Заставляй свой рассудок действовать решительно и принимать последствия. Колебания никому на свете не приносили ничего хорошего. ©Томас Генри Хаксли (Гексли)
За окном пустынный пляж, окутанный моросью. Небо сравнимо лишь с глубиной глаз Айви: такое же серое, грозовое, готовое обрушиться на голову — ступи шаг и ощутишь всю тяжесть. Погода больше месяца радует осадками, холодом, наступившим октябрем — казалось бы, неужели прошло уже столько времени, и лето подошло к концу? Еще вчера от жары лица прохожих покрывались испариной, а сегодня многие из них прячутся под зонтами. Легкие майки Айви сменились водолазкой, а тёмные волосы неожиданно стали светлее — напоминают плитку тёмного шоколада. Вроде незначительные перемены, но настолько явные, что сложно передать свои чувства. Это по большей части касается нас обоих. В комнате стало больше рисунков. Очертания моего лица на фоне синевы моря, пейзажи, в которых фигурировал я и живущая во дворе кошка, обведенные ладони — идея была спонтанной, пришедшей в голову посреди ночи, когда комната погрузилась во мрак. Странно. И тепло: взгляды, разговоры, шепот, в котором я отчетливо слышал, как дрожал её голос. Айви была такой близкой — под отсветом лампочки, на полу, в окружении белоснежных листов и наточенных карандашей. Стоило просто вытянуть руку и коснуться её лица, чтобы понять, что это не сон. Попытка почувствовать хоть что-то через прикосновение стало идеей фикс: периодически мы изучали книги по спиритизму и пытались повторить то, о чем там говорилось. Никогда не видел Айви такой: сосредоточенной, с венкой на лбу и липнущей к нему челкой. В её глазах горело больше, чем я мог помыслить — желание, вера, уверенность, что сейчас-то должно получиться. И каждый раз, когда надежда начинала сжимать мою душу в тисках, я думал, что может получиться — верил ей и в неё. В нас. Но то, что пишут в книгах, не всегда является правдой — реальность бьет по иллюзиям довольно сильно, разбивая каждую вдребезги. Ни Айви, ни мне не хотелось убеждаться в этом на собственном опыте, но, к сожалению, законы этого мира довольно жестоки. Точнее, миров, потому что мир загробный — та еще загадка человечества. С людским, как оказалось, все намного проще. Её пальцы, сжимающие карандаш, слегка подрагивали — Айви, несмотря на привычную близость, так или иначе волновалась. Но, сдвинувшись наконец с мертвой точки и приняв свои чувства, я чувствовал что-то еще. Им было осознание, что это больно. И я, при всей той боли, что пережил до встречи с Айви, готов и дальше испытывать это чувство — я слишком долго брал, вместо того, чтобы отдавать. И это правильно, хоть и несправедливо в отношении Айви. Но я знаю одну простую истину, что однажды заучил наизусть: за счастье всегда нужно чем-то расплачиваться. Я глядел на Айви в тот момент и думал, что несмотря на свою смерть и привязанность к миру живых, сам становлюсь таким же — реальным. Но стоило перевести взгляд на ладонь, прижатую к листку, и становилось тоскливо: прозрачная, не ощущающая холод половиц или тепла руки Айви. Чем чаще я чувствовал себя окрыленным рядом с ней, тем больше стал задумываться о том, что умер. Что никогда не смогу обнять её, утешить, если произойдет что-то плохое. Порой объятий достаточно, чтобы ощутить себя в безопасности — слова не всегда могут быть услышаны. И это самое скверное, ведь в моем положении все, что я могу — это бесконечно разговаривать и пытаться отрывками из своей жизни заполнить брешь в наших взаимоотношениях. Этого мало. Чертовски мало для того, чтобы сделать её счастливой, дать хорошее будущее с человеком, который