Непонимание делает из друзей врагов. ©Лион Фейхтвангер
— Здесь, — я тыкаю пальцем в монитор, привлекая внимание Айви, — что это? Она оборачивается, потирая тыльной стороной щеку. Руки перепачканы в зелени, аромат которой наверняка окутал кухню. Отблеск светильника плавится на кухонном гарнитуре и заставляет тени шевелиться. За окном уже давно стемнело, а часы на ноутбуке показывают полвторого ночи. Призраки, в отличие от людей, не спят, но сон для Айви — это болезненная тема. Она редко когда может уснуть, и я искренне недоумеваю: как она еще держится? Видимо, не только благодаря годовому запасу кофе. Я открываю новую сторону своей так называемой соседки — ночной перекус, состоящий практически из одних лишь овощей, приправленных соевым соусом и оливковым маслом. На вид выглядит довольно съедобно, но навряд ли я, даже будучи живым, сумел бы затолкать в себя огурцы и помидоры. Набить желудок водой можно и из бутылки. Но обсуждать данный вопрос не хочется. Какая разница, что она ест? Если ей это нравится, с чего бы мне вообще задумываться над этим вопросом? — Это тупик для моего мозга, — усмехается Айви, возвращаясь к приготовлению салата. — Я не знаю, что это за слово. Думала, ты поможешь. — Ты же в курсе, что слово «тупик» произносится и пишется на французском так же, как и на английском? — я оборачиваюсь, взглядом проходя по её спине и цепляясь за то, как по-домашнему спадает с плеча Айви бретелька майки. Она поводит плечом, стараясь поправить тонкую полоску ткани, но терпит поражение и, в конечном итоге, так и оставляет её болтаться. — Почему ты такой умный? Хоть я и старше, но чувствую себя сейчас самой глупой женщиной на свете. — Это не так, — качаю головой, хоть и знаю, что она не увидит. — Я просто неплохо разбираюсь в языках. Тем более, что французский — мой любимый. — Потому что это язык любви? Она кидает взгляд через плечо, встречаясь со мной глазами. Хитрый прищур вызывает глупую улыбку, что старается расползтись по лицу, но я вовремя напоминаю себе, что нельзя. Ты ведь мертв. Незачем пытаться флиртовать, приятель, — вторит внутренний голос. И это, пожалуй, отрезвляет сильнее, чем сокрушительный удар в солнечное сплетение, после которого начинаешь задыхаться. Эффект что надо: желание продолжать тему перевода, тему любви или любую из предложенных тем для разговора, растворяется вместе с моим хорошим настроением. Стекает по стеклу, как капли дождя, что льет за окном. И я снова думаю: а правильно ли это все? Испытывать чувства, желать признаться в них и мечтать о взаимности? С одной стороны, эгоистично. Я прекрасно знаю себя, свой мозг, свое сердце, а еще то, каким жадным могу быть на самом деле. От этих мыслей начинает потряхивать, но они, подобно мухам, летающим в знойную жару, пытаются осесть на тело, мохнатыми лапками касаясь разгорячённой кожи. Щекотно и неприятно, до сжатых со злости зубов и бурлящего внутри раздражения. А с другой… я стараюсь подавить в себе стыд за то, что чувствую. Ведь смерть — не повод перестать проявлять чувства. Да, она делает меня пустым звуком, но не для Айви — той, кто спокойно может общаться с мертвыми. И пускай я лишен тактильных возможностей, но чувства не всегда выражаются в прикосновении. Я желаю этого всем сердцем, будьте в этом уверены, но, даже несмотря на то, что коснуться Айви у меня не получится, находиться рядом с ней — это уже ощущать себя живым. Или это она заставляет меня чувствовать себя таковым? Не знаю. Но рядом с ней все действительно становится проще. И мир — со всем плохим и хорошим — кажется мне ближе, чем до этого. Язык любви, Лео? — всплывает из чертогов памяти. Айви по-прежнему ждет от меня ответа, пускай за размышлениями прошло не больше десяти секунд моего глупого молчания. Стук ножа о деревянную доску, характерный хруст огурца — я не вижу, что она делает, но представляю, как острие врезается в мякоть. Пахнет, наверняка, божественно, напоминая о лете, закат которого почти догорел — конец августа, на удивление, выдался дождливым и прохладным. Три месяца. Мы живем с ней три