… горькие слезы, рыдания — так прощаются люди, когда их надежда на новую встречу тоньше паутины. ©Гарриет Элизабет Бичер-Стоу
Это трудно. Смотреть, как кто-то изо дня в день пытается справляться с тем, что неизбежно. Видеть, как при готовке Айви утирает собирающиеся слезы, нарезает на доске овощи и говорит о сюжетных поворотах, на которые решилась в новой книге. Как тени клубятся в углах, как лампа освещает её осунувшееся лицо и глаза, в которых столько боли, что даже словами не удается передать. Айви говорит без умолку. Так много, так быстро, так… словно тишина действительно заставляет её чувствовать себя одинокой. — Сегодня звонила мама, — она усаживается за стол, ложкой перемешивает салат и все никак не может начать есть. — Сама, ты представляешь, Лео? Сказала, что чувствует, что мне плохо. Такое чувство, будто её это действительно волнует. Мы проговорили не больше пяти минут. Она звала меня в гости, как только разберусь с делами. Сказала, что заболела и ей нужна моя поддержка, как никогда. Досадно, а? Люди вспоминают о важном только когда оказываются в беде или переживают не самый лучший момент жизни, рассчитывая, что кто-то из прошлого обязательно должен им помочь. Я обхожу её со спины и присаживаюсь рядом. Сережка в носу переливается золотом, отросшие пряди спадают на плечи и выглядят слегка влажными. Она только недавно из душа: горящие красным щеки, чистая свободная футболка, на которой видны капли воды. Осторожно пытаюсь заправить прядь волос за ухо. Айви заметно покрывается мурашками. — Да, я уверена, ты находишь это весьма забавным. Взгляд невольно падает на календарь. Перечеркнутым красным даты, обведенное в кружок первое октября. Она считает дни. И с каждым ей становится все тоскливее. С каждым, я уверен, она боится, что мы так и не сможем увидеть друг друга. Я тоже боюсь. До чертиков, если честно. Это каждый раз бьет меня все сильнее. Конечно, мириться со своей участью тяжело, принимать — еще тяжелее, но… когда ты видишь, когда подсчитываешь дни вместе с тем, кто тебе дорог, становится невыносимо. Если бы это было возможно, если бы я только мог продлить этот момент! Рука проходит сквозь стол в попытке удара. Я в отчаянии, в смятении, я буквально разрываюсь на части от того, что должно произойти. Но делать вид, будто это правильно, будто так и правда будет лучше — моя прямая обязанность. Я не имею права показать Айви то, насколько сильно сожалею о скором уходе. Обо всем, кроме встречи с ней. Кроме любви, что до краев наполняет душу и наверняка наполнила бы мое живое сердце. Впрочем, она и мертвое наполняет, как бы абсурдно это не звучало. Айви так и не притрагивается к салату.* * *
Тепло уходит из города. Солнце кажется все тускнее, плывущие облака все больше, словно огромный слой ваты, что все время пытается заслонить небосвод, наводит и без того гнетущее чувство. Растянутый папин свитер, собранные в неаккуратный пучок волосы, перепачканные в земле руки — Айви сидит на балконе, заботливо пересаживая цветы из сада в горшки. Кошка трется где-то рядом, все время попадая ей под руку, но Айви улыбается — тепло, нежно, почти без грусти. Ветер снова треплет темные волоски на голове. Море стихает и заново заводит свою песню. В этот момент мир действительно кажется спокойным, умиротворенным, как кадр из фильма. И Айви в нем, несмотря на тоску, что отчетливо расползается под радужкой серых глаз, прекрасна. — Знаю, милая, я тоже очень по нему скучаю. Кошка мурчит в ответ.* * *
