Monstrum

Чем больше ты доверился человеку, тем больший у него соблазн тебя предать.

Мехмед сидел в своих покоях, читая документацию. Чем больше он засиживался за работой, что совсем не свойственно султанской должности, тем меньше он спал и тем раздражительнее он был. Не выходил из кабинета уже около суток, не созывал визирей, не приглашал наложниц. Им руководила сила. Султан полностью отдался тьме, что забрала всё время без остатка, не давая ни секунды покоя. Мысли беспорядочно метались в голове, кишили грандиозными идеями, несбыточными планами, которые чернота собиралась воплотить в жизнь. Войны не миновать, Мехмед прекрасно это знал. Но чем дольше он рассматривал предложения Халиля-паши, тем усерднее он пытался переубедить в правильности своих решений самого себя. — Повелитель, Нурай-хатун пожаловала, впустить? — в низком поклоне произнёс слуга. Мехмед нехотя поднял взгляд и усталым жестом приказал впустить гостью. Сам же выпрямился и отпрянул от стола. «И покоя от неё нигде нет» — пролетела мысль в голове султана. — Мой господин, — только ступив за порог султанских покоев, Нурай склонила голову в приветствии, не смея поднять глаза. Она держала поднос с фарфоровым сервизом, а из чайника доносился слабый аромат сушёных трав, лесных ягод и дикой розы. — У тебя что-то срочное? — холодно изрёк Мехмед, смотря куда-то сквозь наложницы. Куда-то, где не было никаких забот, только шум перекатывающихся волн, разбивающихся об скалы, трепет морского ветра, лучи палящего солнца… Больше трёх суток он не мог позволить допустить мысли, что не касалась бы Византии и союзников империи. Больше трёх суток не смел сомкнуть глаз, не имел возможности отвлечься. — Дайе-хатун попросила подать вам чаю. Она волнуется о вашем здоровьи, так как вы совсем не покидаете покоев, повелитель, — ответила Нурай, осмелившись ступить пару шагов вперёд. Мехмед ничего не ответил, лишь молча проследил, как поднос плавно опустился на стол, а миниатюрная фигура отпрянула, покорно ожидая дальнейших указаний. — Принесла? Так чего продолжаешь стоять? Или совсем не за этим ты сюда явилась, а, мой яркий цветок? — с надменной ухмылкой скалится осман, возвращаясь на место. Вытянув ноги и приняв наиболее удобное сидячее положение, он ждал и наблюдал за её последующими действиями. Лицо госпожи вмиг приобрело нездоровый румянец, а на губах появилась торжествующая улыбка. Она знала, что её ждало. Мехмед и сам не знал, как он допустил это. Как Нурай медленно опустилась перед ним на колени, с наслаждением освобождая его от нижней части одежды. Как её пальцы, чуть грубее чем у неё, стали ласкать возбужденную плоть, даря повелителю новые впечатления за долгое время, проведённое в одиночестве и четырёх стенах. Как шершавый язык плавно скользил по нежной коже, слизывая каждую каплю семени. Самодовольная усмешка не сходила с его лица. Вместо рыжей копны волос, что он безжалостно оттягивал назад, султан представлял каштановые, благородные локоны. Вместо резких, вычурных и до безобразия смешных из-за яркого макияжа черт, он видел иные, по-детски наивные, мягкие. И кожа бледная, и тонкие пальцы, и мягкие губы, что с наслаждением втягивали его в себя, лишь мерещились осману где-то в подсознании. Образ хрупкой кузины преследовал его везде. Где бы он не находился, что бы не делал, как именно не пытался выбросить ненужные мысли — всё обязывалось напомнить ему о Лале, которую сам же пожелал оставить на десерт. Мехмед рисовал лишь её образ. Небольшие, упругие формы, изящная осанка, хрупкие плечи. Фантазировал об их скорейшей ночи наедине друг с другом. Когда она больше не будет видеть в нём только падишаха и избалованного кузена. Когда разглядит нечто большее, как он смог увидеть в ней. Он знал, что вскоре Лале, так или иначе, целиком и полностью станет его. Не только из-за личной прихоти повелителя, а по собственному желанию и смирению. Потому что сама того захочет. А пока опухшие губы плотно обхватывали его агрегат целиком, пока грубые пальцы тугим кольцом смыкались на смугловатой коже девичьей шеи, оставляя следы, подсознание рисовало перед глазами невинный, родной образ. Но даже это не могло передать настоящих ощущений тех мгновений. Мехмед грубо отшвырнул наложницу от