Каждая неудавшаяся попытка — это еще один шаг вперед. ©Томас Эдисон
Сегодня, спустя несколько недель проливного дождя и ворвавшегося в город холода, я впервые наблюдаю за падающим снегом один — раньше рядом был кто-то из друзей или родных, притупляя гнетущее ощущение одиночества. Оно под натиском других чувств отступало назад, но не в этот раз — мне непривычно и мучительно стоять посреди гостиной в тишине и темени, вновь предаваясь воспоминаниям. Помню, мама делала какао, не слишком сладкое, но настолько вкусное, что ощущение искрящегося в животе тепла до сих пор кажется вполне реальным. Кухню заливал свет ярких ламп и гирлянд, огни которых скакали по стеклу. Вокруг царил уют и веяло суетой — мама порхала от кухни до гостиной, словно бабочка, сияя, как те самые гирлянды. Из прически выбивались локоны, что липли к слегка влажной коже и ей приходилось заправлять их за уши, чтобы они не мешали готовке. Я стоял у окна, как сейчас, следя за её силуэтом сквозь отраженье, и не мог отвести взгляд — слишком красивой она тогда была. В своем нежно-голубом платье, что доходило до колен, с лентой в волосах и лучистыми глазами, которые горели неописуемым счастьем. Папа помогал накрывать на стол, периодически останавливая её для того, чтобы закружить по гостиной в танце, когда знакомая мелодия расплывалась по помещению. До чего же прекрасной была тогда картина, вкупе с падающим на улице снегом и моим улыбающимся лицом. Так странно. Память все-таки удивительная вещь, умеющая затрагивать самые потаённые уголки души, несмотря на то, что уже и затрагивать, по сути, нечего — мертвые не чувствуют. И, с одной стороны, это навевает неимоверную горечь пополам с тоской, а с другой… с другой, я будто снова становлюсь двенадцатилетним мальчиком, что одет в смешной шерстяной свитер и длинные широкие штаны, которые волочатся при ходьбе по полу. Те мгновения происходили будто не со мной — детство раскололось на осколки задолго до смерти родителей. Наверное, в тот момент, когда мама сгорела буквально за год — последний наш праздник проходил все так же в гостиной, но теперь танцевать она просто не могла — не было сил. И папа, придерживая её за талию, прижимал худое тело так близко, что, казалось, еще немного и он без труда сумел бы смять маму пополам, подобно сухому цветку, в котором почти не осталось жизни. Мне, по правде, хотелось того же, сколько себя помню. Не столько повторить те дивные вечера, проведенные в кругу семьи, сколько обрести их вновь — родных, что покинули меня слишком рано. Думаю, тогда бы все было совершенно по-другому, и вместо того, чтобы с щемящей тоской вспоминать моменты прошлого, я сумел бы создать новые. Я бы правда сумел, если бы впустую не растратил свою жизнь. Рождество, до которого, казалось, еще далеко, прошло слишком незаметно и быстро. Поразительно, как меркнет вера в сказку с годами. Детям свойственно верить в чудо, желать свершения волшебства и исполнения желаний. Взрослым, погруженным в рутину и заботы, эта вера кажется глупой. Мне бы хотелось снова стать ребенком, с замираем сердца ждущим Санту и выглядывающим того меж облаков. Все тогда было… проще. Проще смотреть на вещи, проще чувствовать себя счастливым и переполненным эмоциями, проще говорить глупые вещи и учиться понимать других. Понимать, хах. С этим навыком до сих пор возникают проблемы — прикидывать на себя чувства другого. Да и с глупыми вещами стало в разы сложнее, ведь скажи я теперь что-нибудь не то, и невольно оставлю рану на чужом сердце, что и так покрыто скрытыми от меня шрамами. Невыносимая мысль, гадкая. Я и сам, в общем-то, не лучше — трушу появиться перед глазами Айви, чувствуя вину. Видимо, привычка бегать от проблем — это навсегда. Но иначе не получается — уж слишком сильно я накосячил в прошлый раз. Эгоист, — вторит внутренний голос. — Ты не только трус, но и эгоист, которому до сих пор плевать на чувства других и который заботится лишь о собственных. Не надоело? Замолчи, — прошу я, благо, слова не слетают с губ вслух. Впрочем, слушать их некому — Айви уже несколько дней не