отвечает на её чувства, быть, в конце концов, не просто призраком, запертым в собственном доме, быть живым. Осень слишком плохо влияет на мое состояние, ведь оставаться извечным оптимистом у меня не получается, сколько ни старайся при всех моих попытках думать в ином ключе. Но не выходит. Не получается убрать лишние мысли в сторону, поверить в хорошо отыгранную ложь, лишь бы стало легче. Что бы я ни делал, как бы ни старался — все всегда напрасно. Это похоже на бесконечный поток речной воды, который не удастся заставить остановиться. И ни молитвы, ни найденные в чаще ветки, ни крики — ничего из этого не изменит ход жизни. Так и сейчас: как бы я ни верил, что однажды у нас может что-то выйти, все это превращается в прах — тот самый, в который превратился и я после собственной смерти, как бы иронично это ни звучало. Я знаю, что не должен думать об этом. Должен дать шанс, постараться сделать все, что в моих силах, не взирая на свои нарывы, которых мы касаемся каждый раз, когда рядом. Но все вокруг напоминает мне о том, что я — мертв, а она — нет. И эгоистично предполагать и надеяться, что однажды она решится прервать свою жизнь ради того, чтобы быть вместе со мной. О таком нельзя помышлять. Я не допускаю таких мыслей и не хочу. Жизнь — слишком ценный подарок, чтобы растрачивать её на того, кто этого никогда не ценил. Поэтому я никогда не попрошу Айви сделать это ради меня. Не допущу того, чтобы столько всего интересного, нового и захватывающего прошло мимо. Потому что это тоже будет эгоистично. А я не настолько эгоистичен в отношении того, кого люблю. Теперь я это понимаю.* * *
Сегодня ветер бьет по оконной раме так, что кажется, будто на улице ураган. Айви кутается в ворот свитера, греет руки о кружку. На кухне темно, но это создает особенную атмосферу легкой грусти. Может, поэтому включать свет Айви не решается — не хочет лишать себя возможности в тишине подумать о чем-то своем. Впрочем, тут я согласен: говорить совершенно не хочется. Ни о чем. Молчание, как самый теплый и мягкий плед укутывает нас обоих. Я смотрю на нее — немного сонную, бледную, потому что успела заболеть, но улыбчивую. По стеклу дорожки от дождя пытаются догнать друг друга, и эта картина завораживает. Я отвлекаюсь на бесконечную гонку капель, вновь погружаясь в свои мысли. — Лео? — я слышу свое имя не сразу. — Лео, посмотри на меня. Я поворачиваю голову, встречаясь с Айви взглядом. Тонкая бледная рука осторожно касается моей, пускай и проходит через неё. До чего же хочется сжать наверняка мягкую кожу, ощутить тепло, позволить себе на миг закрыть глаза и вслушаться в собственное биение сердца — отчетливое, резкое, гоняющее кровь по венам и заставляющее согреться. Такое чувство, будто я и правда замерз — пустота жалит холодом. Какую же роль все-таки играет желание чувствовать. Не только разумом, душой, если хотите, а кончиками пальцев, губами, собой — всем и без остатка. Долго ли продержится любовь на одних только взглядах, улыбках, словах? Или это пустое мгновение, о котором Айви забудет, стоит мне исчезнуть? Пытаюсь улыбнуться, но выходит скверно: Айви замечает натянутость и закусывает губу, опуская кружку на стол. Фарфор издает легкий стук. — Ты снова думаешь. — Люблю дождь, — перевожу тему, чтобы не призваться в своих страхах. — Хочешь, можем выйти на крыльцо? — Айви поднимает бровь. Я вижу, как она старается выведать причину моей задумчивости, но не слишком явно — обходными путями. — Надо впустить кошку. — Я заметил лежак возле кресла. Это для неё? Айви кивает. — Подумала, что мы уже достаточно долго её подкармливаем. Хочу