Это было очень дурным знаком, срочной телеграммой из вселенной, предупреждением, что мир устроен не так, как он верил; возможно, даже совсем иначе, чем он мог себе представить. ©Поппи Брайт
Наступивший так внезапно август принес заметное похолодание и серость в чистое и бескрайнее небо, словно высосав из него привычные глазу краски — тонущее в лучах солнца утро выдалось на порядок холоднее, что заставило Айви забраться под одеяло практически с головой. С волосами на макушке играется проворный ветер, комната кажется светлой, утопая в желто-оранжевых лучах, что колышутся в такт с зелеными ветвями деревьев. Рука машинально тянется в сторону шоколадных прядей, но я себя одергиваю — ком скользит вдоль горла, возвращая в реальность. Внутри меня с приходом августа тоже что-то изменилось, хотя не могу сказать, что именно: то ли страхи, запрятанные глубоко внутри, начали оживать и тянуть свои лапы к разуму, то ли ощущение смерти стало слишком… очевидным. Сложно, ведь вроде как принимаешь случившееся и учишься с этим жить, но все равно — там, на периферии сознания — веришь, что однажды сумеешь ощутить себя по-настоящему живым. Как тогда, когда запах утреннего воздуха наполняет легкие до краев. Я много раз надумывал себе то, чего в сущности никогда и не существовало — фантазия играла со мной похлеще, чем при жизни, — но теперь всякое казалось явным предвестником чего-то нехорошего. Интуиция по всем законам жанра начала предупреждать меня еще задолго до того, как нам с Айви удалось найти компромисс в вопросе, касающемся и нашего сосуществования, и принятия чувств, но тогда было проще игнорировать слабые позывы внутреннего голоса, нежели прислушаться к нему и по новой разочароваться в справедливости мира. Такое решение казалось правильным, верным и отгоняющим все плохое, что кружилось в голове. Но, честно говоря, страх не уходил и по-прежнему жалил сознание. Живой, дышащий, сжирающий под чистую внутренности — с каждым днем становилось все тягостней. Его не получалось выбросить из головы, нельзя было закрыть глаза на те мысли, что крутились, подобно шестерёнкам, и единственное, что оставалось — и остается до сих пор — запихать его как можно дальше, чтобы потом, когда наступит момент, позволить ему выйти наружу, чтобы заново перебирать меж пальцев, прикидывая исход. Как бы ни хотелось верить в такой расклад событий, когда все только начало налаживаться — я принял смерть, нашел смысл для существования, пускай и в форме призрака, понял, что такое любовь, — но хорошее всегда подходит к концу: интересная книга прочитана, увлекательный фильм досмотрен, любимая песня допета. У судьбы свои временные рамки, равно как и взгляды на то, сколько именно должно продлиться чье-либо счастье, и я не знаю, когда закончится мое, пускай и верю, что сумею еще немного понежиться в своих несбыточных мечтах. Время — действительно занимательная штука, с какой стороны ни посмотри. Мы всю жизнь гонимся за чем-то недосягаемым, желанным, не замечая, как в спешке проходит сначала месяц, потом год, а затем и полжизни. Карьера, мечты о большем, деньги, поиски себя, второй половинки. Кажется, я повторяюсь, вновь упоминая быстротечность времени, но какова цена этого понимаю только сейчас. Ссоры, возникшие между мной и Айви, принятие своих чувств, её переезд, который мог бы состояться чуточку раньше — мне в любом случае не хватило бы и всего времени мира, чтобы смириться со сроком, отведенным нашему счастью. Плохие мысли, знаю. Но когда ты покрыт ими изнутри, другого не дано. Травишься, вдумываешься, убиваешь себя раз за разом и все равно каждый раз возвращаешься. Скверно и до одури противно. Рассветное солнце выжигает небо до ярко-бордовых облаков. Волосы Айви в свете попадающих сквозь окно косых лучей отливают золотом, а