появлялась дома. Я стараюсь не думать об этом, но стоит только ступить шаг, как чувства накрывают меня, словно орава голодных собак, что готовы полакомиться кусками склеенной скотчем души. Совесть, крик которой громче здравого смысла, вызывает отчаянное желание лишить себя слуха и исчезнуть вовсе. Но я боюсь. Боюсь не только исчезнуть, ступить в неизвестность или оставить Айви одну. Я, по правде говоря, больше боюсь себя — иногда кажется, словно есть во мне то, что запускает необратимый процесс разрушения. Этот процесс поражает не только меня самого, но и окружающих, принося вместо радости боль, огорчение, разочарование. Мне страшно помыслить, что своими словами и действиями я заставил Айви разочароваться не только во мне, но и в моих к ней чувствах — уж слишком неправильно я себя повел. Думал, что если оборву все на корню, то и боли от этого станет меньше, но не учел, что стоило хотя бы попытаться, а не останавливать все на полпути. До чего же жалко. Стою, веду этот бессмысленный диалог сам с собой, жалея в первую очередь себя, а не чувства того, кого на самом деле люблю. Видимо, в моем случае любить — это значит страдать, принося страдания и своему партнеру. Никудышный жалкий трус Лео, который не заслуживает светлой и чистой любви. Кажется, это в разы хуже, чем россказни про ад — там хотя бы черти издеваются над душой, поджаривая её на огне, а здесь я и сам прекрасно справляюсь с бесконечным поеданием самого себя, делая половину их работы. Когда она вернется? И вернется ли? Стоит ли мне показаться ей на глаза, попытаться оправдаться за сказанное? Имеет ли смысл продолжать все это? Я не знаю. И от безызвестности ненависть к себе становится единственной панацеей, что помогает заглушить боль. Но и той хватает с лихвой. Ведь когда Айви переступила порог этого дома, став его полноправным хозяином, я уже знал, что она — это то, что я искал всю жизнь. Смысл. Смысл моего бесцельного существования. Даже после смерти, после стольких лет поисков и надежд, обращенных к не тем людям. Она — якорь, сдерживающий порыв перешагнуть эту черту, спасательный круг, в который я вцепился в надежде, что все станет по-другому. Похоже, настало время наконец пойти ко дну. Больше ничего не имеет смысла держаться за прошлое или пытаться чувствовать себя живым. Айви точно не придет — теперь я уверен в этом на сто процентов — слишком много было сказано, слишком резануло по живому жестокая правда и её принятие. Делаю шаг — ветер на улице завывает, заставляя голые ветви деревьев с силой раскачиваться из стороны в сторону. Хлопья снега покрывают землю, словно вуалью; хоровод неспешно падающих снежинок завораживает. Я протягиваю руку, пытаясь поймать хоть одну на ладонь, как в детстве. Но вместо того, чтобы растаять, снег продолжает падать вниз. Делаю глубокий вдох, на выдохе занося ногу. Страх будто обжигает каждую клетку тела — если бы мог дышать, то задохнулся. Там, где заканчивается крыльцо и где начинается улица по-прежнему темно. Легкий шум волн, тепло, касающееся кончиков пальцев, когда рука постепенно исчезает в темноте. Я закрываю глаза прежде, чем слышу грохот за спиной. — Нет, Лео! Голос. Её голос — близкий, вызывающий желание обернуться. Но из-за боязни взглянуть на лицо Айви в последний раз, я не решаюсь разомкнуть глаз. Как-то все не вовремя. Я ведь больше не решусь на этот шаг еще раз. — Даже не думай, черт тебя подери! — кричит она. Во мне все вспыхивает с новой силой. — Не смей сбегать от меня! Ты же… — я слышу дрожь, — ты же обещал, Лео! Я стискиваю зубы. Пальцы впиваются в ладонь с такой силой, что при жизни на коже наверняка остались бы глубокие следы от ногтей. До слуха доносятся быстрые и тяжелые шаги. Стоит мне только набраться храбрости, чтобы вновь посмотреть на мир, как вместо привычной темноты вырисовывает красное лицо Айви — дышит тяжело, словно бежала сюда со всех ног. Свет, включенный в гостиной, отблеском освещает серые очи, в которых стоят слезы — меня начинает выворачивать изнутри. — Отчаяние — это не повод для того, чтобы исчезнуть! — заглядывая вглубь