Что может дать один человек другому, кроме капли тепла? И что может быть больше этого? ©Эрих Мария Ремарк
Несколько небольших по размеру коробок стоят прямо в холле. Я окидываю взглядом каждую и думаю, что одной Айви с ними не справиться. Напоминает тот день, когда она только въехала в дом, и я не сдерживаю улыбки, замечая, как Айви в своих излюбленных спортивных штанах и со слегка уставшим лицом берет одну из коробок в руки. Ощущение, будто это было так давно, что невольно хочется съежиться и забыть обо всем, что я испытывал ранее — одиночество, тоску, желание отключить все чувства разом. Досадно, что я могу только смотреть на эту картину со стороны, не участвуя в процессе перетаскивания и распаковки. Но Айви не жалуется: ей, судя по всему, самой нравится это занятие. — Что это? — интересуюсь, заглядывая в содержимое. Айви поправляет волосы, собирая их в хвост. За окном довольно мрачно, но атмосфера в стенах дома такая, будто лампочка, горящая над головой, заменяет солнце. — Доставка. Я заказала пару вещей для дома, чтобы сделать его ещё уютнее. Я же говорила тебе, помнишь? В коробке лежит странная по форме ваза: с позолоченными узорами и японскими иероглифами, что смотрится необычно и как раз в стиле Айви — парочка похожих украшает полки. Символика Японии выглядит весьма атмосферно в стенах дома, пускай я никогда и не был поклонником чего-то подобного. Судя по остальному декору, Айви любит странные вещи, например, журналы прямиком из восьмидесятых, что лежат на кофейном столике, или картины с изображением витиеватых линий, из которых вырисовывается пейзаж. Горшки с цветами, примостившиеся возле дивана, тоже имеют странный окрас, но выглядят привлекательно. — А кроме необычных штуковин в интернет-магазине имеется что-то другое? — изгибаю бровь, переводя взгляд с вазы на Айви. Она хмурится. — Извини, что не заказала тебе хорошее чувство юмора, — недовольно бурчит, отставляя коробку в сторону. Выглядит забавно, но подтрунивать над ней больше не решаюсь. — Есть кое-что, что тебе понравится. Но предупреждаю — в сборке мебели не сильна. — Если ты сейчас скажешь, что купила мне отдельную кровать, то я вправе посчитать этот жест странным. Айви цокает. — Ты за кого меня принимаешь, а? Сам недавно сказал, что я клубок, а теперь забираешь свои слова обратно? Я усмехаюсь, качая головой. До чего же она милая и смешная сейчас: с красными щеками и задумчивым выражением лица, словно пытается придумать хитроумный план по захвату мира. — Даже не собирался. Так что там? — Я знаю, что ты безумно скучаешь по морю, Лео. Вижу, как смотришь в окно в спальне, наблюдая за волнами. Поэтому я купила гамак. И ещё диски для проигрывателя. Только давай без шуток о том, что великая сила прогресса создала интернет и портативные колонки с блютусом. Поднимаю руки вверх, сообщая таким образом о своей капитуляции. Ладно, она не из восьмидесятых, но точно из начала двухтысячных. Не хватает только банки Dr. Pepper, которую пил каждый подросток в то время, и альбома с песнями Oasis для возвращения в прошлое. Внутри, начиная от низа живота и доходя прямиком до горла, потряхивает. Ощущения странные, но приятные, наравне с обжигающим, подобно лаве, теплом. Это трудно объяснить словами, равно, как и передать мое непреодолимое желание вцепиться руками в её плечи, притягивая к себе настолько сильно, чтобы слышать хруст костей или недовольный возглас. Но это бурлит только внутри, снаружи я просто улыбаюсь, не зная, как выразить свои эмоции в данный момент. Простое «спасибо» мало что раскроет. Айви усаживается на пол, принимаясь за новую коробку. Я, недолго думая, обхожу её со спины и приземляюсь рядом, наблюдая за тем, как канцелярский ножик разрезает толстый слой скотча. — Но гамак же не нужно собирать, — произношу я. — Вот если бы это был шкаф, то тогда да, твоих навыков навряд ли бы хватило. И разве не