать масштаб трагедии с помощью зрения. Ему хватило смелости не закрыть глаза. Помещение, похоже, таилось под землёй, быть может, даже под светлой и уютной римской улочкой с кафе, окутанной цветами и ароматами свежей выпечки и кофе. Но здесь, под царством смеха и солнечного света, было холодно, темновато, пахло чем-то затхлым. И… железом? Кровью?! Естественно, после того, что запечатлено на видео, здесь должно быть много крови. Антонио замотал головой, попытался резкими выдохами сорвать скотч, слюной размочить его. Мелькнула и растворилась в море безотчетного страха горькая мысль, что его можно было не заклеивать — да кто здесь услышит его крики… Бедный композитор уже не сомневался, что он как минимум сорвёт голос. В этой комнате был немного наклонённый к полу свободным краем стол из досок. Он был прикреплён к стене напротив и нарочно освещался так, чтобы его можно было увидеть с кушетки. И в особенности то, что на нём лежало. На том столе лежали инструменты. То ли пыточные, то ли хирургические — уж какая разница и кто разберёт — очевидно, они были способны причинять человеку страдания. От серебристого металла на расстоянии веяло смертью и мучениями. Холодная гладь стали уставилась на Антонио, отразилась в расширенных зрачках. Щипцы разных размеров, иглы, ножи, скальпели, клещи, пилы и странные крючки, роторасширители и другая жуть, названия которой Антонио не знал и никогда не хотел бы знать. Он подавил рвотный позыв. Желудочный сок достиг горла и начал разъедать его, но Антонио не мог думать о своём физическом состоянии. Во скольких людей, приволочённых сюда против воли вгрызались эти металлические монстры, ведомые бесчеловечной рукой? Чувствовал ли что-то кроме чёрной злобы тот, кто причиняет ею боль?.. Можно ли назвать такого «человека» человеком?! Следующая мысль заставила Сальери запаниковать. В воспоминаниях пронеслись бесчеловечные, поражающие своей жестокостью кадры расправы мафии над предателем. Одновременно, игнорируя тошноту и головную боль, он восстановил в памяти, как оказался здесь. Всё медленно, но складывалось в неутешительно безрадостную картину. Он украл флешку Балтассаре, и потерпел образцовую, просто сверхъестественную неудачу, не успев отправить информацию в полицию. Безмозглый болван, сразу надо было просить у секьюрити телефон и звонить! Антонио долго, жалобно застонал, понимая, что погиб. Он смутно помнил, как его садили в автомобиль, потом — темнота и звук двигателя. Его попросту похитили и притащили в место, которое, судя по всему, становилось последним, что видели несчастные, перешедшие мафии дорогу. Место казни. Сальери пробрала дрожь от одной этой мысли. Да почему обморок так немилосердно игнорирует это обречённое тело?! Он сделал попытку освободить руки и сползти с кушетки. Совсем забыв о том, что рядом с ним находится некий человек, от голоса которого он и проснулся. — Так-так-так, вот и оживился. Куда это ты собрался, музыкантик? Перед ним показался тот самый «палач» в маске, который мучил Алонзо на видео. Он, не мигая, смотрел на пленника, а Антонио едва сдерживался от того, чтобы не начать истерично вопить о помощи сквозь кляп. И не мог отвести свой жалобный взгляд от свирепо выглядящей крупной фигуры. Мужчина сухо удовлетворённо усмехнулся. И мучительно медленно надел хирургические перчатки. Антонио дышал через раз, чувствуя, как к глазам подступают слёзы помимо его воли. Заметивший это палач резко хлопнул ладоши. Антонио глухо крикнул сквозь кляп и прижался к стене, а мужчина грубо рассмеялся, двумя пальцами больно сжав кожу на его щеке. — Ну что, справился с творческим кризисом? — злорадно