взор серых глаз, тепло которого отчетливо опаляет изнутри, настолько очарователен, что улыбка невольно расплывается по губам вместе с желанием очертить на коже Айви слово «люблю». — Привет, — она сонно растягивает губы в довольной улыбке, пытаясь спрятать ту за краем одеяла. — Привет, спящая красавица. Что-нибудь снилось? Айви потягивается, как кошка, а затем переворачивается на бок — так, что её взор полностью обращен на меня. Я укладываюсь напротив. — Ты, — пальцы невесомо оглаживают воздух рядом с моим лицом. — А еще умопомрачительный кофе и зелень вокруг нас. Я рисовала. Пальцы были такие черные из-за угля, что ты все время тянулся к салфеткам и вытирал их, как только я хотела прикоснуться к твоему лицу. Такой реальный сон. И такие реальные… ощущения. В её глазах проглядывается толика грусти, об которую с легкостью можно порезаться или вовсе расколоться на части. Безучастие, данное будто бы в наказание, заставляет внутренности выворачиваться и стягиваться в тугой узел. Мысли о том, что ничего не выходит, бьют резко и больно до того, что мир вокруг теряет свои реальные очертания, превращаясь в одно сплошное пятно. В конечном итоге, все попытки оказались лишь тратой драгоценного времени, проведенного в пустую — ни ритуалы, ни книги, ни записи в интернете не дали нам хотя бы секундную возможность ощутить тепло от прикосновений, равно как и самих прикосновений. Столкновение с реальностью оказалось слишком жестким, оскольчатым, до невозможности противным, но принимаемым. Нужным. Потому что без принятия сложнее. Без принятия границы все еще расплывчаты, все еще покрыты наивной верой в благоразумие судьбы. — Знаешь, я впервые живу у моря, — признается Айви. — Ну, если не считать отели, в которых я останавливалась, когда была за границей. Но жить вблизи моря — иное чувство. Здесь умиротворенно, спокойно, нет спешки, беготни от дома до работы. Я чувствую себя иначе, когда просыпаюсь. Словно действительно живая, а не подобие той, кем была раньше. Нет ощущения пустоты, которое преследовало меня очень много лет, не грызет одиночество, я не чувствую себя виноватой и… неправильной. Здесь, рядом с тобой, я наконец понимаю, что все те мысли были лишь чужим мнением, которое я принимала за чистую монету. Иногда нужно уехать, чтобы собрать себя воедино. Есть множество вещей, способных поставить под сомнение все, что было важным и нужным. Я много лет считала, что будет правильней делать вид, будто мой дар — ошибка, как и я сама. Но сейчас, оценивая всю ситуацию на трезвую голову, наконец разобравшись в себе и приняв многие свои недостатки, могу с уверенностью сказать, что я достойна всего того, что сейчас имею. Благодаря всему, что произошло, я сумела полюбить себя, понять, разобраться во всех страхах, от которых раньше убегала. — Ты переехала именно поэтому? — задаю вопрос, который волнует меня уже долгое время. Айви медлит, а затем усмехается — горько, словно не хочет вспоминать об этом. — Скорее, хотела сбежать как можно дальше от мамы. Рядом с ней я была той самой Иви, что старалась казаться нормальной, чтобы получить или заслужить — уже и не знаю, если честно — её любовь. После окончания обучения я вернулась обратно, но меня хватило ровно на три дня, ведь мама с тех пор так и не изменилась. Она по-прежнему смотрела на меня так, словно я бракованный товар, который она хранит где-то в подсобке — жалко выбросить. Но это больше не важно. Теперь каждый из нас живет той самой жизнью, которую сам выбрал. Не думаю, что она сожалеет, да и я, будучи честной перед тобой и самой собой, не скажу, что тоже жалею обо всем этом. Я наконец собрала себя воедино, — она улыбается — тепло настолько, что у меня внутри все дрожит. — Так что я ни о чем не жалею. — Я рад этому. До переезда ты была… другой. Сейчас