проще было заказать шезлонг? — Я купила его, потому что ты когда-то хотел этого. У меня хорошая память. — С каждым днем я поражаюсь тебе все больше. — Я приму это, как комплимент, — она улыбается, цепляясь за картон пальцами. Тот шуршит и рвется, являя на свет книгу, которую Айви тут же откладывает в сторону. Успеваю пробежаться глазами по тексту и не могу сдержать удивленного возгласа. Она замечает это, но словно не обращает внимания, принимаясь за новую коробку. Книжка для спиритических сеансов. Это походит на несмешную шутку, которую рассказывает пьяница, пытаясь выцыганить хотя бы цент, потому что ему не хватает, чтобы опохмелиться. Было бы логично обидеться или, в конце концов, задаться вопросом: «зачем?». Но я не решаюсь портить и так хрупкие отношения между мной и Айви. Тем более, что недавно у нас состоялся вполне серьезный разговор, после которого появилась ступень «дружба» — та самая, на которой мы сейчас и находимся. И мне не хочется снова испортить все из-за своих эгоистичных мыслей. Айви делает для меня больше, чем я могу сделать для нее. Не то, чтобы меня это обижает или задевает — скорее, факт того, что я не могу сделать для нее столько же, вынуждает считать себя бесполезным. Но это не повод начать снова задумываться только о своих чувствах. Пора прекращать думать, что мир может крутиться только вокруг тебя, Лео. — Почему не спрашиваешь? — Айви задает вопрос, даже не смотря в мою сторону. Я чувствую себя глупо, и стыд медленно, но верно начинает заполнять тело, неприятно вгрызаясь в кожу. Строить из себя дурака нет никакого смысла. Айви довольно умная девочка, чтобы распознать эту глупую попытку превратить увиденное в мини-спектакль с моим грандиозным провалом. — Потому что сама расскажешь, если захочешь. Она поворачивает голову, встречаясь со мной взглядом. Откладывает коробку, зажимая в руке канцелярский ножик. — Но это же касается тебя. — И тебя тоже, раз ты решила обзавестись литературой для медиумов. Я не буду спрашивать причин, потому что их может быть миллион, и я не попаду ни в одну из сказанных. Лучше уж ты сама расскажешь. Это будет честно. Айви кивает, а затем морщится — острие задевает ладонь, и пару алых капель попадают на белоснежный палас, на котором мы располагаемся. Я пододвигаюсь ближе, Айви же откидывает нож в сторону, жмурясь. Наверняка неприятно. Тяну руку, обхватывая тыльную сторону её ладони своею. Понимаю, что это ничего не даст, но это неважно. Я хочу этого — подарить то, что теплится под моими подушечками пальцев. Тепло, волнение, заботу. Что угодно, чтобы забрать ту боль, что она испытывает. Пускай и из-за дурацкого канцелярского ножа. — Все в порядке, Лео, — уголки губ Айви расплываются в грустной улыбке. — Это всего лишь царапина. На мне все заживает, как на собаке, так что беспокоиться не о чем. Я неосознанно вспоминаю о шраме на спине, который видел еще до того, как мы сумели впервые поговорить. Хочется просить откуда он, но я не решаюсь. Незачем заставлять её вспоминать о болезненном прошлом, чтобы утолить свой необъятный интерес. Вторая рука касается её лица. Айви поднимает взгляд — удивленный и печальный. Мне думается, что она снова прогоняет через себя все то, что с ней произошло, и мне отчаянно хочется заставить её не думать об этом. Встряхнуть, попросить улыбнуться, перестать держать в себе этот тяжкий груз. Кажется, через обряд освобождения теперь должен пройти не я, а она. Вот только в прошлый раз Айви сама начала рассказывать о своем прошлом, как действовать в этот — я не знаю. Попросить поделиться? Хороший вариант, конечно, но сработает ли он? Ведь можно кратко поведать о проблеме и дальше заниматься самокопанием. А вывести её на эмоции я трушу — может случится все, что угодно, и я не сумею помочь. — Помнишь, я упомнил тебе о своей первой любви? — в тиши комнаты голос звучит низко и беспокойно, словно меня