прохрипел он. — Будет чем в музыке поделиться? Если музыка будет… Да-да, может быть ты больше никогда её не услышишь. Ну или услышишь, но плохо. Человек подошёл к столу. Антонио бессильно завыл, закрывая глаза. «Главное быстрее отключиться,» — успел подумать он, слыша тяжёлые шаги в свою сторону. Он сжался в комочек и решил молчать во что бы то ни стало. — Открой глаза, иначе я тебе их выколю. Тело Антонио словно отделилось от всего остального и невольно послушалось. Он ожидал увидеть какой угодно пыточный инструмент, но не обыкновенную вязальную спицу, что была в руках у «палача». Антонио тяжело дышал, чувствуя, как пот едва не стекает в глаза. — Ты много видел. И, говорят, много слышал, — задумчиво сказал человек, глядя за корчами Антонио. — И что ты композитор. Любишь музыку? Как счастливы те, кто может её слышать. Более счастливы лишь те, кто в состоянии её создавать. Если мои познания в биологии верны, такая штучка, как барабанная перепонка, играет в этом процессе немаловажную роль. Он подошёл вплотную, поглаживая пальцем спицу, осторожно взял Антонио за подбородок, повернул голову вбок. — Наверное, это больно — рвать её. В глазах Сальери потемнело. Человек резко придавил Антонио к кушетке своим телом, схватил пленника за шею. Играючи начал обводить холодной спицей рельеф левого уха. Антонио замер. От одной только мысли, что с ним сейчас сделают, он начал задыхаться, но эти мелкие судорожные подёргивания были ничем, по сравнению с его первыми попытками освободиться. — Вот, правильно, — похлопал его по щеке мучитель. — Лежи смирно, а то сам себе её пропорешь, представляешь, как обидно будет? Вот та-ак… Инструмент был заточен. Холодный, беспощадно острый край обвёл вход в слуховой канал. У Антонио мелькнула глупая мысль, что не пей он так давно, он бы обмочился от ужаса. Спица проникла в ухо, круговыми движениями, пока что щёкотно, безболезненно шла по стенкам канала. Всё глубже и глубже, неумолимо и медленно. Когда стало больно уже больше, чем страшно, Сальери завыл сквозь кляп. В этот момент он был готов уже на всё, лишь бы его не калечили. Но человек лишь удовлетворённо хмыкнул, сильнее сдавливая шею Антонио. — Что скулишь щенком, бестолочь? Хочешь проскулить последнее слово? Раньше надо было хотеть поговорить. Сейчас пара быстрых движений, немножко крови, и станешь умнее. Если тебе повезёт, она даже зарастёт. Тяжёлая рука сильнее охватила спицу, краем глаза Сальери увидел, как мужчина заводит руку назад. Он определённо был готов безжалостно ударить этой острой штукой, и не раз. И не факт, что при этом он повредит только перепонку, а не доберётся, например, до среднего уха, переломав мельчайшие косточки... — М-м-м-м-м-м!!! — Антонио из последних сил пытаясь отстраниться от спицы, выл так, что стены вибрировали. Слёзы катились, он был мокрым от пота. С неистовой силой он желал, чтобы человек остановил истязание, желал так, как не желал прежде ничего. — Чёрт, а ты настойчивый парень. Уговорил. Давай, снимем эту неудобную штуку. Со рта полубессознательного пленника жестоко содрали липкую ленту, словно вместе с кожей. Антонио хотел что-то сказать, но изо рта вырывались лишь панические всхлипы и глухой вой. Наконец он смог произнести слова. — Не надо… нет… пощадите… не надо… — Уже сдаёшься? — Нет… да… не трогайте меня! Ублюдки вы, монстры!.. Он зарыдал в голос, откровенно ненавидя себя за это и откровенно не имея сил сдерживаться. Перед глазами плыл каменный пол. С характерными следами, похожими на ржавчину. Он почувствовал подступающую тошноту. Его тут же вздёрнули за волосы. Теперь ему в глаза смотрел человек в маске. — Если будешь