месяца, а событий хватает на год вперед. Занимательно, что я начал считать дни, недели, проведенное вместе время — раньше оно казалось безмерным и упиралось в бесконечность. И только теперь я понимаю, какую ценность оно на самом деле имеет. И имело до всего случившегося. Какими бы радужными сейчас ни казались мысли, омрачает их довольно скверный и неприятный факт, от которого мне хочется залезть под паркет и биться об него головой до тех пор, пока все плохое не растворится вместе с болью. Но проблема в том, что я устал бегать от самого себя и своих ощущений, боясь признаться не только самому себе, но и другому в том, что испытываю. А конкретно: ревность. Потому что образ Айви рядом Брюсом всплывает на каждом шагу, будто прочно отпечатавшись на сетчатке. Разум так и норовит нашептать что-то нехорошее. Я же отчаянно желаю, чтобы он, наконец, замолчал. Но не выходит, и я начинаю злиться на свою беспомощность и неуверенность, не решаясь заводить разговор о том столкновении первым. Наверное, потому что боюсь услышать то, чего слышать на самом деле не хочу. Как и признаваться в том, что, подобно шпиону, подглядывал за развернувшейся картиной, которая никаким образом меня не касалась. Тогда почему я продолжаю задумываться об этом? Почему никак не могу отпустить и забыть? Хороший вопрос. Дело в том, что страх правды наводит паранойю и делает жалким. Таким я ощущаю себя даже сейчас, наблюдая за Айви или пытаясь сосредоточиться на переводе. И, вроде как, стараюсь казаться безучастным, постоянно отвлекаясь на мелкие детали, но не получается. На языке вертится множество несказанных вслух слов, выжигающих на коже «слабак» и «трус». Слабак — потому что не могу себя пересилить, ну, а трус — само собой подытоживающее. — Так что? — она оборачивается, отложив нож в сторону. Темные волосы липнут к чуть влажным щекам и мне хочется дотронуться до них, убрав за ухо. Не первый раз ловлю себя на подобной мысли, но впервые чувствую, что это не просто желание ощутить, например, мягкость волос, а заставить Айви почувствовать хоть что-то. — Почему именно французский? Она склоняет голову вбок, и я не могу сдержать улыбки. Закусывает край губы, с интересом заглядывая мне в глаза. При желтоватом отсвете зрачки чуть расширены, а серые синяки под загорелой кожей вырисовываются четче, чем при дневном, но, несмотря на все эти мелкие изъяны, сердце все равно пропускает удар. Я задумываюсь. — Не только из-за того, что он является языком любви. Во-первых, его звучание — любая фраза, даже ругательная, произносится довольно красиво. А во-вторых, потому что моя мама с детства была влюблена в Париж, мечтая побывать во Франции. Вот и я, лелея её мечту, хотел того же. Плюс, у французов неплохой кинематограф, так что смотреть фильмы без субтитров — круче, чем с ними. — Мой папа имел французские корни, — произносит она, присаживаясь рядом. — Изначально мать назвала меня Иви, но я никогда не любила это имя, пускай с ним фамилия и имела очень красивое звучание. Айви, в сочетании с Виардо, на слух воспринимается иначе. — Айви Виардо, — я пробую каждую букву губами. — Айви само по себе звучит красиво и подходит тебе больше, чем Иви. Ты словно… олицетворяешь свое имя. Яркая, неординарная, выбравшаяся из какой-то модерновой сказки с этими своими татуировками, пирсингом, даже с манерой речи. — Это такой способ сказать «ты странная»? — она изгибает бровь, ухмыляясь. Я облизываю губы, машинально потирая рукой шею — всегда, когда волнуюсь, начинаю теребить именно загривок. — Что ж, тогда ты попал в десятку. — Не странная, — поправляю, уверенно заглядывая в глаза. — Ты не странная, Айви. Ты — необычный клубок, который не каждый сумеет распутать. Потому что снаружи он черный, с шипами, что усложняет задачу, а внутри него — гамма различных цветов. И их яркость зависит только от умелых рук того, кто неплохо справляется с вязанием. Её щеки — возможно из-за жары, а возможно из-за сказанных мною слов — покрываются легким румянцем. Пухловатые губы расплываются в теплой улыбке, заставляя сердце пропустить