Падение

      Дела шли довольно хорошо после сцены с трупом Клода: меня исключили из списка подозреваемых, все допросы были проведены, а дом, залитым кровью и гноем, покинули полицейские.       Вот только еще не прошло недели с похорон Клода, а я уже стою над новым гробом. В этот раз могильная коробка из американского вяза, а не из норвежской сосны. Для меня разница в этих гробах — лишь цвет, но отец Элины сильно гордится этой премиальной древесиной.       Гордится блядским гробом своей дочери.       Под ребрами то и дело что-то замыкало, в ту же секунду возвращаясь в нормальное состояние и будто вырывая мои внутренности наружу. Виновница траура сказала бы, что это бабочки в животе — и я тогда бы ей поверила. Но не сейчас. Не сейчас, когда она лежит в гробу, окруженному похоронными венками в церкви.       Витражи красиво укладывают свои цветные тени на резко посиневшее лицо Элины. Она недвижима, одета в черное строгое платье и мертва. Воздух вокруг нее пропах лилиями — некогда ее любимыми цветами.       Я не плачу, состоя в каком-то томительном напряжении. Что-то удерживает меня вдалеке от истеричного нытья, вцепившись в ребра, мешая даже продохнуть. Возможно, это и есть тот самый стержень, который я так отчаянно пытаюсь вырвать из своей личности.       Отпевание закончилось. Дальше смотреть не на что — погружение гроба в вырытую могилу, слезы матери Элины… Все повторяется. Похороны всегда одинаковые.       Мои каблуки четко стучат по церковной плитке. Я единственная иду на выход, а не к ее родителям. Мне им сказать нечего.       Извините, что ваша дочь мертва! Я, к сожалению, не смогла ее укрыть ни от сумасшедшего каннибала, ни от травмированного мудака! Только вот, не знаю, кто именно довел ее до суицида.       И правда, кто виновен в этом? Эти двое или я, за которой тенью следует смерть?       — Дженнифер! — мать Элины зовет меня. Мурашки пробегаются по спине и рукам.       Невысокая пухлая женщина с раскрасневшейся кожей на щеках что есть сил ковыляла в мою сторону. Лицо, некогда радостное и симпатичное, стало изрезанно бороздами углубившихся морщин, а глаза — единственное, что выделялось на фоне побелевшей кожи — превратились в прозрачные блюдца, с едва угадывающейся голубой радужкой.       — Да, миссис Вильямс? — вдруг стыд сжал ребра до такой степени, что дышать стало больно, а сердцу не осталось места для существования.       — Мне неловко спрашивать это, но… ты заметила, когда Элине стало так плохо? — она подошла ко мне, отделившись от группы тех, кто хотел выразить сожаление об утрате; она решила поговорить со мной, той, что бессовестно сбегает от ответственности. — Я-я не понимаю, когда она…       Это моя вина. Если бы она повесилась из-за кого-то другого, то сейчас бы мне не было стыдно.       (Или тебе стыдно за то, что ты ее не спасла?)       — Нет, я вообще… — голос пропал на долю секунды, — Я даже не думала, что до этого дойдет. И-извините, мне надо идти.       Женщина склоняет голову, понимающе кивая, и ее пышные белокурые волосы закрывают ее взгляд от меня. Разворачиваюсь, чуть ли не раскрыв рот в крике, чтобы она оставила меня в покое. Я буквально выбегаю из церкви, благополучно запинаясь о все, что только можно.       Я опять сбегаю от проблем?       (Да и наплевать.)        ***       

      Сейчас квартира Марты выглядела как необжитое помещение — и, собственно, таким и являлось. Коридор, прямиком выходящий в совмещенную гостиную и кухню, и две двери, ведущие в спальни, одиноко и безжизненно дожидались своей хозяйки, которая неделями не приходила домой, прожигая всю жизнь на работе. Вот и сегодня Марта работает и в дневную, и в ночную смену, а значит я буду одна.       Мне слишком плохо: внутри органы словно меняются местами, голова кружится, а колени подгибаются. Даже не включая свет, начинаю стягивать с себя платье, которое, кажется, пропахло гнилью. И слабый щелчок замка входной двери мне показался довольно надежным, чтобы я спокойно легла спать.        *** Может быть, мне стоило съесть горсть снотворного и проспать дня три, а не проснуться посреди ночи и наблюдать Безглазого, увлекательно читающего мои книги. Он медленно поворачивает голову в мою сторону, а я, уже вполне понимающая, что Джек знает, что я не сплю, поднимаюсь с кровати. Сажусь на край матраса, нелепо прикрывая одеялом оголённое тело, местами побитое и с желтушными синяками на ногах. Найрас смерит меня взглядом, то и дело останавливаясь на бедрах и груди. — Симпатичное кружево. — выдает он, и грудная клетка сжимается в страхе. Сильнее натягиваю на себя одеяло. Он усмехается, берет какую-то книгу и вытаскивает бумажку, спрятанную меж страниц. Я, онемевшая от страха, слежу в полутьме за его руками. Безглазый протягивает мне записку, и мои негнущиеся пальцы неаккуратно хватают за кончик. «Дженни, прости меня!       Я правда больше не смогла вынести. Эта кровь на моих руках, и тебя я так подставила с этим трупом… Ужасно вышло. Я надеюсь, Джек тебе расскажет, что произошло.       Я слабачка, Дженнифер. Даже написать об этом всем не могу… А ты сильная. Хоть и притворяешься такой же как я.       Я люблю тебя. Еще раз прости.»       