меня, говорит Айви, дыша через раз. — Если ты хотел исчезнуть, то почему именно сейчас? Почему не до нашей встречи? Не до того момента, когда жизнь без тебя станет для меня бессмысленной? — У меня ничего не получается, Айви, — горько усмехаюсь, стараясь избегать её колючего взгляда. — Так зачем мне тогда оставаться? Ради чего? Попросить тебя спасти меня? Попытаться вернуть к жизни? Или, — слова комом застревают в горле, — попросить умереть ради меня? Обнять, чтобы утешить? Я не могу снова вернуться к жизни! Не существует ни единой книги, что сумела бы подарить мне тело или хотя бы возможность прикоснуться к тебе! Все это — бессмысленно, как и то, что ты до сих пор рядом со мной! — Но… — рука её тянется к моему лицу, но я отворачиваю голову. — Ты же знаешь, что ничего не получится! — срываюсь, ощущая, как внутри все дрожит от злобы и бессилия. — Не выйдет, как бы сильно нам ни хотелось верить в обратное! Зачем пытаться? В чем разница, будь я здесь или там?! Слезы невольно обжигают щеки. — Черт, черт, черт! — я хватаюсь за голову, пытаясь впиться пальцами в кожу. Не выходит. — У нас с самого начала не было шанса! Я для тебя обуза, как та самая девочка в подсобке. — Не говори так! — возникает Айви, делая попытку вновь зацепиться хотя бы за одну из моих рук. — Неужели ты так и не понял в чем разница? Или тебя совершенно не волнует то, что будет со мной после твоего ухода? — голос её срывается. — Я больше не хочу сбегать от проблем, Лео! Только благодаря тебе я поняла, что в этом нет никакого смысла! Называй наши отношения как хочешь, думай, что в них нет никакой пользы, но я считаю иначе. Для меня они важны. Ты важен. Твое существование, в конце концов, пускай и не в роли живого человека! В ней тоже полыхает злость, то самое бессилие, что испытывал я сам, будучи тогда на кухне. Мы смотрим друг другу в глаза, словно чужаки, впервые увидевшие друг друга настолько обнаженными — души, раскрытые нараспашку. — И теперь, когда мы столько всего преодолели, ты собираешься уйти? Будто мне мало того, что я изо дня в день чувствую вину за то, что вышло так, а не иначе. Что мы по разные стороны баррикад! — Айви утирает щеку рукавом кутки. — Не нужно выбрасывать меня, как надоевшую игрушку! Я не такая уж и сильная, чтобы суметь пережить это в одиночку! Ты первый не дал мне возможности сбежать, убедив, что так будет лучше! И что теперь? Каждый раз, даже когда тебя нет рядом, меня одолевают мысли о твоей трагичной судьбе, Лео! Что мне с этим делать, помимо чувств, которые я имею? Ты говорил, что счастлив, потому что появилась я! — срывается на крик она. — И я… я тоже рада, у меня есть ты! Мир начинает кружится, подобно колесу обозрения. Я усаживаюсь на колени, не в силах устоять на ногах — слишком много эмоций, что вырвались этой ночью наружу. Поток слез ощущается нескончаемым, и мне кажется, будто я задыхаюсь, как при самой настоящей истерике, не в силах успокоиться. Больно. Больно. БОЛЬНО! Айви снова делает попытку обнять, укрывая меня от всего мира за своими объятиями. Сквозь гул ветра, шум волн и хруст снега под её ногами я отчетливо слышу, как в груди сердце беспокойно отбивает ритм пулеметной очереди — еще немного, и пробьет грудную клетку. Её дыхание сбитое, рваное, никак не приходящее в норму. Я жмусь к ней сильнее, руками обвивая талию. Хочется почувствовать её запах, от которого наверняка голова закружилась бы в разы сильнее. Но я, снова не сдерживаясь, цепляюсь за Айви, будто за спасательный круг, так и не решившись пойти ко дну. Не из-за страха, а потому что просто не могу. Не теперь, когда мысль об этом разрывает меня на части. — Мы обязательно что-нибудь придумаем, — шепчет она, пытаясь щекой потереться об мои волосы. — Найдем способ. Я повела себя безрассудно, когда позволила эмоциям затуманить здравый смысл. Решила, что нашла самый простой и верный способ в тот раз, но ошиблась. А потом еще и сбежала, из-за чего наше молчание затянулось и привело к таким последствиям. Мне жаль, Лео. В тот момент я чувствовала себя разбитой, но эта ссора помогла мне понять, почему