бьет озноб или, что хуже — страх, пуская корни в черепную коробку. Айви осторожно кивает и плотно сжимает губы. Тоненькая струйка крови течет вниз по запястью, но она не обращает внимания, словно физические ощущения притуплены. — Это, конечно, не лучшая тема для разговора, но ты будешь первым человеком, с которым я поделюсь всей правдой. Без утайки, вранья и самообмана. — Почему? — Потому что это до сих пор меня гложет. И потому что правда освобождает от груза, сидящего внутри. Считай, что я снова хочу поплакаться тебе в жилетку. — Хорошо. Но прежде я все-таки обработаю рану. И засыплю ковер содой, пока кровь не впиталась в ворс. Провожаю фигуру Айви взглядом. Странно, что я вообще затеял разговор о Фиби: казалось бы, причем здесь мое прошлое и помощь Айви в том, чтобы раскрыть её душу? Не знаю. Может, это своеобразная вера в то, что моя история вызовет цепную реакцию? Что-то вроде напоминания о своих ошибках, в которых стоит признаться. Глупая затея. Впрочем, о чем это я? Проблемы с мышлением после смерти никуда не делись, так что мучайся с этим и дальше, приятель.* * *
Я помню тот день отчетливо, равно, как и весь спектр своих эмоций: в действительность происходящего верилось с превеликим трудом. День был жарким, но пасмурным, почти таким же, как и сейчас, с учетом, что солнце стояло в зените, периодически скрываясь за плывущими в небе темно-серыми облаками. Свет от монитора царапал глаза, шторы не пропускали солнечные лучи внутрь комнаты. Я сидел, всматривался в ровный ряд текста на почте и все никак не мог собраться с мыслями. Я прошел. Я поступил в чертов колледж! И должен был, по идее, радоваться, вот только не мог. Это означало, что теперь каждому из нас точно нужно было покинуть город, дом, в котором выросли, компании, образовавшиеся с течением времени. Конечно, я и без того понимал, что рано или поздно кто-то из моих друзей обязательно уедет, но каждый день приносил все больше не самых радужных эмоций, приближая неизбежное. Наверное, эгоизм не давал мне возможности двигаться дальше, все время заставляя цепляться за мысли о том, как мне будет плохо без кого-либо рядом. По правде говоря, я ощущал и радость, и грусть. С одной стороны, это круто могло изменить мою жизнь: новые горизонты, круг людей, смена обстановки. Другая же сторона… другая сторона означала, что обязательно нужно было чем-то пожертвовать. В тот момент казалось, будто учеба в колледже отнимет у меня и Фиби, и Сида. Глупо, очень глупо, но тогда я этого не понимал. Считал, что должен держать их подле себя, чтобы снова не оказаться в одиночестве. Да, пожалуй, именно одиночества я боялся больше всего на свете. К нему, в общем-то, и пришел в итоге. Весьма иронично, а? Письмо было датировано седьмым июня. А открыл я его только в конце августа, когда до переезда Фиби оставалось каких-то пару дней. До моего, исходя из письма, тоже. Сид уехал еще на прошлой неделе, сказав, что должен поскорее заселиться в кампус и изучить город, в котором ему предстояло жить на протяжении долгого времени. Я закрыл почту. До вечера пытался ни о чем не думать, то отвлекаясь на книгу, то на бессмысленный просмотр ленты новостей в телефоне, то на изучение потолка. Фиби ворвалась в дом, подобно урагану Катрин, не иначе, около семи, и меня это не удивило — я весь день игнорировал её смс и звонки, пребывая в состоянии амёбы. — Что за черт? — недовольно воскликнула она, когда дверь с оглушительным звуком закрылась. Я отошел в сторону лестницы, не зная, что сказать. Фиби это заметила, со всей силы стукнув по выключателю рукой — яркий свет озарил прихожую и заставил меня поморщиться. — Ты спецом не отвечаешь? Или появилась веская причина релаксировать одному дома, вместо того, чтобы встретиться? — Фибс… — А-а! — она покачала головой, пригрозив мне пальцем. — Не в этот раз, Лео. Твое грустное лицо не решит сейчас проблему. Так