еще пару ударов, сбиваясь с привычного ритма. — Это… весьма необычный комплимент. Но я его приму, надеясь на то, что с нитками ты управляешься лучше, чем с карандашами. — Призраки, между прочим, тоже могут обижаться, — усмехаюсь я. Айви смеется, перелистывая слайд на ноутбуке. — Ты ерничаешь? Это забавно. Я хочу знать больше таких сторон. Слышать шутки, видеть то, как улыбаешься, потому что большую часть времени ты больше думаешь, чем говоришь. Спроси её, — противно тянет внутренний голос. — Спроси её о Брюсе. Ты же знаешь, что она говорит это, потому что считает тебя другом. Или потому что ей тебя жалко? Заткнись! — шиплю я, надеясь прервать очередную порцию едких замечаний своего эго. Оно, впрочем, не намерено успокаиваться, и это злит еще больше. Откуда во мне это чертово собственничество? И почему я позволяю сознанию снова подкидывать нежелательные воспоминания, которые начинают душить? Ведь это неправильно — переиначивать картину увиденного. Ты сам её переиначиваешь, — гулко отзывается эго. — Мне незачем заниматься подобным. А вот ты продолжаешь. Сам, без моей помощи, взывая к совести и об нее же обжигаясь. Ну и как оно? С шумом выдыхаю. Айви слегка теряется, не понимая, что происходит. — Я сказала что-то не то? — Нет, — покачиваю головой, поднимаясь с места. — Все в порядке. Я просто… просто немного устал и хочу побыть один. Давай закончим с переводом завтра. Поешь и ложись. — А ты? — она вскакивает следом, недоуменным взглядом поглядывая на меня. — Призраки не спят, помнишь? — улыбаюсь, покидая кухню. Омерзительно от самого себя. Мысли здесь не причем, просто я сам — сгусток противоречивых эмоций, что никак не может разобраться с самим собой. В такие моменты до безумия хочется, чтобы кто-то хорошенько мне врезал, дабы почувствовать вкус собственной крови, смешанный с физической болью. Моральная, если честно, ощущается иначе, и заглушить её в разы сложнее. Я и не пытаюсь, ведь знаю, что это бесполезнее, чем сеять на асфальте бобы, надеясь, что с наступлением дождей ростки прорастут сквозь толщу битумной крошки. Я это заслужил, причем в полной мере: раз загнал себя в это болото, то и ощущения должны быть соответствующие. Прокрадываюсь на крыльцо, вслушиваясь в шум ночи, волн, что выбрасываются на песчаный берег и треск сверчков, копошащихся где-то во влажной траве. Ступаю на деревянную поверхность, желая коснуться ногой земли, но вместо этого вижу, как та исчезает во тьме. Это не первый раз, когда я пытаюсь уйти. Мне, признаться честно, до чертиков страшно — шагнуть в неизвестность. Не знаю, что там — за чертой, где кончается магия моего существования, но хочется верить, что блаженство, успокоение или, в конце концов, пустота, в которой стоит погрязнуть. Но правды я не узнаю. Когда-нибудь попробую, но этот день — точно не сегодня. Потому что сейчас не время для того, чтобы исчезать. Я чувствую это интуитивно и стараюсь прислушиваться к этому чувству в полной мере, учась на ошибках прошлого. Только новые грабли, царапая горло, протыкают меня до зияющих дыр.* * *
Избегать Айви становится все сложнее: ощущение, что бегаешь по кругу, превращая ситуацию в дешевую драму, снятую специально для подростков. Забавно, что вышло именно так и никак не иначе — в роли короля драмы я, бесспорно, хорош. Даже слишком: любой, кто увидел бы мою игру со стороны, давно запустил бы в экран поп-корном. Я смеюсь — негромко, прикрыв рукой рот и пытаясь привести голову в какое-то подобие порядка. Рассвет — с примесью серых облаков и прорывающегося сквозь них ярко-рыжего солнца — расползается по небу, будто раненая змея. Лучи, заставляющие тени клубится в углах комнаты, касаются макушки спящей Айви. Дурацкая привычка — смотреть только на нее, вслушиваясь в равномерное дыхание и шепот, которым она просит остаться. Не меня, конечно. Но порой приятно помечтать о том, чего на деле никогда не существовало. Мечты — штука весьма несбыточная. Иногда они разбиваются на триллион осколков, разрезая всего изнутри, а иногда являются спасением — своеобразным кругом, за который