забрать её. Назвать каким-нибудь ласковым именем. Будет ощущение, будто живем семьей, — улыбается. Внутри меня все дрожит, падает в пятки. Горечь медленно начинает расти, как чертова опухоль. Я многое бы отдал за эту улыбку. Видишь её — и словно снова оживаешь. Но сейчас, смотря на Айви, на нежный взгляд, обращенный ко мне, на надежду, что теплится в её глазах, становится безбожно больно. Сколько эпитетов ни подбери — ни один не подойдет для того, чтобы передать, насколько это чувство щемит изнутри. Почему я умер? ПОЧЕМУ? — набатом стучит в висках, пытаясь проломить голову. — Лео, послушай, — голос Айви ровный, как озерная гладь, — я знаю, о чем ты сейчас думаешь. Я неплохо научилась читать твои эмоции, жаль, что не мысли, — усмехается. — Но… помнишь, когда выключили свет? В темноте не было ничего видно, но я слышала твой голос и это меня успокаивало. Я чувствовала, что ты рядом. А когда впервые обняла… ощутила, как в груди разливается тепло. Наш танец, поцелуй — сердце, которое никогда не трепетало от других, начало трепетать из-за тебя. Возможно, нет такого ожидаемого эффекта, как при объятиях с другими, но когда я рядом с тобой, чувствую именно это. И оно непохоже ни на что, что я испытывала при любом другом человеке. Понимаешь? Она смотрит прямо, так, будто я — больше, чем домашнее приведение, живущее с ней. — Не знаю, зачем я говорю об этом, но… — У меня… те же ощущения, — тихо проговариваю я, опустив голову. Кажется, будто кожа щек плавится — наверное, непонятно, каким образом, но я снова покраснел. Не понимаю, как это возможно, но Айви замечает. У нее все выходит замечать. И подмечать, что немало важно. — Любовь — это не объятия, Лео. Может, я и не разбираюсь в теме любви, но точно знаю, что даже несмотря на то, что мы не можем коснуться друг друга, эти чувства нравятся нам обоим. Потому что они делают нас живыми. Если бы была возможность почувствовать твое прикосновение, думаю, это было бы приятно. Но оно совершенно не нужно, ведь… — я поднимаю голову, замечая, насколько покраснело её лицо, — то, что я чувствую здесь, — она прижимает ладонь к груди, — в тысячу раз сильнее, чем простое касание. Я поднимаюсь с места, проходя сквозь стол. Осторожно ладонями провожу по её лицу и наклоняюсь для того, чтобы поцеловать. Она права. Снова нашла слова, снова собрала паззл, склеила мои разбитые на куски надежды. Это сильнее, чем было раньше. Оно живое, горячее, настоящее и выбивает из меня все мысли, все плохое, о чем помышляю каждый божий раз. Любовь. К ней — той, ради которой стоит испытывать боль. Губы касаются сначала одной покрасневшей щеки, затем второй. Айви почти не дышит, замирая на мгновение. — Я должен был встретить тебя раньше, — шепчу я, вглядываясь в её глаза. Они начинают светлеть, несмотря на мрак, опустившийся на кухню. — Как тебе это удается? — Что? — Говорить правильные вещи, разгонять сомнения и страхи. — Потому что я верю в то, что говорю, — на выдохе произносит Айви. — И что чувствую. А еще, потому что ты еще молодой, тебе не хватает моего жизненного опыта, чтобы смотреть на вещи под другим углом. Я беззвучно смеюсь. Она снова улыбается и рукой пытается коснуться моих волос. — Я верю, что у нас получится, Лео. И ты верь, пожалуйста. Все ведь не зря — наша встреча, события, благодаря которым мы сблизились. Чувства, что мы испытываем друг другу. Это больше, чем было, есть и будет. Айви смущенно улыбается, кусает край губы и снова смотрит на меня так, будто ничего другого в этой комнате — даже в этом чертовом мире — не существует. И мне безумно хочется верить ей. Опять. Раз за разом, чтобы отогнать сомнения и заклеить пластырем раны, что время от времени кровоточат. — Верь мне, — шепчет она и утыкается мне в плечо. Не вижу её лица, но сжатые ладони — отчетливо. — Я верю.* * *