я люблю тебя и не могу так просто сдаться. Я поднимаю взгляд, на миг встречаясь с её блестящими от слез глазами. Мир в этот момент застывает, будто кто-то извне поставил его на паузу. — Я хочу жить и хранить в сердце то хорошее, что было и есть между нами. Без сожалений, извечных поеданий совести и мук из-за того, что не успела что-то сказать или сделать. Может, ты и умер, но ты все еще живой, Лео. Борешься со своими страхами, мыслями, чувствами. И как бы эгоистично это сейчас ни прозвучало, но… я рада, что я тебя вижу. Что ты здесь, передо мной, открывающий для меня мир совершенно удивительных эмоций и ощущений. Да, они не наполнены прикосновениями, да, мы не можем держаться за руки, обнимать друг друга и делать то, что делают взрослые люди друг с другом. Но мы пытаемся, делаем шаги, боремся с этой болью ежедневно. Это важно. Быть с тобой — важно. В этом смысл всех моих попыток, моих надежд, моего рвения двигаться дальше. В этом смысл моей любви к тебе. Поэтому… не уходи. Айви, словно боясь, что я исчезну, осторожно касается моих губ своими, после чего являет вымученную, усталую улыбку. Я не в силах ответить хоть что-нибудь, потому молча утыкаюсь ей в плечо, продолжая вздрагивать от нахлынувших чувств. Ветер, колышущий замерзшие ветви, усиливается. — Давай вернемся в дом, — просит она, вновь утирая лицо. — И попробуем поговорить на холодную голову. Я больше не хочу ссориться. Я киваю, но не спешу подниматься на ноги. Ощущение, будто силы, остатки которых помогали мне двигаться, стали талой водой, что каплями блестит на волосах Айви. Непреодолимое желание смахнуть их вновь возвращает меня к мысли, что я не могу. Вместе с тем возвращается и боль, но в отличие от прошлого раза побороть её становится легче — рука сама машинально тянется к слегка влажным локонам, пытаясь прикоснуться к ним. Айви, замечая это, пытается накрыть мою руку своей. — Все хорошо, — ровно произношу я, пытаясь выдавить из себя улыбку. — Мы снова поддались чувствам. В такие моменты думается, что я и правда жив, пускай и не могу в полной мере ощутить тебя кожей. Прости, что вечно обрываю все на корню, когда ты веришь в нас намного сильнее. Айви качает головой, медленно поднимается на ноги. Вижу, что дрожит — не только от эмоций, но и от холода. Я поднимаюсь вслед за ней, будто бы тень, и шагаю внутрь дома — туда, где тьму разрезает свет. Где свет её души рушит тьму моих подпорок.* * *
— Чувствую себя… слегка странно. — Почему? — интересуется Айви, лицо которой покрылось румянцем — пухлые щеки, на которых видны капельки воды, приковывают взгляд больше, чем скрытые пеной точеные плечи и ключицы. Я отворачиваюсь, стараясь не задерживать на ней взгляд. — Последний раз я был здесь, когда ты была одна и упорно делала вид, что меня здесь нет, — голос, отскакивая от кафельной плитки, кажется мне жалким и до одури тихим. Но Айви слышит, и я краем глаза замечаю легкую улыбку на её губах. — Только подумать, сколько времени прошло с тех пор… — Вечность, — усмехаюсь, взглядом цепляясь за творящийся вихрь за окном — то слегка запотело и картина искажена, но очертания снежинок все равно погладываются сквозь прилипший к стеклу пар. Айви снова в ванной, снова перекатывает меж пальцев невесомую белоснежную пену и ждет, пока я займу место напротив, вместо того, чтобы сидеть на полу. Но и мне здесь, по правде говоря, удобно. Неловкость витает вокруг нас, ложась на плечи тяжким грузом — думаю, попробуй я сделать вдох и точно бы задохнулся. Все немного иначе, чем прежде, а слова, сказанные до ссоры, всплывают в сознании настолько ярко, что мне стыдно за свои не самые хорошие желания сейчас. Даже после смерти позволять себе думать о чем-то подобном — неправильно, но я, как ни странно, продолжаю. — В тот день я молилась о том, чтобы ты исчез как можно скорее, — мокрыми пальцами Айви проходится по лицу, убирая прилипшие волосы назад. — Злилась на себя за то, что так бездумно приобрела этот дом — жить с призраком под одной крышей, казалось, могло стать для меня настоящей пыткой! Но… знаешь, когда ты попросил