делать всё, как мы скажем, никто тебя не тронет, — спицу убрали от его уха, похлопали по щеке. — Ты хороший человек и не заслужил этих мучений. Но ты должен понимать, что могут с тобой сделать. Ты понимаешь? — Понимаю, — судорожно вздохнул Антонио. — А когда Балтассаре с тобой по-хорошему говорил, не понимал. А ведь должен был понимать, что в нашем деле после пряника будет кнут. Должен был? — Не должен, я ничего не знаю о вашем мире! — смог простонать Антонио. — Ну, мы непременно проведём ликбез, но не в этой обстановке. Антонио всё ещё никак не мог успокоиться, оправиться от шока, унять слёзы. Он безвольно зарыдал. Никто во всём мире не помог ему, ни персонал гостиницы, ни гости, даже полиция его бросила, а может, в ней были преданные мафии люди. За ним никто не придёт, никто не вернётся. Он рыдал от одной только мысли об этой жестокой реальности даже тогда, когда его руки и ноги освободили, а самого бросили на пол. Так его и застал Балтассаре, неслышно зашедший в комнатушку. — Готов, — равнодушно сообщил человек. — Даже жаль, что быстро сдался, хотелось бы подольше с ним поговорить. — Вот и хорошо. Никому ни слова о произошедшем. Не принято делать, так, как мы с тобой сделали... другого убили бы, — пояснил Балтассаре уже самому Антонио. Тот поднялся на четвереньки, а затем встал, и сразу забито попятился. Дрожащая рука зажимала ухо сама по себе. «Палач» вышел, дверь сначала глухо хлопнула, но не затворилась: приоткрылась слегка. В каменный мешок проник свет. Балтассаре приветливо протянул Антонио руку, наигранно не замечая состояния молодого человека. — А ведь я сохранил тебе жизнь, — как бы между прочим сказал он, когда Антонио проигнорировал его жест. — Ну, хватит дуться. Напугать было необходимо, чтобы у тебя не появилось иллюзий касательно нас. Знаешь, я меньше всех хочу твоей смерти. Твоя жизнь намного ценнее, чем ты думаешь… при одном условии. Нам надо поговорить, согласен? — Вы же знаете, что я вынужден согласиться, — прохрипел Антонио, ощущая, как эти слова до крови режут сухой рот и горло. — И что у разговора будет один-единственный исход. Какие же вы чудовища! — Признай, что всему виной — твоё любопытство, — неискренне улыбнулся мафиози. — Забудь обо всём плохом, ладно? Ах да, тебе же даже не причинили физического вреда, совершенно чудовищно, согласен. Ничего, исправим это досадное упущение, если захочешь остаться здесь. Говоря простым языком, если не будешь на нашей стороне. — И что вы от меня т-требуете? Информацию? — Для начала поучаствуешь в составлении досье на директора театра, в котором работаешь, — спокойно ответил ему мужчина.— Обделённым деньгами не останешься. Построишь дом в пригороде, периодически будешь брать на передержку нужные нам вещи. Даже телохранителя тебе предоставим, если хочешь. Признаться, я удивлён, что ты всё ещё не согласился. Ведь это лучше, чем закончить свою жизнь в этой вонючей каморке. Пусть даже и гордо. — Я хочу быть свободен, — протянул Антонио, чувствуя боль, как душевная боль так и резонирует с физической. Ему становилось всё хуже — видно, падало давление. Он рвано выдохнул. — Мне не нужны деньги, мне нужно быть свободным. — Ты можешь быть свободным здесь, — всплеснул руками Балтассаре. — Можешь гордо и свободным человеком с кристально чистой репутацией умереть в этой комнате. Иначе никак, Антонио, и в этом только твоя вина. — Пожалуйста, синьор, — Антонио чувствовал, что вот-вот сдастся: из груди вырвался жалкий судорожный всхлип. Несколькими глубокими вдохами и выдохами Сальери вернул себе способность говорить спокойно, и, всё ещё веря во вселенскую справедливость, продолжил. — Синьор. Пощадите. Давайте