— Как ты? — Мириам осторожно обнимает Айви за плечо, поглаживает по голове и не выпускает её из объятий до тех пор, пока та сама не отстраняется в сторону. — Вижу, что немного лучше. — Перерывы стали настолько долгими, что я начинаю сходить с ума. — Когда он появлялся в последний раз? — В прошлый четверг. На три минуты, я считала. — Ив… — Знаю, Мириам, — Айви грустно улыбается, прикрывая глаза. — В первые дни было хуже, сейчас… сейчас я не могу сказать, что в порядке, но… уже легче. Так что не смотри на меня так, словно я умираю. Мириам кивает, вновь зацепляясь за худые плечи Айви. Лампочка над головой желтыми бликами скачет по их лицам, на которых отчетливо вырисовывается печаль. Я благодарен — будь я здесь, обнял бы Айви, не раздумывая ни секунды. Я хочу этого больше всего на свете. Хотя бы обнять. — Спасибо, Мириам, — Айви тихонько усмехается, пряча лицо в светлых волосах подруги. — Я правда благодарна. — В свое время ты сделала для меня больше, чем я делаю сейчас. Так что давай без розовых соплей, договорились? — Мириам смеется, Айви вторит ей в ответ. Они обе скрываются в гостиной — тени играючи скачут по паркету. — Надеюсь, сегодня чай без виски? — Без. Мятный? — Ага. И ваш фирменный Брауни, будьте добры. Мириам тепло улыбается, провожая фигуру Айви взглядом до кухни. — Прости, Лео, — извиняется зачем-то она, подходя к одну из рисунков Айви, который та повесила на стену, — жаль, что вышло так, как вышло. Уверена, при жизни ты был хорошим парнем. Думаю, у вас бы и правда вышло. Она изменилась благодаря тебе. И перемены пошли ей на пользу. — Спасибо, — вслух произношу я, зная, что Мириам все равно не услышит. — Ты не такая уж и плохая, как я думал. Мириам пальцами пробегается по рисунку, улыбаясь. И я не могу сдержать улыбки в ответ.* * *
В комнате темно; тени живут собственной жизнью и двигаются в такт её дыханию. Я смотрю, как Айви переворачивается на бок и снова взглядом цепляется за жирафа. Воспоминания будто оживают сами собой. — Привет, — тихо, почти шепотом, произносит она. — Привет, — вторю ей я. Рука, сжимающая подушку, в миг пытается коснутся моих волос. — Держишься лучше, чем я думал. — Наверное, — грустно усмехается Айви. — Я умею игнорировать некоторые вещи. С тех пор, как ты появился в последний раз, прошло достаточно много времени. Мы даже толком поговорить не можем. — Напоминает время, когда ты делала вид, что меня здесь нет. — Сейчас все иначе. Не могу объяснить, но чувствую тебя. На подсознательном уровне, наверное. А, может, это самовнушение играет со мной злую шутку. Не знаю. Но я так рада, что ты здесь. — Я тоже. У тебя отросли волосы. Так… непривычно. — Правда? — она улыбается. — Решила отращивать. Всю жизнь носила длинные, а до переезда решила отстричь. Хочешь посмотреть? Я киваю. Айви осторожно берет мобильный в руки и что-то долго ищет в галерее. Свет, падающий на ее лицо, освещает привычные сердцу черты. Пальцы, как по наитию, тянутся к ней, обводя каждый любимый контур. До чего же красивая. — Вот, — вытягивает телефон так, чтобы мне было видно. — Это с поездки в Испанию. Там теплые зимы, а еще такой свежий и чарующий воздух, что я часто выбиралась на прогулку по знаменитым улочкам. Мы ездили туда с Мириам, еще до её встречи с Алексом. — Она не всегда была такой модницей? — удивляюсь я. Айви смеется. Мириам действительно непохожа на себя: вместо светлых прядей у нее копна каштановых кудрей, а брендовые вещи, в которых я до этого её видел, заменяют довольно объемный свитер и широкие джинсы. Выглядит непривычно. Айви на фотографиях тоже другая: без пирсинга, без косметики, со струящимися темными волосами, с которыми играется ветер. И везде смеется. Счастливая. Искрящиеся серые глаза, на некоторых фото она дурачится, и улыбка режет щеки, до того, что сдерживать её не хочется совсем. Я провожу по фотографии пальцем, пытаясь запомнить этот момент. — Я не люблю фотографироваться. Все фото