— Ты рано, — Айви открывает дверь, и в прихожую проскальзывает фигура с зонтом в руках — по аккуратному маникюру и светлой шевелюре я сразу же узнаю Мириам. Она осторожно откладывает мокрый зонт в сторону и покорно ждет, пока Айви прикроет за ней дверь. — Ну и погода. — Ближайшую неделю обещают дождливой и холодной, так что неудивительно — на дворе уже далеко не лето, — Мириам вешает пальто на крючок. — Надеюсь, что ты пьешь таблетки? Выглядишь болезненно. — Мне уже лучше, — улыбается Айви, и они с подругой покидают прихожую, следуя прямиком в гостиную — там уже давно стоят две кружки и печенье. — Что будешь? — Кофе. Я хотела купить твой любимый пирог, но в пекарне его не оказалось. — Ничего страшного, — Айви берет одну из кружек в руки, отправляясь на кухню. Мириам тем временем присаживается на диван, собирая светлые волосы в хвост — сегодня она выглядит не такой яркой, какой я видел её в прошлый раз: 6елоснежный свитер крупной вязки, простые джинсы, минимум косметики на лице. Непривычно до жути, но не могу отметить тот факт, что так ей идет куда больше. Впрочем, выделываться ей не перед кем. Меня она не видит, а Айви наверняка все равно — есть на глазах Мириам тени или нет. Добрую половину времени они обсуждают что-то совершенно мне незнакомое: Мириам рассказывает о самых последних новостях на работе, что-то про их с Айви общих знакомых, шутит и периодически сует телефон, чтобы подтвердить свои слова. Я вижу, как сильно Айви этого не хватало — смены обстановки, разговоров с кем-то из своей реальной жизни, прошлого, в котором она была свободна. От её улыбки становится тепло на душе, а от звонкого смеха, что сливается со смехом Мириам, я и сам начинаю улыбаться, чувствуя, будто бы тоже участвую в этом самом разговоре. Пускай и негласным наблюдателем, которого видит лишь одна из сторон. Привычная грусть, что обычно охватывает разум, в этот раз отступает — после сказанных Айви слов я пообещал себе, что не стану больше думать о плохом. Нельзя позволять себе впадать в уныние, это расстроит её. И это меня останавливает. — Алекс снова уехал? — между делом интересуется Айви. Вместо чая в кружках плещется виски — спрашивать о запасах алкоголя я не решаюсь, равно как и о том, почему его в доме достаточно, чтобы устроить неплохую вечеринку. На то, видимо, есть свои причины. — Я думала, что он откажется от подработки в Чеденс. Мириам надкусывает печенье. — Он собирался, но я не позволила, — пожимает плечами она. — Его нечасто приглашают снимать показы. Тем более, я знала, что он хочет. Смысл препятствовать? Я не настолько эгоистична, как тебе может показаться. А в отношении Алекса уж точно: побыть по разные стороны иногда полезно. Мы созваниваемся по FaceTime почти каждый день, так что сейчас я не претендую на то, чтобы проводить с ним как можно больше времени, зная, как он занят. Да и я в последнее время загружена на работе: скоро сдавать отчетность, мы там все как одно место ужаленные носимся, чтобы все было как надо. А затем делает глоток из кружки, на секунду морщась. — Но я скучаю. Часто ловлю себя на мысли, что хочу снова уткнуться ему в плечо. Посмотреть глупый фильм, как раньше, полежать вместе в ванной. Думаю, его тоже одолевают подобные мысли. — Но вам же хорошо вместе? — интересуется Айви. Мириам кивает. — И, несмотря на то, что не удается видеться, все равно ведь любите друг друга? Мириам