что давай на чистоту. Мне не хотелось разговаривать. На самом деле, мне ничего не хотелось, кроме того, чтобы убраться в свою комнату и развалиться на кровати. Поэтому в игре прибавилось правил, и Фиби пришлось с ними согласиться. Это было подло, знаю, но в тот момент хотелось пустоты, а не напряжения из-за своих дурацких мыслей. Мы начали целоваться еще на лестнице, а уже ближе к комнате вещи полетели в разные стороны. Её запах, вкус губ, мягкость кожи — ладони изучали каждый сантиметр, разбросанные родинки, тонкую полоску шрама на бедре. Уже после всего, что произошло, Фиби лежала в моих объятиях, укрытая тонкой тканью простони — спать под одеялом в то лето было просто невозможно. Она дышала тяжело, крапинки пота ощущались под подушечками моих пальцев. Мы оба вымотались, плавясь от жара переплетенных тел. Сумерки на улице сгущались — удивительно, как быстро стемнело. Включить ночник никто из нас не решался, не смея прерывать атмосферу, как оказалось, последнего вечера, проведенного в объятиях друг у друга. Я чувствовал, как саднит в груди только от одной мысли о том, что мы должны разъехаться. Мне не хотелось отпускать её. Я отчетливо понимал, чем это для нас должно было кончиться. Но, по сути, оно закончилось раньше, чем я предполагал. Точнее, чем мы оба предполагали. Проблема заключалась в том, что я никогда не чувствовал, что Фиби — моя судьба. Плыл по течению, подстраивался под её настрой, но на самом деле не мог заставить себя полюбить её. Я лишал её возможности построить нормальные отношения, где человек делает для неё все, что только может. Балует подарками, вниманием, говорит красивые слова, первый целует или берет за руку. Знаю, это было неправильно, и мне стоило оборвать эти отношения до того, как Фиби уедет. Но я не мог: боялся избавляться от своей привычки находиться в состоянии покоя и комфорта рядом с ней. Только сейчас понимаю, что Фиби на самом деле была привычкой. Тем, что не давало нам возможности двигаться каждому своей дорогой. Те речи про то, что двое должны идти вместе — чушь, когда один из партнеров испытывает чувство благодарности, ложно принятое за любовь. Пожалуй, это и есть оправдание моих к ней чувств. Это неправильно, некрасиво, нечестно, но таков уж был я — не нашедший в себе силы признаться в очевидном. Она действительно спасла меня от невообразимой боли, от одиночества, от ежедневных водоворотов негативных мыслей, что вгоняли в депрессию. И я чувствую себя хреново, когда снова окунаюсь в эти воспоминания о ней. Потому что Фиби всегда была достойна большего за то, что дарила мне свое тепло. Свое сердце, что должно было биться в моих раскрытых ладонях. — Знаешь, Лео, — хрипло прошептала она, приподнявшись, — я млею только от одного твоего взгляда, обращенного ко мне в полутьме комнаты. От твоего голоса, от рук, которыми ты меня обнимаешь. И мне сложно представить, что будет со мной, когда этого не станет. — Это попытка сказать: «Я буду скучать»? — улыбнувшись уголком губ, произнес я. Фиби грустно улыбнулась. — Скорее, попытка попрощаться. Мы столько времени провели вместе, что мне не верится — я действительно уезжаю. Без тебя. Её взгляд — внимательный и серьезный — обжигал похлеще самого крепкого пойла. От него хотелось спрятаться, съежиться или закрыться руками, чтобы не ощущать на себе. Но я не мог отвести свой, потому что тоже чувствовал, что буду безумно скучать. Но не по ней, а по присутствию рядом. Тогда чувства были те же самые: спокойствие и ощущение комфорта, вместо безграничного желания вцепиться в нее как можно сильнее, не выпуская из своей жизни. — Мне пришел ответ из колледжа в Фрейле. Я поступил. — Это отличная новость, Лео, — Фиби улыбнулась, закусив край фаланги большого пальца. — Ты наконец-то перестанешь цепляться за прошлое и бояться что-нибудь изменить. — В смысле? Она погладила меня по лицу, как несмышленого