обычно неудачные, но эти я решила сохранить. В то время я действительно думала, что обрела душевный покой. Наверное, потому что стала свободной, начала заниматься любимым делом, отказалась от прошлой жизни и стерла все, о чем могла сожалеть. У меня мало когда клеилось общение с людьми, с отношениями и подавно. Не знаю, как мы с Мириам сумели найти общий язык. Она ведь полная противоположность меня. Сам же видишь. Я киваю. Айви убирает телефон и укладывается по удобнее — практически нос носом к моему. — Я всегда казалась всем странной. Многие мои парни говорили, что я слишком… безэмоциональная, в каких-то моментах черствая. Возможно, так и было, ведь когда боль невыносима, начинаешь закрываться. Становишься тем, кем боялся стать. Но перемены важны. И дело не в том, что я такая, дело в том, какой человек рядом и что он в тебе раскрывает. Только любящие руки мастера способны сотворить что-то по истине волшебное, помимо желания и приложенных усилий. У меня всегда было… наоборот. Никто не хотел вкладывать силы, оттого и мне стараться не хотелось. Но ты… Айви прикрывает глаза, ощупывая подушку, на которой я лежу. — Но ты, несмотря на то, что снова исчез, поменял мою жизнь. Я не рассказала до конца о том визите к медиуму. Она спросила меня: «Чего в момент расставания тебе бы хотелось больше всего?» и я без промедления ответила, что хотела бы наконец прикоснуться к тебе, продлив этот момент настолько, насколько это возможно. А потом… потом она улыбнулась. В следующий раз, Лео, когда ты снова появишься, я расскажу тебе кое-что очень важное. Потому… обещай появиться. — Обещаю.* * *
— Смотри, — указываю на окно, за которым теплится солнце, — листва начала опадать. Айви подходит ближе, раскрывает балконную дверь и ловит пожелтевший лист руками. — Уже почти конец сентября, — выдаю я, она кутается в свитер. — Море бушует сегодня сильнее. — Первого октября обещают дождь. Природа чувствует. Она оборачивается. Но взглядом меня так и не находит.* * *
— Я знаю, что ты смирился с этой мыслью раньше, чем я, — Айви задвигает шторы в гостиной. Сегодня среда — холодная, пасмурная и давящая. Свет от ночника пляшет по серой кофте. — Я… разрывалась между двумя вариантами, о которых говорила мне медиум. Отпустить, смириться… на время удалось. Кружка, что стоит на столике, дымится. Айви берет её в руки и делает глоток. Я наблюдаю, как её фигура медленно вышагивает по гостиной и не понимаю, о чем речь. — Помнишь, я упоминала девочку? Медиум показала мне кое-что. И потому я много раз прокручивала этот момент в своей голове, словно не веря, что это возможно. Наблюдать за подобным было больно, знаешь? Момент, когда действительно наступает конец, когда душа обретает покой и в секунду растворяется вместе с надеждой. Это была её дочь. На вид не больше десяти, с косичками, в цветочном платье, с раскосыми глазами и улыбкой, от которой даже мое сердце на миг замерло. Девочка просто коснулась любимой игрушки, подаренной матерью — важная вещь из прошлого, что до сих пор связывала их нитью воспоминания. Миг, Лео. Когда я коснулась кружки, то почувствовала тепло — всего лишь миг, но пальцы ощутимо обожгло. И… у нас еще есть шанс этого мига. Слышишь, Лео? Иронично, но… это благодаря Фиби. Если бы она не отдала мне ту фотографию… Если бы не появилась в этом доме, показав насколько сильно тобой дорожила. Осознание становится вполне четким и бьет одним единственным ударом в солнечное сплетение. Удивительно, как человек из прошлого дает тебе шанс на исполнение заветной мечты в будущем. Я смотрю на Айви — она усаживается на пол и прожигает взглядом тот самый рисунок. Кружка соприкасается с полом, сигарета за ухом вмиг оказывается зажата меж губ. Она не поджигает её, только смотрит. Я отчетливо вижу, как в глазах Айви все еще теплится надежда. Надежда на одно единственное, но вполне реальное прикосновение.* * *