усмехается, упираясь головой о спинку дивана. — Любим. Но когда вместе — все иначе. Если бы мы жили так постоянно, не уверена, что до сих пор были бы вместе. Я, знаешь ли, мало верю в платоническую любовь. А мужчина, находящийся один долгое время, вскоре начинает искать утешение в ком-то другом. Можно, конечно, создать себе идеальный образ в голове и любить его, но это выглядит слишком уж печально. Безнадежно, я бы сказала. А в нашем с тобой возрасте — тем более. Это напоминает мне любовь к призрачному подобию человека. Слышишь, видишь, но не чувствуешь. Долго на одном энтузиазме не продержаться, как ни старайся. К чему такие вопросы, Ив? Айви прикрывает глаза, тяжело вздыхает. Не знаю, что творится в её голове, но к чему разговор примерно догадываюсь. Смесь непередаваемых эмоций красной краской покрывает её лицо, и Мириам, поставив чашку на журнальный столик, поворачивается к Айви. Та неожиданно распахивает глаза, в которых видна горечь, переплетенная с болью и принятием жесткой правды. — Безнадежно? — переспрашивает. — То есть тебя мало волнует связь с тем, кого ты видишь и слышишь, пускай и не перед собой? Неужели тактильность — это то, что волнует тебя больше всего? — Без неё кажется, будто любишь просто воздух. Поэтому да, думаю, куда важнее, чем то, что мы видим и слышим. — Ты не знаешь, о чем говоришь, — грубо выпаливает Айви. — Не кажется ли тебе, что это звучит слишком поверхностно? Что ты вообще об этом знаешь? Мириам непонимающе хлопает глазами. Я оказываюсь перед Айви прежде, чем она залпом допивает содержимое кружки. — Перестань, — встреваю я, понимая, что сейчас она снова наговорит то, о чем будет сожалеть. Айви поднимает на меня взгляд, качает головой, мол, не нужно и оставляет фарфор в сторону. — Что на тебя нашло? — возмущается Мириам. — Думаешь, что сама знаешь — каково это? И что все остальные такие же, как и ты — люди, уповающие только на то, что доводиться видеть перед собой? Мир жесток. Любые отношения — ничто без возможности касаться того, кого любишь. Слова же являются пустым звуком, когда человек не может сделать что-то для того, кого любит. Ты не вправе упрекать меня за мою точку зрения, основываясь только на том, что у тебя было в прошлом. Твои отношения до сегодняшнего момента — несерьезность и бегство. Не только от людей, но и от самой себя. Твои слова ранят, Ив, учитывая, через что нам пришлось пройти вместе. Так что потрудись объяснить: что на тебя нашло и откуда в тебе столько недовольства! Они встречаются взглядами. Но через мгновение Айви закрывает лицо руками, пытаясь, видимо, сдерживать накопившиеся переживания и эмоции. — Потому что это обо мне. Все, о чем я говорила — все это касается меня. Я уже было подумала, что ты понимаешь… Мириам удивленно вскидывает брови, цепляясь рукой за плечо подруги. Осторожно потрясывает его, привлекая тем самым к себе внимание. — С каких пор, Ив? Айви упорно молчит, игнорируя все поползновения Мириам. — Неужели… Мириам резко замолкает, будто бы осознав важную вещь, которую скрывает Айви. Выражение её лица становится настолько недоуменным и отрешенным, что я не сразу могу понять — о чем она могла догадаться. Вслух Мириам этого тоже не произносит, заставляя меня теряться в догадках. — Ты же говорила, что перестала их видеть, — осторожно произносит она. — Я думала, что дар пропал. — Он никогда не пропадал, Мириам, — ровно говорит Айви. — Это нельзя просто взять и отключить, как надоевшую песню. — Не говори мне, что причина твоего вечного домоседства — тот самый умерший паренек, что жил здесь до тебя. Но по Айви, когда она все-таки