меня остаться, я… — кусает нижнюю губу, упираясь взглядом в рисунок, что извилистыми линиями изображен на плитке, — согласилась не из безысходности и нежелания носиться с бумагами. Думаю, в тот момент я увидела в тебе что-то, что отличало тебя от других призраков. Не было корысти, желания втереться в доверие и использовать. Ты свыкся со своей судьбой, но одиночество по-прежнему пугало тебя. Я поняла, что знаю это чувство как никто другой — слишком уж близким оно тогда казалось. Она неожиданно улыбнулась — искренне, с тем же горящим взглядом, от которого я бы с удовольствием покрылся мурашками, с той же теплотой, которой хочется укрыться с головы до пят. Сердце, шум которого давным-давно уже стих, кричит только одно и то же слово, будто через рупор. Люблю. Люблю. Люблю. Мне не удается собрать воедино мысли, не получается оторвать взгляда, ни улыбнуться в ответ — все мое естественно желает ответить ей тем же. Настолько сильно, что внутренности с каждой секундой выворачивает наизнанку. Все идет по кругу, больше похоже на карусель, но от этого не менее приятно. От этого появляется ощущение, словно я опять оживаю. Без тела, без возможности подарить то, что мог бы при жизни, но с душой, в которой полыхает пламя. — Я всегда думала, что со временем начинаешь понимать насколько ты одинок, будь у тебя даже огромная семья, куча друзей и знакомых. Наверное, на этом сказался мой не самый веселый опыт, перенесенный в детстве и подростком возрасте — я ведь, по правде говоря, всегда и со всеми чувствовала себя одинокой. Ну, знаешь, словно человек под куполом. Слышит слова, может общаться, наблюдать за происходящим, но, когда дело касается его самого, он… видит только эти едва видимые стены. Вроде хочет прорваться сквозь них, но никак не получается — что-то сдерживает. Я никогда не пыталась прорваться, потому и приняла это все легче, чем могла бы — смирилась, научилась искать в этом свои плюсы. В одиночестве неплохо получается поговорить с самим собой, разобрать свою жизнь на отдельные эпизоды и попробовать не совершать тех же ошибок впредь. Но ты… — Айви приподнимается, пена, что остается на коже, начинает стекать вниз, — ты всегда пытался прорваться. И я восхищаюсь тобой, потому что не каждому дана эта внутренняя сила, способная двигать дальше. Ты ведь и не пытался ни разу причинить себе вред, чтобы намеренно уйти вслед за теми, кого потерял, я права? По тебе это видно, Лео. И рядом с тобой, кажется, будто этот барьер, сдерживающий порыв оказаться снаружи, исчезает. Отступает одиночество. Я начинаю смотреть на мир совершенно другими глазами, словно наконец прозрела… Я внимательно наблюдаю за попытками Айви приблизиться ко мне, не находя слов, способных выразить весь тот ураган, что бушует под ребрами. До чего же легко ей удается дотронуться до моей души, чтобы вынуть наружу все мои чувства, страхи, ощущения. Порой это сводит с ума, но я знаю, что таким образом она дарит мне освобождение не только от собственных мыслей, но и освобождает при этом себя. Больше похоже на процесс, когда весной на подтаявшей земле появляются первые ростки, что должны превратиться в прекрасный букет цветов. По-другому я это не ощущаю. Влажной рукой она приобнимает меня сзади, щекой упираясь об бортик. Я слышу, как дышит, представляю, насколько горячее сейчас её лицо и пытаюсь побороть в себе чувство попытаться её поцеловать. Вот только не получается: стоит нашим взглядам встретиться вновь, как мы оба, будто не зная себя, устремляемся друг к другу, касаясь столь желанных губ. И, наверное, из-за тепла, что царит в ванной, мне кажется, будто я и впрямь ощущаю её. Прозвучит странно, но это так. — Я тебя чувствую, — тихо шепчет она, не открывая при этом глаз. — Всем нутром, Лео. Представь, насколько это больно — потерять эту возможность. — Однажды это случится, — говорю я ей, оглаживая линию подбородка и скул. — У призраков тоже есть свой срок. Мы только сильнее притягиваем неизбежное. — Не говори об этом сейчас, — просит Айви, наконец заглядывая в мои глаза. — Пока мы здесь это не должно быть