Сокровище мое

      — Прямо как куколка, — Какаши медленно, нарочно щипая её за нос, оборачивает мягкую пушистую ткань вокруг её шеи, и Сакура чуть отводит глаза в сторону, боясь встретиться с его серыми, затягивающими в страстный омут долгой и прочной любви.              Она фыркает, чтобы хоть как-то сгладить свою неловкость от этого широкого жеста, но Хатаке только молчит и ждет. Ждет и молчит, рассматривая её всю, одетую во что попало.              Ей и стыдно, и как-то… Уж точно не такое впечатление она хотела произвести на Какаши, который теперь «просто молчал»! Она… она жаждала его холодных губ, надежно скрытых за старой и проверенной годами маской, хотела объятий — и чтобы обязательно удушающе-крепких, и…              И просто хотела его, стоя перед их общим домом ночью в двенадцать часов тридцать первого декабря. Или уже первого января?              Впрочем, не так это и важно. Важнее — подарок, который Сакура готовила не один месяц. Черт, она серьезно боялась, что ему не понравится, что Какаши… не оценит, не поймет и вообще не станет носить собственноручно связанную вещь. Петельки вообще могли оказаться кривыми, а она ведь даже не посмотрела, как упаковала презент, боясь пропустить Новый год.              Вот, собственно, поэтому она сейчас стоит с любимым мужчиной, справедливо ожидающим ответного подарка в эту праздничную новогоднюю ночь.              — Спасибо, Какаши… — нет, она не тянет время, а и правда благодарна за этот красивый шарф: свой Сакура посеяла где-то в больнице, банально забыв надеть его после сложной операции.              Хатаке любовно смотрит на нее, легко касаясь выбившихся из-под шапки прядей, и совсем не подозревает, что прячется под упаковочной бумагой в дрожащих женских руках.              — Знаешь, я люблю тебя, — неожиданно признаётся он, тоже отводя взгляд. — Ты… такая красивая в этом шарфе.              Нет, Хатаке остаётся Хатаке: одной фразой сглаживает атмосферу и продолжительное молчание, выхватывая из её пальцев свой подарочек.              — А рвать можно? — интересуется и, получив твердый и уверенный кивок, с довольным видом разрывает бумагу.              Сакура даже глаза закрывает — настолько страшно. Но Какаши вдруг смеется, и соседи, что тоже выходят на улицу встречать Новый год, подозрительно косятся на них и в частности на Хокаге, которого все знают как мужчину серьезного и рассудительного, а уж никак не прыгающего от счастья. Ну, здесь она немного утрирует.              — Шерстяная маска? Сама связала, же-нуш-ка? — он, видимо, удовольствие получает от её красного лица, иначе и не объяснить этой хитрой лыбы.              Сакура из принципа не отвечает. Уж слишком Какаши напоминает объевшегося сметаной кота.              — М-м, может я даже надену её сейчас… Только старую сниму… — он притворно тянет руки к лицу, «намереваясь» стянуть злополучную ткань вниз.              — Н-не смей… Увидят же! — Сакура, хмуря бровки, пыхтит, но натягивает свой подарок на безупречное личико мужа без каких-либо убытков со своей стороны: любопытные соседи ни в коем случае не должны увидеть эту сияющую улыбку на лице Хатаке Какаши. Вот еще.              — Ма-а, ты такая собственница, Сакура.              — Я просто не хочу, чтобы пошли слухи о том, как именно наш уважаемый Хокаге проводит ночи, — намекая на искусанные мужские губы, выкручивается она.              — И как же? — явно провоцирует её Какаши, с серьезным видом поправляя шарф на её шее.              — На грани возможного, — шепчет Сакура, зарываясь носом в тепло его ладоней.