убирает руки от лица, все и так становится ясно. Мириам прикрывает ладонью рот, не в силах сдержаться. — И тогда, когда я говорила о нем, он слышал? — Айви кивает. — И он сейчас здесь? — Это неважно. — Что? — теперь уже вскипает Мириам, вскакивая при этом с места. — Это важно, Айви! Это же сколько времени ты держишь в себе настолько тяжкий груз? Теперь я понимаю, почему ты спустя неделю прибежала ко мне и два дня не хотела возвращаться домой! — Мириам… — Послушай, — она опускается перед Айви на корточки, беря её за руки, — этот разговор неизбежен. И то, что ты сейчас испытываешь — это чувство сострадания. Тебе нужно высказаться, нужно отвлечься, нужно продать дом, чтобы избавиться от этого! Любовь — сильное чувство, но оно должно быть обращено к живому человеку, с которым у тебя будет будущее! Я понимаю, что ты видишь в нем больше, чем кто-либо, но это же не жизнь! Я вздрагиваю. Слова, сказанные Мириам, льются будто из глубин моих самых потаенных страхов. И, что самое интересное, имеют должный эффект: она права по всем вышеперечисленным пунктам, в которых мне и самому себе страшно признаться. Это нельзя оспорить, нельзя игнорировать, не отзываться на правду, что разрывает на части. На секунду кажется, словно Айви вот-вот согласится. Но она, вместо этого, одаривает меня теплой, вымученной улыбкой, утирая уголки глаз от подступивших слез. — Ты права, любовь — сильное чувство. Но к кому оно должно быть обращено — это уже мое дело. Позволь мне самой разобраться в правильности своих действий. Мириам молчит, переваривая сказанное. А затем, обессиленно выдохнув, кивает. — Я всегда думала, что ты по-своему странная, Ив. Но чтобы влюбиться в призрака — это что-то новенькое. Тянет на фильм «Приведение». Только там он мог вселяться в людей. А он… — Лео, — подсказывает Айви. — Лео может? Айви отрицательно качает головой. — Что ж, раз уж так, то я не представляю, какую боль ты испытываешь. Вы оба. Не будешь злиться, если я снова позволю налить себе выпить? После таких разговоров мне необходимо прийти в себя. А тебе — наконец выговориться. Обещаю, я не стану ничего говорить. Просто послушаю. И приму. Такова уж моя участь — быть твоей подругой, счастье которой важнее, чем что-либо. И, кстати, — Мириам оборачивается, ища меня взглядом, — если он сделает тебе больно, то не молчи об этом. Комнату для тебя я выделю, это сто процентов. — Он не сделает, — уверенно отвечает Айви. — Я знаю его. Поэтому уверена, что не сделает. — Хорошо, — кивает Мириам. — А теперь — начинай рассказывать.* * *
Темнеть стало быстрее — спустившиеся на улицу сумерки проникли и в дом. Айви зажгла торшер, что стоит недалеко от дивана и, пока Мириам копошилась на кухне с закусками — они обе проголодались — запустила в дом кошку. Та уже по-хозяйски устроилась на кресле, свернувшись в комок. Мириам эта картина нисколько не удивила — о любви Айви к животным она уж точно знает не понаслышке. И наверняка была той, кто не особо любил её крысу, в чем я даже не сомневаюсь. — Насчет того, что я чувствую, — произносит Айви, когда Мириам снова удобно забирается на диван, держа в руках алкоголь. — Не знаю, почему не говорила об этом раньше. Боялась, что кто-то осудит. К тому же, это было между мной и Лео, — она улыбается уголками губ, ловя мой взгляд. Я осторожно киваю, как бы говоря «продолжай». — Я не жду от него многого, зная, что он — призрак. И порой задумываюсь о том, что недостойна его. Я ведь никогда не была хорошим человеком, часто оступалась, говорила обидные вещи, делала людям больно, не обращая внимания на то, что они чувствуют. Я эгоистична в