мирно разойдёмся, и я забуду всё, что видел и слышал. Не заставляйте меня, это всё меня убьёт, сведёт с ума. Я не стремился в этот мир, где грозы каждый день! Это несправедливо!.. — Тем не менее, за этими дверями мир отныне только такой, — холодно ответил Балтассаре. Его губы изогнулись в жестокой улыбке. — А справедливости в нём, скажу тебе, поболе будет. Что касается тебя… Ты уже никогда не сможешь вернуться в свой прежний мир. Не хочешь жить в нём? Оставайся здесь, не запрещаю. У тебя даже компания есть, — кивнул он в сторону зловеще поблескивающих орудий пыток. — Какой ты строптивый. Быть может, стоило проткнуть тебе хоть одно ухо? Но ещё не поздно, и, если останешься здесь, им дело не ограничится. Однако, я устал тебя уговаривать и устал от твоего нытья. Итак, — он посмотрел на часы. — У тебя минута. Решай. Живот скрутило. Ему надо решить прямо сейчас. Антонио молча посмотрел на стол с вызывающими липкий безграничный ужас инструментами. От одного взгляда на спицу в ухе как защекотало, а голову закружило. Он пошатнулся, опершись рукой на влажную каменную стену. Перевёл взгляд на дверь из этой камеры пыток. Дверь с большим железным засовом, сейчас опущенным. Антонио очень хотел скрыться за ней тотчас же. И понимал: если сделает один шаг по направлению к ней, уже не остановится. С того момента он начнёт пилить сук, на котором сидит. Ком встал у него в горле от одной только мысли, насколько зависимым он будет с того момента. — Вы не боитесь, что я предам вас?! — О нет. Ты же понимаешь, что сделали с Алонзо, это же будет и с тобой. Только там ещё и я поучаствую, в качестве зрителя. Или игрока, который будет выбирать инструменты пыток. Да не бледней, такого не случится, ты же не безмозглый идиот и понимаешь, кто сильнее. Однако, время идёт. Двадцать секунд, Антонио. Быть может, лучше спилить этот сук и упасть с дерева, облепленного ядовитыми пауками? Сальери упал на колени, обхватив голову руками. Нет. Нет. Нет, чёрт возьми, это не с ним происходит, нет! Он проклинал этот мир, он не понимал этот мир, его желанием было противостоять преступникам, бороться с ними, а не становиться их пособником… Но умирать он не хотел ещё больше. Антонио медленно поднял голову. Никогда в его взгляде не было такой мольбы, с которой он смотрел на мафиози. — Иди, Антонио. Но знай: за этой дверью у тебя начнётся новая жизнь, — ровно произнёс Балтассаре, заметив его взгляд. — Она понравится тебе. Быстро понравится, вот увидишь. Десять секунд. — Я не преступник! — Сальери уже едва сдерживал рыдания. — Не преступник! Я хороший человек! — Конечно, не преступник. Но это не значит, что ты не можешь принадлежать преступному миру. Пять. Четыре. Три. Антонио встал. И демонстративно молча подошёл к нему, посмотрел в равнодушные глаза за тонкими стёклами очков. Он вложил в свой взгляд всю ненависть, боль и презрение, все страдания души, что рвалась надвое в этот момент. И, ничего более не сказав, прошёл к двери. Дрожь в коленях, руках и губах скрыть не сумел, зато сумел подавить рвущийся из груди глухой вой загнанного в угол. За дверью в мир бесчеловечных людей он увидел голову Алонзо, с пурпурным вывалившимся языком в кровавой пене, с выпученными глазами, то ли истошно вопящую, то ли пронзительно смеющуюся над ним. То ли выволоченную из задворок разума, то ли самую настоящую, показанную ему мафией в качестве чудовищной демонстрации силы и нечеловеческой злобы. И в этот момент Антонио впервые в своей сознательной жизни упал в глубокий обморок. Последнее, что он почувствовал, как его подхватывает Балтассаре и тихо возмущается такой ранимости.