Наверное, все так или иначе сводится к логическому завершению. Я уже не раз думал об этом, не раз прокручивал в своей голове предстоящий исход и представлял различные его вариации. Еще при жизни, укладываясь в кровать и закрывая глаза, это казалось вполне нормальным — каждый ведь думает о своем конце. О том, что ждет после, о том, как твой уход воспримут, о том, как его переживут. Я хотел, чтобы меня помнили. Как и любой другой человек, окруженный людьми, я хотел оставаться в их мыслях, всплывать тогда, когда становится грустно, и не вызывать чувство боли, а скорее… светлой тоски. Так правильно и так, наверное, легче для всех. Удивительно, как быстро пролетела жизнь. Момент рождения, мои детство, юношество, взрослые годы. Еще в тринадцать я думал: «Боже, как далеко до восемнадцатилетия!», а уже в восемнадцать, когда задувал свечи, не мог поверить, что пройдет еще два года и мне стукнет двадцать. За двадцать лет жизни, прожитой в сожалении, в мыслях, в скорби и горечи, я не успел ровным счетом насладиться всем, чем желал. Прискорбно, конечно, но смерть не выбирают — все просто в один момент сводится именно к ней. Как же много раз я затрагивал это, равно, как и все, что было при жизни важным. Говорить про ценность уже явно глупо, но я повторюсь, потому что больше мне думать и не о чем. Не о мире же во всем мире размышлять, верно? Прошлое кажется все ближе. Воспоминания мутные, как будто туман по утру — неяркие, но все же проглядывающиеся лучи солнца так или иначе пытаются согреть кожу. В них мамино лицо далекое, а папино и вовсе скрыто от глаз. Я вижу только их объятия, то, что они все время на расстоянии и мне даже с вытянутой рукой их не удается коснуться. Бабушка с трубкой немногим, но ближе — седые волосы, морщинки возле глаз, прямо как у отца при жизни. Деда не удается вспомнить совсем — он умер, когда мне было десять, потому и память о нем такая же смазанная, как и все воспоминания в целом. Но я хочу вспомнить. Хоть один эпизод, где все до деталей ярко. Где кажется, будто счастье колет ребра и улыбка никак не может сползти с лица. Это уже не вызывает боли. Я просто жду, когда все закончится. Ведь конец — это и правда неизбежность. Неизбежность во благо всего на самом деле. Конец моего одиночества, когда появилась Айви. Конец моим внутренним терзаниям, когда забытые воспоминания вернулись ко мне яркой вспышкой. Конец, что освободит и одновременно позволит мне попрощаться с Айви. Так странно. Единственное, что встает сейчас перед глазами — момент, когда я впервые увидел её в этом доме. В легком пальто цветом, как её глаза, с короткими темными волосами, с интересом во взгляде, что был обращен к каждой из комнат. Трудно было поверить, что спустя столько времени здесь кто-то вновь появился — тень её фигуры перемещалась так плавно, что мои взгляды украдкой возвращались к ней, и я не мог этому сопротивляться. Наверное, именно в тот момент я впервые ощутил что-то. К ней, к девушке, что задержалась возле моего рисунка в комнате и пальцами — так, как я в свой последний день — коснулась поплывших контуров. Её улыбку трудно забыть. Дернувшийся уголок губ, мягкий, нежный взгляд, её поворот головы, склоненной набок. Айви обернулась, но мне вовремя удалось спрятаться. Не знаю, почему именно, но я не хотел, чтобы она видела. Видела переполнявшие меня тогда эмоции, видела надежду, что сочилась откуда-то изнутри невообразимым потоком. Она задержалась там не больше, чем на минуту. Но мне хватило и этого для того, чтобы очароваться ею. Оклик