в тебе будто больше жизни. Я бы так никогда не смог, зная, что у меня за плечами остался кто-то из близких. Из-за потери родителей я стал ценить то самое беззаботное время, проведенное рядом с ними. А после смерти бабушки вдруг понял, что остался один. Хотя ощущение одиночества преследовало меня на протяжении всей моей жизни, сколько бы я не пытался переубедить себя в обратном. У отца с матерью всегда был их собственный мир, в котором мне не нашлось должного места. Бабуля пыталась компенсировать отнятое детство, любовь, заботу, но надолго её все равно не хватило, и я жалею, что все время сбегал в себя, не пытаясь дарить ей в ответ то же самое. А после смерти, то, чего я боялся больше всего, настигло меня, как снежный ком. Я задыхался под тяжестью этого бремени, хотел уйти, но никак не находил в себе смелости. Было много переломных моментов. Много того, чего я делал неправильно. Знаешь, сожаление до сих пор заставляет меня чувствовать себя жалким, ведь что бы не происходило я все равно оставался тем же самым маленьким мальчиком, который боялся не только перемен, но и самого себя в частности. — Иногда жизнь ставит нас в те условия, из-за которых многое может измениться. Она несправедлива, жестока, беспощадна к тем, кто по сути ни в чем не провинился. Но по-другому никак. Ты тоже изменился, Лео. Не думай, что я одна сумела многое принять и обдумать. Я уверена, что будь твоя воля, ты бы тоже уехал. Судя по тому, как ты каждый раз смотришь в окно, мечты о том, чтобы оказаться подальше от этого дома, сильнее, чем может показаться. Они всегда в тебе были. И дело далеко не в смелости, ведь чтобы остаться там, где было больно, тоже нужны силы. Ты не слабый. Не считай себя тем, кем на самом деле не являешься. Внутри меня начинает что-то тянуть, отзываясь горчащим на языке принятием. Айви видит куда больше, чем я сам, и мне сложно подобрать слова, равно как и собраться с мыслями. Навеянные разговором воспоминания кружатся перед глазами, подобно карусели, что с каждым кругом убыстряет ход. Родители с их улыбками, бабуля с трубкой в руках, дедушка с газетой, Сид и Фиби, смотрящие вместе со мной на звезды, Арчи и привкус солода на корне языка — они все словно образы вырастают вокруг кровати, неотрывно смотря мне в глаза. Я чувствую их взгляды, чувствую, как тело на миг пронизывает фантомное чувство тепла и некого покоя. О чем я думал тогда, при жизни? Была ли у меня на самом деле мечта, помимо желания не казаться действительно одиноким? — Париж, — выдаю я, спустя некоторое время обоюдного молчания. — Я всегда хотел увидеть Париж. И не из-за Эйфелевой башни, отнюдь. Просто надеялся погулять по улочкам, поесть выпечки, посетить знаменитые места, вроде Лувра или Люксембургского сада — там действительно волшебно, судя по фото, — улыбка очерчивает губы. Мне хочется похрустеть пальцами, но проблема в том, что их я не чувствую и не могу даже зацепиться ими друг за друга. Айви ловит мой взгляд. Под радужкой темнеет сожаление, и я хочу отругать её за это, но не могу и слова сказать — язык не слушается, а мысли перебивают друг друга, оглушая. — Несмотря на то, что имею французские корни, я ни разу не была во Франции и тем более в Париже, но… — она пытается накрыть мою руку своей небольшой ладонью, — думаю, там волшебно. Ты отлично смотрелся бы на фоне кустарников и зеленой травы. Настолько, что я бы не переставая рисовала твое счастливое лицо. Впрочем, во сне я уже это сделала. Я прикасаюсь к её скулам, что блестят на солнце, пытаюсь убрать прядку, которая прилипла к щеке, но понимая, что снова не выйдет, отдергиваю руку. — Посмотри на Париж за меня, — произношу я. Айви мрачнеет и недовольно заглядывает в мои глаза. — Однажды придется, ты же знаешь. — Не говори так, — кусает губу, покачивая головой. — Мы