себя, недовольно поправляя одежду, будто отряхиваясь от чужих прикосновений. — Я сделала что-то не так, пов… — Пошла вон отсюда! — выплюнул султан, лишь единожды бросив на неё взгляд, полный отвращения. Нурай не смела идти наперекор, ведь её роль в гареме была четко сформулирована: умело прислуживать падишаху и быть послушной игрушкой. Да и не приходилось ей жаловаться на свою долю, ведь всех всё устраивало. Мехмед и сам не знал, почему повысил эту неумеху до статуса наложницы. Постоянно мусолит глаза, слишком приставучая, ненасытная, смиренная. Слишком правильная, властная, скучная. Она умело доставляла лишь физическое удовольствие, только раз сделала это настолько хорошо, что Мехмед на эмоциях пообещал ей повышение. Как только за госпожой закрылись двери, в покои заглянул Явуз-паша — третий по значимости человек в Османской империи. Один из главных визирей султана. Кто как не он был и первым, кто безоговорочно поддерживал идеи молодого падишаха с самого начала его правления. Таких людей было единицы, среди тысячи поданных. — Повелитель, как вы и просили, Халиль-паша под моим наблюдением и в случае чего, я обязан докладывать о его подозрительном поведении, — с ходу начал визирь, но Мехмед жестом пригласил того за стол. — Я внимательно тебя слушаю, паша, — удовлетворительно кивнул султан. Настроение тут же улучшилось, так как новости были, и явно успешные. — Я видел Великого визиря рядом с госпожой Лале-хатун, — но не долго усмешка красовалась на губах османа. Руки Мехмеда предупреждающе сжались в кулаки. — До меня дошла информация, что в разговоре он упомянул вас, государь. — О чём шёл разговор? — прорычал султан, подрываясь с места. Её не должны были в это втягивать. Лале не имела представления, что имел ввиду визирь и какие цели преследует. Она — мягкая и доверчивая, наивная и добродушная, любому подаст руку помощи, если только знать, где надавить. Халиль-паша — искусный манипулятор, скользкий змей, которому не составит труда обвести вокруг пальца девчонку и вплести в свои сети. Только ради чего? — Насколько я знаю, о её месте во дворце. Не могу сказать дословно, — холодно ответил Явуз-паша. — Что значит, о месте во дворце?! — воскликнул Мехмед, проносясь мимо визиря. Лишь у самых дверей он остановился и не оборачиваясь, более спокойно произнёс: — Благодарю тебя за помощь, Явуз-паша. Надеюсь на дальнейшее, честное сотрудничество. На что визирь лишь учтиво поклонился и первым покинул покои, дабы не тревожить больше юного султана. Тем временем, того терзали смутные сомнения. Могло ли что-то не устраивать Лале? Чего не хватает её Светлости? Обратилась сама к паше, иль тот посмел пристать со своими жалкими переубеждениями — Мехмед не знал. Не хотел об этом думать вовсе, но что-то ему подсказывало, что верить визирю было крайне опрометчиво. Султан шёл в покои кузины лишь с одной мыслю — узнать о промыслах паши и сделать выводы, подловить на лжи, государственной измене, заговоре против правителя. Ведь Лале не могла, просто не посмела бы примкнуть к его стороне, ведь власть и могущество безоговорочно принадлежит только султану, на его стороне и правда. За мучительными терзаниями он и сам не заметил, как оказался перед дверьми, что услужливо отворились. — Султан Мехмед Хан Хазретлери прибыл, дорогу! Прислужницы низко склонили головы, но её самой в их рядах не оказалось. Она лежала в постели, а веки её были плотно закрыты. — Что с ней? — небрежно, но громко произнёс Мехмед, бесшумно подходя ближе к ложу. Казалось, фарфоровое личико приобрело болезненный бледноватый цвет. Высохшие дорожки слёз придавали более омрачающий вид, а приоткрытые пухлые губы едва подрагивали во сне. — Лале-хатун без сознания, повелитель. Лекарь сказала, что вот-вот должна будет прийти в себя и её здоровью ничего не угрожает, — послышался взволнованный голос Шахи-хатун. Сжатые в тонкую линию губы, нахмуренные брови и свирепый взгляд, что был полностью сосредоточен на безмятежном лице кузины, свидетельствовали о скорой вспышке гнева. — Оставьте нас, — велел султан, вцепившись в подножье кровати. Служанки вышли за дверь, не проронив ни слова. Каждый знал, каким чудовищем может быть повелитель, сколько страданий и боли способен причинить. Но ей он никому