Мириам заставил её спешно покинуть комнату, а меня вынырнуть обратно, чтобы вновь подойти ближе к стене, постаравшись снова дотронуться до нее. Чтобы, возможно, попытаться ощутить то самое тепло, которым было пропитано её прикосновение. Я попался уже тогда. Попался, потонул, упал в недры иных ощущений. И молился, честное слово, я упорно повторял себе, как мантру: «Пожалуйста, пусть она купит этот дом», мечтая о том, чтобы вселенная хоть раз в жизни услышала мои слова. Ведь даже шепот, пропитанный безукоризненной верой, все равно достигает чьих-то ушей. Все, о чем я прошу сейчас — походит на то же. Я просто хочу, чтобы все это закончилось. Мне тяжело, мне страшно, мне безумно волнительно, но я знаю, что за концом наверняка последует и начало. Начало для того, чтобы встретить её. Не здесь, но где-нибудь обязательно. И я в это всем сердцем верю.* * *
До конца моего дня рождения остается несколько часов и их приближения я, как ни странно, уже не боюсь так, как мог бы раньше. Удивительно, как легко удается принять то, что вскоре исчезнешь. Раньше я ждал этого так сильно, что буквально считал дни, теперь же я стою напротив своей комнаты и не могу поверить, что скоро этот день наступит. Внутри будто плещется успокоение, желанная гармония, которую всю жизнь ищешь, чтобы примириться с самим собой. Так странно и так… хорошо. Тело ничего не весит, мысли не жужжат в голове, как стая ос, и я словно ощущаю, как эфемерно стучит в груди мое сердце. Я здесь, держусь за едва целую нить и хочу, чтобы после моего ухода гармонию обрела и Айви. Она красится. Долго выбирает одежду и все время торопится переодеться во что-то еще, потому что многие вещи сидят на ней не так, как ей хочется. Она готовится. Нервно поправляет волосы, дышит тяжело и причитает каждый раз, когда встречается с собственным отражением в зеркале. Я с улыбкой наблюдаю за этим. Такая серьезная, но не менее красивая, чем всегда. — Вот это, — оказываюсь за её спиной и указываю на вешалку, видя, как табун мурашек пробегает по обнаженной спине. Айви вздрагивает и оборачивается. — Ты прекрасна. — Я думала, что ты не появишься до двенадцати, — облегченно выдыхает и стягивает с вешалки черное платье. Я грустно усмехаюсь, не в силах сдвинуться с места. — Подожди минуту, хорошо? Она старается натянуть платье как можно быстрее. Волосы, подкрученные утюжком, спадают на плечи, подведенные глаза, смотрящие на меня с ожиданием, пальцы, что теребят край ткани. Стоит посреди комнаты, кусает губу и не знает, куда деть взгляд. Словно маленькая девочка ждет одобрения, и я снова не могу сдержать улыбки. — Ну… как? — Невероятно красивая. Как и всегда. — Подойди, — просит она. Я делаю неуверенный шаг, но оказываюсь ближе. — Дотронься меня. Попробуй с силой надавить, не стесняйся. Рука незамедлительно касается лица, большой палец обводит линию скулы, пытается врезаться в мягкую кожу щек. Безрезультатно. — Скоро все кончится, — она опускает голову. — Не могу в это поверить. Оставь на мне хотя бы какой-нибудь след в память, Лео. Молчание вязким комком оседает в легких. Айви с силой закусывает губу; в глазах собираются слезы, но она старается не расплакаться — замечаю, как длинные ногти впиваются в мягкую ладонь. — Скажи… хоть что-нибудь… — Я… уф, — вздыхаю, злясь на самого себя. — Я так долго прокручивал все, что хотел сказать. Все, что меня мучило, а теперь и слова вымолвить не могу. Черт! — Если не готов сейчас, то, может позже… — У нас не так много времени, Айви. — Знаю, — она кивает. — Но еще немного. Совсем чуть-чуть, хорошо? Я обнимаю её. Так сильно, что кажется, будто она бы с легкостью треснула, приложи я больше усилий и имея на это хоть какое-нибудь право. Носом прохожусь