хватается тонущий. Но я под оба пункта не подхожу, теряясь меж ними. Вроде и знаю, что моя мечта — хрупкая, несбыточная и глупая, но пытаюсь мысленно вцепиться в нее пальцами, не отпуская. Мечты порождают безумие. Больную идею, в которую веришь всем сердцем, думая, что однажды все получится. Прибежит пасхальный кролик, вильнет хвостом, подергает ушами и — вуаля! — держи свое желанице, дружок. Но это не сказка, не повесть о том, как достичь желаемого, если не имеешь возможности сделать хоть что-то. Реальность куда прозаичнее представлений, которыми мы себя окружаем. Будучи ребенком, равно, как и подростком, я любил строить иллюзии. Фантазия в этом плане отличная штука, передающая картинку точь-в-точь схожую с реальностью. Закроешь глаза, протянешь руку и сумеешь коснуться желаемого. Я часто представлял, что ничего из ныне произошедшего не было. Не существовало смерти, болезней, моих драк. Были мы вчетвером: мама, папа, бабушка и я, сидящие в её доме, пьющие чай и подпевающие звонкой мелодии фортепьяно. Это было так же реально, как и моя жизнь после. Я тонул в этом безмерном ощущении близости со своими родными, будто ожив и проснувшись от самого долгого и тёмного сна. А потом открывал глаза, осматривал комнату, спускался вниз — в тишину дома, в темноту, что накрыла пуховым одеялом, давящим на легкие, и понимал, что мечты разбиваются вдребезги. Снова и снова, бьют, врезаются в кожу, обжигают сознание резкой волной боли. Занимательно, что каждый из моих родственников, в том числе и я, отправились в мир иной. Собираемся только в моих воспоминаниях. Сейчас, в проснувшемся ото сна небе, часть которого хорошо виднеется сквозь окно, мои мечты отдают сожалением, эгоизмом, почти стыдом. Думается, что я все рушу, как и тогда, при жизни. Что лежащая рядом Айви наверняка проявляет благоразумие, интерес, с точки зрения необычного опыта. Возможно, будь я жив, навряд ли стал бы сомневаться в том, что она ответила бы мне взаимностью. Но судьба имеет весьма скверное чувство юмора — я мертв, и то, что я сомневаюсь не только в себе, но и во всей этой хрупкой связи между нами — вполне себе разумеющееся. Это не значит, что мои чувства — неправильные, и мне стыдно за них. Мне стыдно вовсе не по этому. Мне стыдно, что я заставляю Айви погружаться в тот мир, в котором нет живых людей. Она — человек. Из плоти, крови, со своими мыслями, с потрясающим чувством юмора, прекрасной внешностью, с улыбкой, за которую я готов отдать многое, лишь бы видеть её чаще. А вот я не совсем человек, и это неправильно — заставлять её застревать со мной рядом. Она теряет время, в отличие от меня, у кого его навалом. Айви еще может воплотить в жизнь все, что задумала. Растрачивать силы на то, что в любом случае никогда не принесет пользы — скверное занятие. Наверное, это единственное, что заставляет меня теперь держаться дальше. И чувствовать отвращение к себе за эгоистичность собственных желаний. Я не имею на это права. Никогда не имел. И не стану. — Лео, — она разлепляет один глаз, встречаясь со мной взглядом. Мне кажется, что еще немного и сердце точно грохнется вниз, выпав из грудной клетки с оглушительным треском. — Прости, — извиняюсь, собираясь вновь покинуть комнату. На крыльце, в конце концов, сейчас обалденный вид. — Не хотел тебя будить. — Если ты собираешься снова сбежать, то я буду ходить за тобой по пятам до тех пор, пока мы не поговорим, — она поднимает голову, отрываясь от подушки. Только сейчас замечаю, что Айви так и не разделась, накрывшись пледом. — Я не спала. Просто дремала. — Это уже не первый раз, я прав? — Нет. В тот день, когда ты сбежал в первые, из-за нервов началась бессонница. Три часа — мой максимум. Я хмурюсь, понимая, что снова усугубил ситуацию. Неприятное ощущение, когтями царапающее горло, скребётся теперь и где-то в районе желудка. — Снова геройствуешь, да? — она переворачивается на спину, устремляя взгляд в потолок. Чувствует, что я не хочу уходить и пользуется этим, стараясь таким образом заболтать и заставить остаться подольше. Я принимаю правила