что-нибудь придумаем. Ну или я пошлю к черту этот Париж вместе со всем миром, если понадобиться. Я пропускаю смешок. — Знаю. Но Париж — это хорошая мысль. Жизнь слишком ценный подарок, чтобы вот так просто растрачивать его на бесполезные вещи вроде злободневной рефлексии и поиска ответа на извечный вопрос: «А что будет дальше?». Я никогда не говорил этого, но… после смерти начинаешь ценить каждое мгновение. Это неплохой урок для тех, кто слишком безалаберно относится ко всему, что его окружает. Думаю, в этом мое предназначение — дать тебе наставление и показать, что твое существование в этом мире действительно ценно. У тебя все получится, Айви. Ты упорно добиваешься поставленной цели, несмотря на неудачи. Так что пообещай мне, что начнешь любить жизнь, начнешь смотреть на мир под другим углом. Начнешь жить, а не делать вид, что тебя все устраивает. Айви растеряно хлопает глазами. По моим губам расплывается улыбка, и я тянусь ближе, оставляя невесомый поцелуй в районе её щеки. Шум волн за окном усиливается; ветер неуклюже врезается в стекло. — Пока ты здесь, мой мир продолжает жить в гармонии, — рука осторожно поглаживает немного спутанные после сна волосы, словно через это прикосновение все тепло, что обжигает меня изнутри, способно выразить мои чувства. Айви прикрывает глаза, шепча тихое «Мой тоже». А затем наступает момент, от которого идиллия утренней картины разбивается вдребезги. Потому что как только взор Айви снова пытается сфокусироваться на мне, лицо её вмиг становится бледным, и страх — явственный, вытесняющий все, что заполняет внутри — начинает кружится в глазах. — Лео? Лео! Она приподнимается на подушках, оглядываясь вокруг. Солнечные зайчики продолжают мазать по коже, волосы отливают все тем же золотом, а привычная сердцу теплота резко сменяется пробирающим до костей холодом — Айви закусывает нижнюю губу так, что в уголке рта образовывается тоненькая струйка крови. — Айви? Эй, что происходит? Айви! Айви не отвечает. Я не сразу понимаю, что это не шутка или, возможно, очередная попытка подколоть и притвориться, что такое действительно возможно — реакция Айви не похожа на игру даже самого талантливого актера, способного за секунду войти в свою роль. Невозможно сыграть настолько реально, так, чтобы внутри все содрогнулось и подорвалось. Я продолжаю лежать рядом, не смея показывать свою растерянность, хотя внутри меня все безбожно дрожит и трясется. — Лео, ты это специально? — О чем ты? — Это не смешно! — оборачивается, взглядом пытаясь зацепиться за мою фигуру, но все никак не может её найти. — Лео, я серьезно. Ты здесь? — Айви, эй, — я пытаюсь взять её за руку, на секунду замечая облегчение, сорвавшееся с её губ вместе с выдохом. — Ты чего? — Ты… пропал, — она старается привести дыхание в норму. — Как бывает в дурацких играх, когда персонаж то появляется на экране, то исчезает. И твой голос… стал тише, словно кто-то убавил звук. Что происходит? Мы встречаемся взглядами. — Лео? — она задерживает дыхание. — Что происходит? — Я… я не знаю. Молчание опускается тяжким грузом на плечи. Растерянность, осознание, горечь разом отражаются во взгляде Айви, вызывая слезы — она не сразу понимает, что плачет, только когда пальцами касается щек. Ногти впиваются в волосы, пытаются сжать отросшие пряди, но ощущений от этого ноль. Впервые мне кажется, что мир действительно переворачивается с ног на голову, заставляя тело соприкоснуться с жесткой поверхностью пола. Я пытаюсь сжать Айви в своих объятиях, надеясь, что она успокоится и позволит эмоциям выйти наружу, но тихий плач превращается в громкую истерику, что режет по ушам и которая в конечном итоге являет истошный крик. Крик, что сотрясает стены и меня всего изнутри. Я насчитываю около десяти «Ты здесь?» и ровно столько же «Вернись».* * *