малыша. Я напрягся. — В смысле, что нам всем нужно двигаться дальше. А ты не даешь себе возможности узнать себя лучше, постоянно оглядываясь назад. Мы с Сидом не можем заменить тебе то, что ты потерял. Мы пытались дать смысл двигаться дальше, и мне показалось, что ты обрел его, Лео. Но у нас тоже есть своя жизнь, мечты и мы не всегда будем рядом. Ты должен научиться сам справляться с тем, что происходит. Я не говорю, что кто-то из нас тебя бросает, но… это нормально — разъезжаться. Я знал, что она была права. Умом прекрасно понимал каждое слово, сказанное в тот вечер. Но вот сердце признаваться в этом никак не хотело. Я поцеловал её. А затем, пройдясь пальцами по её мягкому и уже слегка остывшему от жара лицу, со вздохом прошептал: — Ты права. Пора вступать во взрослую жизнь. Фиби улыбнулась. Сил признаться в своих страхах, равно, как и в чувствах, не нашлось. Но я их, по правде, и не искал: было проще вжиматься в её тело, чем говорить о том, что я за все благодарен. Жечь мосты — страшно, особенно, если боишься того, что в конце концов останешься один. А Фиби — единственная, кто был моим спасательным кругом в этом огромном ледяном море. Но я ни о чем не жалел, потому что знал, что еще не пришло то самое время. Время прощаться.* * *
— Знаешь, — Айви качает головой, поднимаясь с дивана, — мне нужно выпить. Я согласно киваю, представляя, каким придурком кажусь в её глазах на данный момент. Не хочется так думать, конечно, но от правды не убежишь, а рассказ про Фиби рано или поздно всплыл бы сам собой. Нам с Айви ничего не остается, кроме как шаг за шагом узнавать секреты друг друга, каждый раз вытаскивая скелеты из шкафов. Она возвращается через минуту. В одной руке у нее бутылка красного вина, в другой — бокал, который тут же оказывается на поверхности журнального столика. Я наблюдаю за попытками справиться со штопором и тем, как Айви в течение пяти минут пытается откупорить пробку. — Значит, исходя из сказанного, ты только в тот вечер понял, что на самом деле благодарен ей, но не любишь? — интересуется она и ставит бутылку меж ступней. Лицо у Айви красное, напряженное, вена на лбу надулась. Выглядит смешно, и я еле сдерживаю смех, наблюдая за весьма занимательной картиной этого дня. — Да. Фиби многое значила для меня, ведь только благодаря ей и Сиду я, наверное, не решился свести счеты с жизнью. — А думал об этом? Я изгибаю бровь. — Вот я, например, будучи подростком, думала. — Оттуда и шрам на спине? — слова, как по наитию, слетают с губ. Ощущение, будто я самый последний идиот на свете, становится довольно ярким. Айви посильнее сжимает штопор и тянет его на себя, заставляя пробку медленно скользить по горлышку вверх. Характерный «чпок» через пару секунд ударяется об стены. — А я все гадала: когда же ты спросишь об этом? — ухмыляется она, сдувая прядь со лба. — Ты долго продержался. Хвалю. Вино медленно наполняет бокал. Я опускаю голову, изучая собственные пальцы. Жалею о сказанном, как и о том, что вообще начал этот разговор. Думал, что сумеешь вывести её на эмоции? Но те ли слова ты подбираешь для того, чтобы она раскрыла тебе свою боль? Или это снова твои эгоистичные помыслы — признаться во всех грехах и облегчить дальнейшее существование? — собственный голос в голове звучит громче, чем босые шаги по паркету. Я закрываю лицо руками, не зная, что сказать. Снова решаю, как будет лучше, не спрашивая её мнения. Похоже, это начинает входить в число плохих привычек. — То, что ты видел на спине… это сделала моя мама. Я уже говорила, что она не раз пыталась исправить меня и мои странности. Мне было девять, когда нервы у нее сдали, а под рукой оказался ремень. Она била меня им. Снова и снова, не слыша криков, слез, мольбы остановиться. Я смутно помню, когда это закончилось, потому что отключилась. Через время это повторилось снова. Шрамы в очередной раз заставляют меня