своих желаниях, в своих поступках, в мыслях. — Это не так, — не соглашается Мириам. — Нет плохих и хороших людей. У нас у всех много сторон, что раскрываются миру в той или иной степени. Но это не делает тебя плохим человеком, если ты думаешь в первую очередь о себе, а не об окружающих. Это же все-таки твоя жизнь. А загонять себя в рамки и пытаться соответствовать окружающим — это вранье самой себе. Зачем наступать себе на горло, чтобы угодить тому, кто тоже думает только о своем благе? Никогда бы не подумал, что когда-нибудь соглашусь с Мириам. Её слова, как холодная вода, струящая по телу — бьют осознанием и принятием. Я тоже, долгое время, если быть честным, думал, что плохой человек. Никогда не считался с чужим мнением, делал так, как хотел сам, невзирая на то, что это решение могло быть неправильным. И в эгоистичности собственных поступков винил себя больше, чем мог бы. Конечно, это глупо и неправильно, но порой совесть — тот внутренний голос, который никак не может заткнуться — пытается отличать хорошее от плохого, взывая обдумать то или иное действие. Я жестоко и неправильно поступал с Фиби, думая, что так и должно быть — люди принимают любовь, но не отдают. Хоть перед глазами и был пример настоящей, светлой и головокружительной любви, которой были окутаны мои родители, но сам я этим правилам никогда не следовал. Может, потому что был тогда глупым подростком, не знающим, как правильно этим распоряжаться. Может, потому что хотел любви, но сам её на самом деле не испытывал. А когда она появилась — не ценил, принимая как само разумеющееся. До сих пор стыдно, что я относился к Фиби не больше, чем к той, с кем просто хорошо. Делал вид, что люблю, растрачивая её время впустую. Интересно, как она сейчас? Нашла ли она того, кто по-настоящему любит её? Счастлива ли? Помнит ли она обо мне? Мама всегда говорила, что самый главный дар нашего сердца — это прощение. Людей сжирает обида, ненависть, желание отомстить, но прощение куда сильнее, чем искушение злобой и желание доставить человеку боль. Думаю, в этом она оказалась права — простить тяжелее, чем не поддаться своим низменным стремлениям. Не знаю, простила ли меня Фиби за то, что я был таким, но я всем сердцем хочу, чтобы у неё все было хорошо. Чтобы у каждого, кто был со мной рядом, жизнь действительно была наполнена интересными и хорошими событиями. Чтобы Сид добился успехов в спорте, чтобы Арчи завел себе собаку, как и хотел, чтобы Элли не корила себя за произошедшее и наслаждалась жизнью дальше. Слишком мало времени, чтобы сожалеть и горевать. Скорбь ничего не вернет. — Ты права, — Айви усмехается. — Все люди — эгоисты, каждый по-своему. Но единственное, что я не считаю эгоизмом — это любовь к нему. И желание быть рядом, несмотря ни на что. Мне кажется, что я и правда люблю его. Больше, чем кого-либо из тех, кто был рядом. И это чувство — самое правильное, что я сейчас испытываю. Наравне с благодарностью, ведь… я думала, что не готова двигаться дальше. Что порядком устала от всего этого. От мира, от дара, от себя. Но его история и он сам заставляют меня каждый день подниматься с кровати и стараться улыбаться каждому наступившему дню. Я начала ценить время. И теперь думаю, прежде чем сказать что-то. Я улыбаюсь, заглядывая в её немного мутные из-за алкоголя глаза. Айви нужно это — рассказать все, что на душе. Пускай не мне, пускай под градусом, но если ей станет легче, то я рад. Ведь если хорошо ей, то и мне тоже. Поэтому я молча вслушиваюсь в её спокойный, негромкий голос, зная, что теперь все по-другому. Колебания утихли. И горечь вместе с ними.