игры, перевернувшись набок. — Вполне в твоем духе, Лео. За три месяца я неплохо тебя изучила. Ты всегда думаешь, что действуешь во благо, принося себя в жертву. Скажи мне — оправданное ли это решение? — Вполне. — А о моих чувствах ты подумал? — голос Айви отдает легкой хрипотцой. Я вижу, как она тянется рукой к тумбочке, где лежит пачка сигарет. — Хотя, знаешь, не отвечай. Ты подумал, что так будет лучше, но твоя проблема в том, Лео, что ты слишком много думаешь. И решаешь за тех, за кого решать совсем не должен. Это нечестно. Почему ты всегда решаешь за меня? Думаешь, у меня нет своей головы, Лео? Это просто несправедливо! — звенит голос Фиби в голове. Я морщусь. — Тебе это не нужно. — Ты ставишь меня хоть во что-нибудь? Если я здесь, значит, нужно. Ты не думал об этом? Если бы я не хотела быть здесь, узнавать тебя, болтать с тобой, то давно бы уже съехала. И если ты думаешь, что меня в этом доме держит только жалость к тебе или сострадание — лучше забудь об этом, — щелкает зажигалка и табачный дым заполняет комнату, делая потолок слегка мутноватым. — Я хочу быть рядом. Узнавать тебя, разговаривать, делиться своей жизнью. Ты первый — слышишь? — кто принимает мою настоящую суть. — Я призрак, Айви. Не принимать твою суть в моем положении — весьма глупо, не находишь? — я перевожу взгляд, встречаясь с её глазами. В темноте комнаты они — единственное светлое пятно, освещаемое ломаными лучами не яркого солнца. — Ты цепляешься только за этот факт, Лео. В сущности, несмотря на мой дар медиума, ты не считаешь меня странной. Ты во многом понимаешь меня. Наши ощущения, чувства, мы сами — похожи. И я знаю, что такое жертвовать собой во имя другого. Поэтому не рассчитывай на то, что я дам тебе это сделать. — Прекрати. — Нет, — Айви поднимается, вжимаясь спиной в изголовье кровати. — Это тебе пора прекратить. Я чувствую её колючий взгляд — смотрит уверенно, с долей недовольства и грусти. Выдерживать это дольше мне не под силу, и я отворачиваюсь, пытаясь таким образом придумать внятный аргумент. Но Айви даже молча, словно силой мысли наводит в моей голове беспорядок. Я думал, что хуже и быть не может, но сейчас понимаю, что вот это — хуже некуда. Она ведь права. По всем, мать его, пунктам права. А мне и сказать ей в ответ нечего. Могу только сжаться в позе эмбриона и закрыть уши с глазами, делая вид, что ничего не слышу и видеть не хочу. — Молчишь? — тихое, переходящее в шепот. Айви выдыхает через приоткрытый рот дым, но в мою сторону не смотрит. Любуется на собственную тень, что клубится на стене вместе с контуром жирафа. Звезды становятся еще темнее. Её профиль — с растрепанными тёмными волосами, с чувственными губами и аккуратным прямым носом, в котором переливается сережка — выглядит настолько завораживающе, что я, не понимая, что делаю, принимаю сидячее положение. Так, чтобы видеть её четче, быть хоть немного, но ближе. Дурак. — Amour et mort? Rien n’est plus fort. — Нет ничего сильнее любви и смерти? — удивляюсь. Айви тушит сигарету в весьма необычной пепельнице — скручивающейся змее — и поворачивается ко мне лицом — серьезным и, вместе с тем, донельзя милым. Синяки теперь кажутся ярче, и мне хочется хорошенько вдарить себе по башке за своенравность. — И что я должен на это ответить? — Что хочешь, — пожимает плечами. — Говори о чем угодно, только не закрывайся от меня. Чувствуешь это, Лео? А ты загляни в её глаза и поймешь, что падаешь все глубже. — Ты ведь больше не один. Мы есть друг у друга, а значит, нет смысла снова закрываться в себе лишь потому, что тебе одиноко. Или дело снова во мне? — Нет, — качаю головой. — Не в тебе. Ты — единственный луч света в моем непроглядном царстве зеркал. — Звучит романтично, — Айви поправляет волосы, улыбаясь. — Эта сторона мне тоже нравится, несмотря на то, что ты — король трагедии. Я изгибаю бровь. Кажется, напряженная атмосфера, которой пропитался даже воздух — чувствую это, скорее, на интуитивном уровне — потихоньку сходит на нет. Она точно меняет меня — вряд ли бы я когда-нибудь сумел чувствовать связь с