и никогда не позволит нанести и малейшего вреда. Только её Мехмед всё время лелеял, оберегал и защищал. Его заботу не разглядеть невооружённым глазом, не заметить с первой секунды. И возможно, султан всегда вёл себя хладнокровно и сдержанно, показывая по отношению ко всем лишь жестокое равнодушие, но его поступки, трепетные взгляды, брошенные на неё, невинные прикосновения — не могли сказать, что Мехмед не имел сердца. — Мой сладкий лукум, нежный тюльпан, — невесомо притронувшись кончиками пальцев к влажным губам, произнёс глухо султан. — Что же ты такая хрупкая?.. Более, чем увлечённость, но не менее, чем привязанность. Вот что чувствовал Мехмед, едва касаясь бледной кожи, словно из бархата, подрагивающих в чутком сне ресниц, шеи, приоткрытых ключиц, своими грязными от чужой крови, вожделения и похоти руками. Он не был привязан к её присутствию, но когда кузина появлялась в поле его зрения, султан ощущал спокойствие и абсолютную власть, контроль, всемогущество. Быть может, так влияла на него тьма, что каким-то образом отталкивала и одновременно тянулась к свету, а может вовсе иные чувства руководили им, но так или иначе, Мехмед хотел, чтобы мгновения рядом с Лале случались как можно чаще. Султан выпрямился и прошёл к окну, думая о своём. «Доверяет ли, расскажет ли о проделках Халиля сама, или вежливо допросить? Хотя, подумать может ещё, что кто-то обвиняет её в чём-то.» И всё же, Мехмед принял решение оставить всё как прежде. Ни к чему эти вопросы, если паша всё равно будет находиться под строгим контролем. — Султан Мехмед? А что вы тут? — внезапно послышался испуганный лепет со стороны, но тот даже не шелохнулся. — Что с вами произошло? — строго произнёс повелитель, глядя на безоблачную небесную гладь. Он пытался избежать зрительного контакта, чтобы отвлечь себя от мысли об их разговоре с визирем. Боялся, что если посмотрит на неё, в глубокие, манящие омуты, то совсем потеряет голову. — Я… Наверное, просто устала. Со мной всё в порядке, повелитель, — со скромной улыбкой ответила Лале, и судя по звукам, поднялась с постели. — Нет, отдыхайте, я более вас не потревожу, — отрезал Мехмед, без промедлений направляясь к выходу. — Вы хотели со мной поговорить? — В этом нет необходимости, к тому же, вы себя неважно чувствуете. Дай Аллах вам здоровья, кузина. Он вдруг ощутил острую потребность выйти на свежий воздух. Злость и раздражение смешались в один клубок сильных чувств, что готовы были в любой момент взорваться. — Благодарю вас, повелитель, но я… — Если вам уж так сильно хочется составить мне компанию, — обернулся султан, сверля взглядом её покусанные до кровавых подтёков губы. — Можете просто об этом сказать. Я найду время, чтобы побыть с вами наедине, — с усмешкой протянул Мехмед, глядя на то, как быстро Лале краснеет, лишь от его безобразных шуток. Но она молчала. Не стала огрызаться, дуться, прогонять. Только наблюдала и внимательно смотрела в глаза, не смея отвести взгляд первой. Мехмед пропустил тот момент, когда подошёл к ней непозволительно близко, серьезно глядя в ответ. — Почему ты плачешь? Из её глаз текли чистые, словно кристалл, беззвучные слёзы. Лале лишь вздрогнула, когда сильная рука мягко обхватила предплечье, и отпрянула, будто испугавшись. — Тебя кто-то обидел иль слова мои какие задели? — холодно произнёс Мехмед, а внутри его всего разрывало от нахлынувших эмоций. — Скажи, Лале, чем ты расстроена? — он попытался стереть влагу с кукольного личика, но Лале дёрнулась, прикрыв глаза. — Что вы, вашей вины здесь нет, — полушёпотом ответила госпожа, стирая влажные дорожки с щёк. Она дрожала, тряслась как осиновый лист, не объясняя причины своего поведения. Лале едва держалась на ногах, отказываясь говорить. Её захлестнула дикая истерика. Она не хотела, чтобы её касались, не могла слышать его взволнованности в нежных фразах утешения, боялась довериться. Она снова его боялась. Это ты довёл её, — шептало подсознание. А Мехмед охотно верил. И под приглушённые рыдания своей кузины, он немедленно покинул покои, коря себя за несдержанность, напористость, свой чёрствый язык и излишнюю эмоциональность. Ведь Лале такая нежная, непостижимая, трепетная. Никогда не будет ей места рядом с монстром. Не будет покоя.