Шторы в комнате парят над паркетом, закрывая окна от солнечного света. Темнота навевает не самые оптимистичные мысли, как и положение Айви: она лежит на кровати, свернувшись калачиком и смотрит на нарисованного мною жирафа, которого освещает неяркий свет лампы. Тишину разбавляет шум волн, что смешивается с её тяжелым дыханием, и мне впервые становится так больно — даже принятие того, что я умер, было легким укусом комара по сравнению с тем, что я вижу сейчас. С тех пор прошло два дня, за которые мало что изменилось — Айви так и продолжает погружаться в пучину своих страхов, не обращая внимание ни на голод, ни на мои уговоры, ни на вибрацию своего мобильного, который раз в полчаса снова начинает ездить по поверхности прикроватной тумбы. Ни тяжелее, ни легче — вроде как и понимаешь, что происходит что-то совершенно ужасное, но наивно веришь, что все образуется. Слепая вера, бессмысленная, но желанная, как чертово озарение, которое внезапно ударяет по голове, становится единственным, что крутится в голове помимо: «Я здесь, но она не видит». Она не видит. Увидит ли? — Лео, — тихо зовет меня Айви. Я сижу на кровати, смотрю на неё и не понимаю, что теперь делать. — Пожалуйста, появись. — Я здесь, Айви. Здесь. Она отрывается от подушки. Лицо немного опухло, в отсвете горящей настольной лампы проглядываются мокрые дорожки. Голос с легкой хрипотцой выдает, что плакала — беззвучно, чтобы я не увидел. Но я вижу. Настолько ярко, что хочется закричать. — Неужели… — всхлип — долгий, протяжный, почти с надрывом, — я не хочу, чтобы ты уходил. Не сейчас, черт возьми, мы ведь… мы ведь пообещали… — Я тоже. Больше всего на свете не хочу, зная, что будет вот так. Но Айви этого не слышит. Комната снова наполнена тягучей тоской и безысходностью, и я понимаю, что по-прежнему остаюсь немым зрителем, а Айви ведет монолог сама с собой. От этой мысли все внутри сжимается, грозясь разлететься на части — я уже напоминаю себе потрескавшееся стекло. — Я знаю, что ты наверняка слышишь, — она утирает слезы, закусывает губу и пальцами сжимает покрывало. — Знаю, что ты здесь, знаю, что наверняка просишь меня успокоиться, но… одна только мысль о том, что тебя не станет, выворачивает изнутри. Я никогда не думала, что это настолько больно. Пожалуйста, покажись. Я накрываю её руку. — Пожалуйста… Мимолетное тепло касается кончиков пальцев, словно обжигая кожу огнем. На секунду мне кажется, будто я начинаю чувствовать, как дрожит ладонь Айви, какой холодной она может быть. Но ощущение настолько мимолетное, что зацепиться за него дольше секунды не выходит. В этот момент мы наконец встречаемся взглядами. Айви всхлипывает, съеживается, трясется. Я выдавливаю из себя ободряющую улыбку, но вижу, что это мало чем помогает. Горечь застаивается в горле, подобно комку, что не можешь проглотить. — Это нечестно, — выдыхает она. — Нечестно! — Айви, послушай… — Так не должно быть! Это просто несправедливо, Лео. Я должна что-то придумать, — перебивает. — Должна что-то придумать. Хоть что-нибудь! «Что-то придумать» срывается с губ, как в горячке, отскакивая от стен и превращаясь в своего рода молитву. Взгляд Айви поглощен отчаянием и все той же слепой верой в лучшее. Я пытаюсь вразумить её, подобрать нужные слова, но она не слушает — не хочет слушать. Вместо этого срывается с места, берет ноутбук, вырывая провод зарядки, и садится на кровать. Вкладки браузера отражаются в её безжизненных глазах. — Об этом должно быть что-то написано. Хоть где-нибудь. Я не сдамся, Лео. Обязательно что-нибудь придумаю, обещаю. Я стараюсь улыбнуться — искреннее, чтобы Айви сумела поверить и принять действительность. Слышу, как стучат кнопки клавиатуры, как тяжело она дышит, наверняка мечтая сейчас о том, чтобы закурить. Но поиск не дает