вспоминать о моей так называемой дефективности, — последнее слово она выделяет особо четко. Айви громко выдыхает, я убираю руки, поднимая на нее взгляд. Пьет вино залпом, морщится и вытирает губы тыльной стороной не перебинтованной ладони. Тишина кажется звенящей и режущей ушные перепонки. Тихо, но ощущение, будто кто-то орет во все горло. Взгляд Айви расстроенный, потерянный, утопающий в боли и сожалении о том, что произошло. Наверное, нужно подорваться и оказаться рядом, но я вижу, что она этого не хочет. Словно выставляет невидимую руку, останавливая и прося ничего не говорить и не делать. — Хочешь устроить вечер откровений, да? — она ставит бокал на деревянную поверхность, шагая в сторону проигрывателя. — Ладно, твоя взяла. Но не я одна должна рассказать о своей жизни. Мне интересно все, что было до того, как ты оказался здесь. Я действительно хочу узнать тебя, Лео. Я замираю. Айви лукаво улыбается и тянется к коробке с дисками, что распечатала совсем недавно. — Что насчет Placebo? Обожаю их музыку, пускай она и нагоняет тоску. — Я всегда любил Прощальную песню или Мой милый принц. — Такие, как мы — песня, описывающая мои первые отношения, — Айви вытаскивает диск наружу и, присаживаясь на корточки, включает проигрыватель. — У меня до сих пор в носу стоит терпкий запах красных Мальборо, выпитая бутылка текилы, заеденная лимоном, и вкус моей смазанной помады на языке. Она отворачивается. У меня гремит в груди от того, какие картины подкидывает сознание. Чьи-то руки, скользящие по её телу, воздух, наполненный покалывающим кожу возбуждением. Мотаю головой, но это мало помогает избавиться от проделок собственной фантазии. Это не ревность. Это желание оказаться там первей, чтобы ощутить атмосферу тех дней самому. Иметь возможность по-настоящему увидеть Айви той, кем она была до встречи со мной — девушкой, отчаянно ищущей себя. Интересно, испытывала ли она то же, что и я сейчас, когда я рассказывал о Фиби? — Я тоже не чувствовала любви. Хотела, чтобы любили меня, отдавали все, что есть, но взамен ничего не просили. Странно, что между нами столько общего. Наверное, это тоже своеобразная шутка со стороны судьбы, не находишь? — задает вопрос Айви, а затем по дому разносится мелодия, от которой мурашки невольно устраивают забег по затылку. — Но я об этом не жалею. Все эти действия в моей жизни привели меня сюда. А здесь я чувствую себя наконец-таки собой, словно обрела ту часть, которую когда-то давно потеряла. — Прозвучит банально, — мой голос неуверенный и сумел бы дрогнуть, если бы я всеми усилиями своей воли не заставил звучать его чуть тверже, — но здесь я потерял себя. И обрел больше, чем сумел при жизни. Успокоение, принятие. Тебя. Взгляд Айви обжигающей ртутью растекается по моему лицу, но свой я не отвожу, уверенно заглядывая под радужку её недоуменных глаз. Наверное, эта правда шокирует, но если бы я не сказал об этом, то пожалел: потом будет поздно. Пора научиться доверять интуиции. Айви движется медленно, словно боясь делать шаг ближе, подходит к бутылке и снова наливает вино, делая пару жадных глотков. Взгляд немного мутнеет, но это уже не так важно. — Знаешь, я так и не станцевал медленный танец на выпускном, — я усмехаюсь. — Ты врешь, — она покачивает головой, растягивая уголки губ в полуулыбке. По покрасневшим щекам замечаю, что алкоголь достаточно ударил в голову. Притягательная, — думаю я, готовый дать себе за это затрещину. — Занимательно, что Фиби утащила меня в кабинет биологии, чтобы заняться кое-чем другим, вместо того, чтобы затащить на танцпол, — признаюсь без тени стеснения, мысленно вырисовывая тот вечер в памяти. Но сердце, вместо того, чтобы трепетать тогда, трепещет сейчас только от одного взгляда Айви, брошенного на меня из-под полуопущенных ресниц. — Конечно, это не то, чем я должен гордиться. И не знаю, к чему вспомнил. Просто захотел рассказать