по волосам, пытаюсь щекой ощутить их мягкость, представить запах, тепло, которое исходит от её тела. Но ничего. Пустое, холодное, все такое же эфемерное только на подсознательном уровне. Я выдыхаю. — Лео? Ты здесь? Лео! Нет-нет-нет! — Айви оглядывается. — Так быстро? Где ты? Лео! Она скользит по паркету, выбегает из комнаты на кухню, затем в гостиную и держит в руках фото, которое успела прихватить со стола. Я следую за ней, все время крича, что я здесь. Но голос — как бы сильно мне того не хотелось — слуха Айви не достигает. В какой-то момент я слышу грохот, а затем тихий плач — её пальцы впиваются в фотографию, сжимая ту настолько сильно, что мнутся кроя. — Вернись, Лео! Вернись… Плач Айви эхом вибрирует меж стен и с каждым всхлипом, с каждым вдохом становится все надрывнее и громче — паника душит меня настолько сильно, что в попытке докричаться, быть услышанным и увиденным, я пытаюсь сжать её сгорбленную фигуру как можно сильнее, повторяя, словно мантру «Я здесь». В темени гостиной шум ветра, что с силой бьет по стеклу, кажется оглушающим. Настенные часы отчитывают минуты в такт с моими мыслями и страхами. Айви не успокаивается ни спустя минуту, ни пять, ни десять. Она сидит на полу. Разбивающийся на эхо шепот продолжает звать меня по имени, вторя «Ты здесь?», но я ничего не могу ответить. Отчаяние горькое, бурлит внутри и сжигает подчистую все, что только возможно. Не так я представлял последние часы нашего прощания. Я встаю с пола, тенью пересекая часть гостиной. Свет в коридоре яркий, наверняка слепит глаза — вспоминается наше знакомство. Взгляд Айви, мои попытки её остановить, хлопок двери и тишина, в которой оставалось сходить с ума. Я много думал в тот момент, много вспоминал, анализировал свою жизнь и то, как она может поменяться, стоит Айви вернуться обратно домой. И все действительно поменялось, несмотря на то, что было столько всего плохого и хорошего между нами. Отрицание. Взгляд. Принятие. Существование. Беспокойство. Рана. Недопонимание. Тепло. Шаг. Колебания. Осознание. Диссонанс. Попытка. Перемены. Знак. Действительность. А теперь и прощание. Столько всего! И оно, без сомнений, стоит того, чтобы переживать эти моменты снова и снова, там, где параллельные миры и бесконечность вселенной. В этой реальности мы так и остались по разные стороны невидимой стены, будучи простым человеком и призраком, но в другой — я в это верю всем своим существом — мы наверняка сумели найти друг друга. Живые, с кучей проблем, заморочек, страхов, неуверенностью, но безграничной взаимной и чистой любовью. Такой, которую чувствуем прямо сейчас. — Лео? — голос Айви охрип, смазанная косметика ничуть не делает её хуже, и взгляд, что еще минуту назад казался потухшим, зажигается надеждой. — Ты здесь. Я тебя вижу. — Пора, — грустная улыбка, что дается с неимоверной болью, очерчивает губы. Я вытягиваю руки, прося таким образом Айви подняться и подойти. — Ну же, иди ко мне. Ей с трудом удается подняться на ноги — координация в буквальном смысле играет с ней злую шутку, и я поддаюсь вперед, неосознанно пытаясь поймать Айви в полете. В этот же момент пальцы, рассекающие воздух, отчетливо ощущают тепло — настоящее, реальное во всем его проявлении — и шероховатость фотографии. Перед глазами будто встает пелена, разделяющая мир на отдельные части. Мне три. Комната настолько огромная, что потолок кажется бесконечно далеким. Я тянусь к нему рукой, но вместо этого нащупываю лишь воздух. Папин смех касается слуха, а его большие ладони с легкостью подхватывают меня ввысь, заставляя чувствовать себя буквально пушинкой. — Я хочу дотянуться до звезд, пап, — тяну я, смеясь от того, насколько сильно парю над полом. — До