никаких результатов, и это заставляет Айви с силой отбросить технику в сторону, вызывая новый поток слез. — Прости, — зачем-то извиняюсь я, чувствуя себя действительно виноватым. Айви качает головой, шмыгая носом. — Это не твоя вина, Лео. Ты пытаешься меня утешить, и я очень это ценю, но… я справлюсь. Я обязательно найду решение, и все это закончится, слышишь? Я киваю, хотя сомневаюсь, что получится. Это знак. Вселенная слишком громко кричит о том, что настало мое время уходить. Но я не хочу. Я не готов. Мир медленно трещит по швам, содрогаясь под аккомпанемент все того же шума волн и нового всхлипа Айви. Это действительно нечестно — уходить сейчас. Тогда, когда я только-только ощутил себя счастливым. Когда ощутил себя более, чем живым. — Я люблю тебя, — сквозь слезы улыбается Айви. — И я не позволю тебе уйти.* * *
— Мириам, послушай, — на том конце провода отчетливо слышно, как Мириам пытается донести до Айви свои мысли, но терпит фиаско. — Нет же, нельзя так просто смириться с этим! Айви вышагивает по комнате от стола до кровати. Фаланга указательного пальца прикусана, видно, что она размышляет и пытается найти решение проблемы. Я наблюдаю за этими бесчисленными попытками, ловя себя на мысли, что мы только оттягиваем неизбежное. Но мое мнение навряд ли повлияет на столь решительные действия Айви, равно как и не переубедит её в сомнительности данной затеи. Слишком упертая, слишком верит в нас, и я не могу не делать того же, потому что всем своим нутром мне хочется думать, что в этот раз точно выйдет. Вот только сознание постоянно возвращает к правде. Неделя с момента первого исчезновения кажется вечностью. — Ты обещала, помнишь? Сказала, что постараешься мне помочь, если вдруг что-то произойдет. И я прошу тебя, как единственного человека, что знает всю правду. Нет, это не глупо! Это моя жизнь, черт возьми! И я не хочу опускать руки раньше времени, не хочу снова делать вид, что меня это не касается! — вскрикивает Айви. Повисает молчание. Айви останавливается, закрывает глаза и выдыхает, стараясь успокоиться. Ресницы дрожат, мокрые дорожки вновь катятся по раскрасневшимся щекам. — Это больно, Мириам. До того, что я хочу сейчас же пойти на кухню и перерезать себе горло, понимаешь? Да, мне страшно, и я… не могу. Что? «Оставь дверь открытой, — слышится в тишине. Айви опускается на кровать, зажимая рот рукой. — Я приеду через пятнадцать минут. И если обнаружу твой труп, то поверь мне, я достану тебя даже с того света!» — Хорошо, — уголки губ Айви дрожат. Телефон падает на мягкий матрас. Вместе с ним в пучину переживаний падаю и я, не имея сил пошевелиться. Только кричать. Громко. С надрывом. В тишину, что вместе с темнотой вгрызается в горло.* * *
Мириам появляется в доме через полчаса. Выглядит уставшей без косметики и в спортивном костюме — картина становится привычной, не считая того, насколько потерянной рядом с ней кажется Айви. Они усаживаются в гостиной и на протяжении получаса разглядывают что-то на ноутбуке, пребывая в полном молчании. Дым периодически кружит вокруг женских фигур, будто туман, скрывающий за собой всю неизбежность ситуации. Я снова ощущаю себя одиноким, не видимым, не ощущаемым — довольно непривычно, если не брать в счет те два года, проведенные в кромешной тьме и одиночестве. К хорошему привыкаешь быстро, к плохому — практически никогда. Но по-другому навряд ли выйдет — осталось совсем немного, если я правильно понимаю — пока не наступит первое октября. День, когда я родился. День, когда я умер, так и не узнав, каково это — по-настоящему жить. Занимательно, что дата смерти и рождения становится отправной точкой неизбежного. — Открой эту, — Мириам пальцем указывает на ссылку — голос её хрипло отражается от стен. Айви кликает тачпадом, устремляя взгляд на