Рука роняет листок на пол. Ее предсмертная записка, кажется, лежала уже давно в книге, которую я постоянно таскала с собой, но так и не удосужилась ее открыть и прочитать хоть строчку, чтобы найти эту бумажку. В комнате становится невыносимо жарко, и я скидываю чёртого одеяло с себя, ладонями закрывая лицо. Сердце слишком бешено бьется, эхом отдаваясь в горле, и в мозгу начали копошиться опарыши сознания. Ощущение, будто стоит мне напрячь голову и все сразу же станет понятно почему она это сделала… Вот только я не хочу, чтобы было понятно.       Руки в крови… Она убила       (Клода)       господи да быть не может       — Ну, Джек, рассказывай. — говорю я, так и не отлепляя рук от лица.       Он тихо посмеивается, прекрасно зная, что я уже сложила картинку происшествия.       — Нужно ли?       — Да. — отвечаю я, и Джек легонько кивает.       — Элина убила Клода. Они начали собачиться, паренек распускать руки, а твоя подружка решила, что нож — замечательное средство самообороны. Клод запнулся о ковер и животом налетел на этот нож. Задел желудок и селезёнку. — я посмотрела на него сквозь пальцы. Он прислонился к краю белого стола, как раз стоявшему напротив моей кровати, — Произошло убийство через неделю после твоей выписки.       Убийство. Слово эхом разнеслось в голове.       — Ты там был, да? — Найрас кивнул, — Увидел труп моего знакомого и решил припугнуть им меня?       — Да, был. Я хотел избавиться от блондиночки, но после увиденного решил, во-первых, отмазать девчонку, разукрасив его под свою работу, а, во-вторых, тебя надо было привести в порядок.       Вскидываю голову, и отчего-то осознаю, что у него получилось «привести меня в порядок». Старые грехи вскрылись и кровоточили, снова омывая мое тело в багряный цвет.       (Безразличие и эгоизм.)       Грехопадение повторяется. — подумала было я, но тут же исправилась на версию, что была правдивей, — Нет, не грехопадение. Падение продолжается. Падение нравственных ценностей, семейных отношений, общественного статуса… Грехи здесь не главное.       — Поэтому ты и притащил его ко мне в дом. — чуть слышно прошептала я, пересекая комнату. Окно легко поддалось — помещение наполнилось каким-никаким свежим холодным воздухом. Я села на подоконник, не в силах терпеть жару.       Безглазый все также неотрывно смотрел на меня, выискивая хоть каплю эмоций на лице. Плакать не хотелось, ибо то напряжение, настигшее меня еще на похоронах, не отпускало; напротив, становилось только сильнее, сдавливая грудину.       Я еще раз посмотрела на Джека. Он, безусловно, изменился внешне: стал выше и шире в плечах, но меня смущали не изменения не в его теле, а в сознании. Найрас перестал бегать от своей судьбы, полностью отдавшись тому самому падению, и, может, именно поэтому его глаза, которые чернее любой тени в залитой мраком комнате, выглядели такими спокойными, в отличие от моих — раскрасневшихся и нервных.       А Джек так и неподвижно стоял у стола. Он ждал истерики, или невероятной благодарности, или полных ненависти криков — чего угодно, главное, чтобы я хоть как-то отреагировала. Но я молчала, не зная, что ему говорить. Вдруг, что-то засветилось возле кровати, на столике — Найрас резко дернул головой в сторону, а потом раздраженно цокнул.       — Слышь, возьми трубку, этот мудила уже шестой раз звонит. — Безглазый дергано всучил мне телефон, без конца вибрирующий и мигающий.       Палец беззвучно скользит по экрану — вибрация тут же прекратилась, а в ухо ударил полупьяный мужской голос.       — Дже-е-еннифер! Чего трубку не берешь? — нараспев произносит Марк, криво ломая гласные заплетающимся языком.       — Протрезвей, потом звони, алкаш.       Скидываю звонок и глубоко вздыхаю. Марк опять перезванивает, но Найрас сразу же забирает мобильник.       Несколько секунд мы сидим в полной тишине, замерзая в студёной комнате. Кости пронизывали тонкие иглы холода, и практически такие же решетили мою бедную голову. Я осознавала слишком четко, что Джек далеко не тот человек, который будет делать что-то из мести. Он может кромсать людей на куски сочащегося кровью мяса из-за чистейшего безумия, но никак из-за человеческих чувств.       А может быть, безумие заменило ему эмоции. Подстраивалось под давно отмершие участки мозга, повторяя своими сухими терновыми конечностями извилины коры и разрушая острыми колючками здоровую часть органа.       Телефон опять зазвенел. Найрас, державшийся из последних сил, чтобы не кинуть раздражающий предмет в стену, снова тактично скинул звонок, а после этого выключил аппарат.       — Что дальше? — говорю я, рассматривая синяк на бедре. Синевато-желтый, издали напоминающий след от руки. Джек тоже зацепился взглядом за эту страшную отметину, и, будто увидел что-то очень красивое, провел по гематоме рукой и усмехнулся.       — Оденься для начала. — он вышел из комнаты в гостиную, оставляя распахнутые двери, — Смотреть на твои кости тошно.       Найрас поморщился, а я коротко улыбнулась, и он, предчувствовав это, повернулся и уставился на меня.       — Я что-то смешное сказал?       — Нет. Просто я вспомнила…       Раздался дверной звонок. Слишком громко и резко, глуша наш с ним тихий разговор, и вводя меня в панику. В голову ударил адреналин.       Безглазый тут же глянул на меня, а я на него — и он незамедлительно пересек гостиную, а затем и мою спальню, скрывшись в ванной.       Я, успевшая только натянуть футболку, посмотрела в глазок. Там, пошатываясь и упорно нажимая кнопку звонка, стоял Марк.