звезд невозможно дотянуться, Леонард. Небо слишком далекое. Но я обязательно что-нибудь придумаю, договорились? С того момента в моей комнате появились неоновые звезды. Мне восемь. Мамино платье развивается на ветру вместе с копной волос, что в свете солнца переливаются золотом. Она стоит на берегу, волны нежно касаются её босых ног — закат кажется настолько волшебным, что я забываю о том, как правильно дышать. Море теплое, все так же выбрасывается на влажный песок, и я зарываюсь в него пальцами так глубоко, что кажется, будто сумею достать до самого дна. Мамина рука горячая, нежная, больше моей. Стая чаек где-то позади снова и снова поет свою песню. Папина фигура в сравнении с маминой гораздо больше, у него морщинки возле глаз из-за улыбки, легкая щетина на лице и такое умиротворение, что сердце в груди начинает щемить еще больше. Я вижу, как он подходит ближе, как его объятия накрывают мамины плечи и шепот — недосягаемый меня, но вполне досягаемый мамы — сливается с потоком теплого ветра. Она смеется, морщит нос и искрится счастьем. Безумно красивая, безумно родная и… боже, как же они близко. — Я приготовил стейк, — папа подмигивает мне. — Твой кусок самый большой, Лео. — Как и порция овощей, — добавляет мама поучительным тоном. Она всегда беспокоилась о моем питании, сколько себя помню. Я знал, что она шутит, знал, что нота строгости в голосе — напуск, ведь улыбка была тому доказательством. Мне тринадцать. Мы впервые едем в парк аттракционов. Я ем сладкую вату, катаюсь на американских горках, рулю на машине и встречаю закат на колесе обозрения, украдкой наблюдая за тем, как папа целует маму в губы. Семнадцатилетие в кругу бабушки, Сида и Фиби. Черничный торт, дурацкая поющая свечка и танцы под Inhaler. Колледж. Арчи, темное пиво и его игра на гитаре. Третий сосед — Патрик — кидает в него подушку, прося не петь так высоко. — Лео? — Айви смотрит на меня с широко раскрытыми глазами. Я и сам, если честно, не верю — её плечи горячие, сбитое дыхание опаляет губы и запах тюльпанов, которым пахнет кожа, дотрагивается до всего моего естества. Пальцы вмиг находят её пальцы, ладонь второй руки осторожно прикасается к лицу. — Я тебя чувствую… чувствую! Айви бросается ко мне в объятия, сжимая так крепко, что дышать становится практически невозможно. Мне кажется, будто сердце вот-вот выпрыгнет из груди от ощущений и безграничного счастья, что охватывает разум. — Ты здесь, — шепчет она. — Я… здесь. Губы находят её губы с первой попытки — поцелуй легкий, с привкусом отчаяния и отдает теми самыми персиками, что чудились мне все это время. Теплая, маленькая в моих руках, живая. Я теряюсь в ощущениях и не могу собрать воедино мысли, зная, что осталось всего ничего до момента, когда это закончится. — Послушай, — шепчу я, заставляя себя разорвать поцелуй, — мне только сейчас на ум пришли верные слова. Спасибо, что заставила меня чувствовать себя живым. Мир кружится, сужается, растворяется сквозь тело Айви, делая меня буквально крошечным. Я вижу, как она поднимается на ноги. Смотреть на нее сверху безумно непривычно. — И тебе, Лео, — Айви улыбается сквозь слезы. — Спасибо. Жаль, что моей улыбки больше не видно. Ведь я улыбаюсь. Так, как могу — искренне и благодарно. Я никогда не боялся смерти, потому что знал, что рано или поздно придется уйти. Как бы ни хотел и как бы ни верил в бессмертие — все рушилось. Трудно говорить о бессмертии, когда видишь чужую смерть настолько близко, что невольно хочется спрятаться в шкаф и не выходить оттуда до тех пор, пока все не встанет на круги своя. Будто папины рубашки и мамины платья обязательно спрячут от тягости этого бремени. Но уход — не всегда конец. Уход — это только начало.