открывшийся текст. — Она какая-то странная. Я имею в виду этого медиума. И дизайн сайта, конечно, доверия не вызывает. — Плевать, — отзывается Айви. — Здесь написано хотя бы что-то похожее на правду. — Ты уверена, что это хорошая идея? — интересуется Мириам. Не согласиться с ней сложно — изображенная на фото тучная женщина не вызывает ничего, кроме явного скептицизма. Обвешанная кольцами, с множеством амулетов на груди и уверенным взглядом, что должен гипнотизировать, но вместо этого поселяет лишь толику неприязни. До появления Айви я не верил в кого-то, кто может с легкостью лечить болезни, кто раскладывает карты и рассказывает твою жизнь, начиная от рождения и заканчивая смертью. Для меня существовал мир реальных, потусторонний же казался выдумкой шарлатанов, которым нужно зарабатывать деньги на слишком наивных людях. Но теперь, в силу того, что я сам оказался по другую сторону, а Айви сумела увидеть меня и прожить рядом целый год, сомнения медленно, но верно закрадываются в ослабленный эмоциями разум. Я просто хочу верить в возможность, но понимаю, что моя вера приравнивается, скорее, к мечте, которой не суждено сбыться. Потому, вновь оглядывая фото, сдерживать под замком свои мысли становится сложно. — Это не сработает, — вслух произношу я, зная, что наверняка не буду услышан. Но Айви резко оборачивается и наконец встречается со мной взглядом. Я выдыхаю. — Ты должна понимать, что она наверняка обычная шарлатанка. — Ты ошибаешься. — Снова его видишь? — Айви кивает. — Что ж, Лео, давай не будем делать поспешных выводов. Мне она тоже не нравится, как и идея посетить её гадальное ложе, но выбора не остается. Наше мнение все равно не сыграет большой роли. Так что позволь Айви хотя бы попробовать попытать удачу. Я улыбаюсь уголком губ, жалея, что Мириам не видит моей реакции и не слышит того, что я обязательно сказал бы, появись такая возможность. Айви тем временем записывает в заметки адрес. Я вижу, как дрожат её пальцы, как прикусана нижняя губа, как Мириам приобнимает её за плечо, шепча слова поддержки. — Мы должны попробовать, — едва слышно срывается с губ Айви. — Нельзя опускать руки. Она уверенно и прямо заглядывает в мои глаза, выбивая вместе со всеми сомнениями из меня воздух. — Ты же знаешь, что чудес не бывает. — Знаю, но только мы в силах это чудо сотворить, — говорит Айви. — И я сделаю все, что понадобится, чтобы не дать тебе уйти. Мириам молча сжимает её ладонь, тяжело вздыхая. — Не думаю, что имею право судить, — она пытается подобрать нужные слова, закусывая край губы, — однако… это не дает никакой гарантии, что все действительно получится, Ив. Это тяжело принять, но ты должна смириться, если все же не выйдет. Думаю, Лео тоже больно от одной только мысли о том, что будет с тобой после того, как он… уйдет. — Прекратите, — Айви трясет головой, отмахиваясь от наших слов, как от надоевших насекомых. — Неужели я одна здесь верю в лучшее? — Этот мир слишком несправедлив, моя дорогая, — Мириам усмехается. — И то, что происходит сейчас — тому подтверждение. Проще отпустить. Правда имеет весьма скверную силу разрушения. Вряд ли в этот раз будет иначе. Айви дрожащими пальцами цепляется за пачку, вставая на ноги. В два шага преодолевает гостиную, скрывается за дверью, что ведет на крыльцо, и усаживается на ступени к нам спиной. Я вижу, как дрожат её плечи, как дым окутывает хрупкую и весьма худую фигуру, но не решаюсь последовать за ней. Мое присутствие только усугубит ситуацию, как бы горько мне ни было от сего факта. Мириам тихонько выругивается, прикрывает глаза и откидывается на диван. Атмосфера в доме становится похожа на разряд электрического тока, которым пропитан воздух — тяжко оседает в легких и не дает полноценно дышать. Все рушится. И я не могу это предотвратить.