человеком настолько остро. Будто Айви читает меня, как открытую книгу, не взирая на то, что текст местами расплывчат и смазан. Тепло. До одури, до невозможности дышать и желания растянуть рот в самой широкой и глупой улыбке, на которую способен. Если бы её душу можно было обнять, то я, несомненно, прильнул к ней всем своим существом, постоянно шепча: «Спасибо». Раньше я думал, что такое возможно только в кино — человек, умеющий понимать без слов, читающий твои мысли, эмоции. Чувствующий тебя также сильно, как и ты сам. С Фиби, в силу возраста, да и не такой уж сильной моей любви к ней — теперь это значение кажется мне самым правильным, — такого не было. Да, я определенно был влюблен, заинтересован и одурманен возможностью быть к девичьему телу настолько близко. Но душой всегда был один, не зная и не веря в то, что однажды сумею обрести такого человека. Жаль, что это произошло после моей смерти. Эта мысль режет по самому живому, что от меня, в общем-то, осталось. Лишь благодаря Айви я с легкостью терплю эту беспощадную боль, от которой раньше бы с головой ушел бы в себя. В воспоминания, откуда выбраться довольно сложно. Айви зевает. Говорит, смеется, но сон все равно окутывает сознание, заставляя её вновь принять лежачее положение. — Ты же не уйдешь? — задает вопрос она, кутаясь в плед. Я усмехаюсь, укладываясь рядом — практически нос к носу. — Так уж и быть — посторожу твои сны, избавляя от кошмаров. Но это разовая акция. — Какова цена ваших услуг, мистер призрак? Я вновь ловлю взглядом её теплую и сонную улыбку, желая прикоснуться к ней пальцами и очертить контур. До чего же красивые линии. Кладу ладонь поверх её собственной, закрывая глаза. Подушечки приятно покалывает. — Честность, — слетает с губ легче, чем думалось. — Хорошо. Но ты и сам знаешь, что было тогда на улице. Я имею в виду с Брюсом. — Как ты… — хочу задавать вопрос, но Айви отвечает до того, как закончу. — Я уже взрослая тётя, Лео. И твое выражение лица в тот момент было сложно не заметить. Но мне приятно, что ты ревнуешь. Это мило. Настал мой черед краснеть. И не просто от принятия своих чувств, а от слов, слышать которые становится невыносимо приятно. Настолько, что ладонь Айви обдает мою ощутимым теплом, наполняя им всего меня внутри. Слишком хорошо, чтобы быть правдой. Ощущение, будто я сейчас снова окажусь в лабиринтах собственной иллюзии, придуманной из-за приросшего корнями одиночества. Но все реально — я это чувствую, слышу. Не вижу, потому что до сих пор боюсь открыть глаза и увидеть голые стены комнаты. Если бы призраки могли спать, то я пожелал бы снова увидеться со своими родными. И чтобы там была Айви — маме бы она точно понравилась. Собраться в доме бабули впятером было бы просто замечательно. Представляя подобную картину, я улыбаюсь. Неосознанно сжимаю ладонь Айви, открыв на конец глаза. Она смотрит на меня совсем сонным взглядом. — Спи. У нас полно времени, чтобы поболтать, — произношу я. — Знаю. Но сейчас ты ближе, чем всегда, и я хочу продлить этот момент. Хотя бы немного. — Notre jour viendra car il vaut mieux attendre que se précipiter. Я знаю, что Айви наверняка поняла перевод сказанного. Уголки её губ мягко растягиваются в улыбке, и я позволяю себе осторожно — почти не дыша — дотронуться до лица. Благо, глаза её закрыты — я чувствую легкую дрожь, что бежит по пальцам. Смущение и трепет, безудержное ощущение подарить ей все, что имею. Это намного больше, чем простое «Ты мне нравишься». Тянет, скорее, на «Я задыхаюсь от того, что к тебе чувствую». В прямом смысле этого слова: я втягиваю воздух, что действительно обжигает нос, горло, тело, улавливая сладкий аромат персиков. Видимо, слишком сильно верю в то, чего на самом деле хочу. Недопонимание рассеялось, подобно туману, что сгущался над гладью реки. На его место пришел покой и что-то большее. То, что отстукивает ритм её сердца. То, что заставляет меня чувствовать себя по-настоящему живым. Недосягаемым, но живым — с реальным биением сердца, дыханием, которое слышу, с осязаемым среди пролетов ребер счастьем.