настолько важным. Я не хочу об этом думать, слышать, тем более представлять. — Прости, — виновато говорю я. Слипшиеся из-за воды ресницы, ртуть радужки, уголки подрагивающих губ — спирает дыхание, несмотря на то, что я давным-давно уже не дышу. Айви вытягивает руку вперед, пытаясь сплести наши пальцы. Я делаю то же самое, вновь любуясь красотой её тонкого запястья, косточек и маленькой татуировкой, что замечаю не сразу. — Откуда… — Набила пару дней назад, — тепло отзывается она. — Не только разум должен помнить, но и тело. Я улыбаюсь. «Лео», выведенное на ребре среднего пальца, поблескивает из-за капель воды и падающего на пленку света — края почти не видны, если не всматриваться. Оглаживаю каждую букву, с интересом наблюдая за витиеватой линией, что так просто вычерчивает мое имя. — Даже если тебя не станет, — слышу, как тяжело ей даются эти слова, — каждый мой взгляд, брошенный на руку, всегда будет напоминать мне о том, что ты был рядом. И как сильно хотел держать её, несмотря ни на что. Тепло и… больно. Странные ощущения, которые никак не могут смешиваться между собой. Однако… такой коктейль чувств я испытываю с тех самых пор, как Айви появилась в моей жизни. И, несмотря на то, что это безумно тяжело и просто невыносимо — я бы не сумел отказаться от этого даже если бы получил взамен возможность снова вернуться к жизни. В ней не было смысла до этой встречи, но в ней появился смысл после смерти. Больше похоже на сюр, чем на остатки моего существования. Но какой в этом смысл — копаться в прошлом в поисках причин и последствий? Нет ничего важнее мгновения, в котором есть мы — сидящие в ванной, пытающиеся почувствовать друг друга и сказать так много нужных слов. — Может, — голос Айви слегка дрожит — наполнен волнением и страхом произнести желаемое в слух, — мы все же попробуем? Вновь встречаемся взглядами. В глазах, что темнеют, подобно грозовому небу, отражается желание и легкая нотка стеснения. В прошлый раз я уже дал отказную, но теперь, смотря на Айви в такой обстановке трезвым взглядом, не будучи под напором эмоций, отказать ей оказывается сложно. До одури красивая, желанная, с приоткрытым ртом, пухлыми губами, зардевшими не только от мыслей, но и от жара в ванной щеками — я неосознанно тянусь вперед. — Ты не сдаешься, — улыбаюсь уголками губ, едва ли касаясь кончиком носа её лица. — Не знаю, нравится ли мне это или… — Дороги назад уже нет. Ты сдался первым, когда позволил мне затащить тебя сюда. — Айви… — Просто… залезь ко мне. С остальным я разберусь сама. Я вздыхаю. Знаю, что, возможно, пожалею об этом, но выполняю просьбу, оказываясь напротив Айви. Минуту мы просто молча сверлим друг друга взглядами прежде, чем она пододвигается вперед и снова невесомо касается моих губ. За пеной ничего не увидеть, но я точно знаю, что дышит она через раз, что голова кружится похлеще, чем от алкоголя и что духота ванной, жар от воды и наша близость творит что-то нереальное. Руки машинально огибают плечи, пробегаются по спине там, где зияет шрам. Айви слегка выгибается, одной рукой удерживаясь за бортик. Я прикрываю глаза и пытаюсь расслабиться — единственное, что от меня сейчас требуется. Почти получается. Слышу, как она сбивается, как втягивает носом обижающий воздух, как выдыхает через рот — воображение рисует картины, от которых внутри все горит. Еще больший пожар, чем до всего этого. Похоже на пытку, но я стараюсь держаться изо всех сил — ради Айви. Это правильно. Не думай только о себе. Губы пытаются найти её, руки все так же оглаживают влажную кожу. Все заканчивается быстро, с придыханием и еле различимым стоном, что разбивается об стены кафельной плитки. Айви не смотрит мне в глаза, только виском упирается об бортик ванны. Я опускаюсь ниже, цепляя пальцы в замок — так кажется, будто она лежит на моем плече, а не на керамической поверхности. — Спасибо, — тихо благодарит уже после того, как пена превращается в мыльные разводы. Я улыбаюсь уголком губ, едва касаясь щекой её волос. — Нужно было сделать это раньше. Теперь выглядишь вполне довольной. Айви смеется.