об этом. Айви закусывает губу, задумавшись о чем-то. Меня не пугает подобная реакция, поскольку раз уж это время для откровений, нужно говорить все, что помню. И неважно, что оно связано с Фиби. Важно, что сейчас передо мной стоит Айви и к ней у меня чувств больше, чем к девочке из прошлого. Это больше, чем симпатия, друг. Ты становишься зависим. Айви делает шаг в мою сторону, а затем протягивает руку. Выглядит смущенной, но уверенной в собственных действиях, и сей факт заставляет сердце трепетать еще больше. Я недоуменно оглядываю миниатюрную ладонь, не понимая, что происходит. Но этого и не нужно: по хитрым глазам все и так предельно ясно. Улыбка покалывает уголки губ. — Что ж, тогда я буду первой, кто украдет у тебя медленный танец. От её голоса мне кажется, будто дрожь беспрерывно носится вдоль позвоночника, заставляя тело покрываться мурашками. Мне неловко, тем более в такой обстановке: приглушенный свет, тихая мелодия, что доносится из колонок, её присутствие рядом. Хочу отказаться, отшутиться или, на худой конец, сделать вид, что ничего не понимаю. Но соглашаюсь. Просто потому что ощущаю необходимость быть ближе, чем до этого. Опять действую на поводу своих эгоистичных желаний. — Одну руку положи мне на талию, — учит меня Айви, пока я стою напротив. — Да, вот так. А вторую постарайся вложить в мою. Я не дышу, когда наши ладони практически соприкасаются друг с другом. Она останавливает взгляд, будто бы изучая это странное чувство, навеянное алкоголем. — У тебя красивые руки, — завороженно произносит Айви, сравнивая наши ладони. — Такие длинные пальцы. Странно, но мне хочется потрогать их, ощутить — горячие ли они или холодные? Почему? Второй вопрос она озвучивает, глядя мне в глаза. В них — грусть и тоска, которые я испытываю даже без прикосновений. Каждый раз, когда хочу почувствовать то же самое. — Я задаюсь тем же вопросом, — шепчу я, неосознанно делая шаг ближе. Будто пьян я, а не она. — С того самого дня, как ты здесь. Тебя это пугает? Отрицательно качает головой, расплываясь в глупой улыбке. — Ничуть. Потому что дело далеко не в руках, Лео. Дело в моем навязчивом желании быть к тебе ближе. И я не знаю, как это объяснить. — Тебе и не нужно, — произношу я, очерчивая контур её лица. Айви закусывает губу. — Я знаю, что это такое. Она опускает взгляд, пытаясь спрятать улыбку. Первый шаг вперед, затем влево, мои неумелые попытки поспевать за нею и смех, смешанный с мелодией. Это тепло. Объяснить по-другому не получается — просто в её руках я словно живой. Из плоти, крови, с биением сердца, с замирающим дыханием, с чертовым румянцем на щеках и безмерным ощущением счастья, от которого кружится голова. Похлеще, чем от алкоголя, похлеще, чем от любимого запаха кожи. Это сложно передать, но оно настоящее — чувство, что я жив. Чувство, что все вокруг — безмерно и не существует ничего, кроме нас. Мир сужается до стен дома, до голоса Брайана Молко, отскакивающего от стен, до эфемерного ощущения её горячих ладоней и сбившегося дыхания. — Мой первый танец с призраком, — Айви смеется. — Подумать только: три месяца назад я и подумать об этом не могла. — Это только начало. Позволь мне удивлять тебя и дальше, — я заглядываю ей в глаза, под радужкой которых искрится веселье. Мы останавливаемся. Музыка затихает, а голос Айви, несмотря на смех, вдруг переходит на шепот. — Только не уходи. Она заглядывает в мои глаза — да, слегка пьяная и наверняка пожалеет о сказанном, но серьезная и настолько притягательная, что мне не хватает воздуха. А еще смелости, чтобы пообещать не уходить, ведь это будет неправдой. Я ведь когда-нибудь действительно уйду. И это нисколько не успокаивает. — Я буду рядом до тех пор, пока ты сама этого хочешь. Хорошо? — ладони вновь находят её лицо, осторожно касаясь раскрасневшихся щек. Айви кивает. Брайан Молко тем временем запевает про Ясное утро.