Часто самый верный способ ввести человека в заблуждение — сказать ему чистую правду.
По непонятным для султана причинам, Лале избегала его около недели. Едва ему удавалось встретить кузину в коридорах, хрупкий силуэт в ночном саду или около гаремных наложниц, он хотел как можно скорее её догнать, окликнуть, прикоснуться. Но она игнорировала его мягкие просьбы, безмолвные приказы и настойчивые попытки поговорить. Около недели султан почему-то перебывал в плохом настроении, постоянно срываясь на служанок, не желая слушать визирей и почти всё время проводя на балконе, где открывался вид на большую половину сада. Вот и сейчас, стоя около окна в кабинете, Мехмед выглядывал её среди гуляющих рабынь, с кем та часто любила проводить время. На удивление, он не замечал подле неё её верных щенков, что раньше носились с ней днями напролёт под его покоями (будто случайно) и часто отвлекали повелителя от важных дел своим звонким смехом. В частности, это был её смех, который Мехмед хотел бы слышать чаще. Полчаса назад она была обязана прийти в султанские покои. Её не было ни на улице, ни среди прислужниц гарема, ни в комнате. Мехмеда неоднократно злило ослушание и не придерживание его правил. Но Лале делала это так редко, и то, чаще всего не по своей вине, что он не мог до конца принять это. Ведь госпожа была для него главной одержимостью, всегда на виду и никогда не перечила его слову. И его всё вполне устраивало. До некоторых пор. — Да как она смеет! — рявкнул Мехмед, одним движением смахивая все принадлежности со стола. Грудь часто вздымалась и опускалась, кулаки сильнее сжимались и разжимались, а взгляд застелила пелена гнева. Конечно, он был направлен не на неё. Он не мог на неё злиться. Не мог причинить вред, наказать, накричать или ударить. Не мог, не хотел и не посмел бы. Жертва хочет поиграть, — заядло прошептало подсознание, от чего по спине пробежали мурашки. Не из-за страха, это было с непривычки, снова услышать — почувствовать — голос тьмы, спустя столько времени безмолвной тишины. Он вышел из покоев в сопровождении нескольких слуг, направляясь к визирю, хотя сначала он хотел бы разобраться с поведением кузины. Мехмед был настолько ослеплён гневом и бессилием со своей стороны, что не сразу заметил, как в далеке двери паши хлопнули, куда успела зайти тень, смутно напоминавшая её. Султан остановился в нескольких шагах, приказав не открывать двери. С кабинета доносились едва различимые фразы, но одну из них Мехмед услышал четко: — Я не предам султана! Это была она, точно она. Повелитель не знал, почему его вдруг на секунду отпустило, что он уже и позабыл о проступке госпожи. Сейчас им руководила лишь злоба на визиря, что посмел говорить с ней на повышенных тонах так, что было слышно по другую сторону двери. — Ты что, не понимаешь, глупая овца! Он не пощадит ни женщин, ни детей! Из-за тебя умрут тысячи ни в чем неповинных людей! Это всё случится из-за тебя! — Мне больно, Халиль-паша! Двери с громким стуком ударились об стену, привлекая внимание обоих. Султан взбешён. Нет, он в ярости. Рука, что до этого крепко сжимала хрупкое запястье госпожи, боязливо опустилась, а Лале отпрянула в сторону, и в следующее мгновение оказываясь за спиной Мехмеда. — Уведите её, — тоном, не терпящий возражений, отчеканил султан, немигающим взглядом спепеляя поникшего визиря, что сгорбился в низком поклоне. — Султан Мехмед, я… — испуганно пролепетала Лале-хатун, но Мехмед лишь сильнее насупился и даже не оборачиваясь, прорычал: — Немедленно в мои покои! Как только за спиной захлопнулись двери, Мехмед в одну секунду преодолел расстояние между ним и пашой, резко вжал того в противоположную стену, крепко держа горло старика, периодически сжимая. — Повелитель, это… недо…разумение, — из последних сил прохрипел Халиль, пытаясь освободиться, но стальная хватка мужчины не ослабела, а лишь сильнее сомкнулась на заросшей сединой шее. — Вести против меня заговоры — это одно, — раздражение достигло своей отметки. Глаза налились кровью, а на руках от напряжения вздулись вены. — Но поднимать руку на женщину, — его губы сжались в тонкую линию. — Мою женщину, — с тенью опасной ухмылки подчеркнул он, продолжая: — не смеет никто. В ответ послышалось молящее кряхтение. Мехмед поклялся, что убьёт его своими руками, и так будет с каждым предателем, с каждым, кто ослушается султана и будет вести интриги во дворце, с каждым, кто хоть пальцем тронет его свет. — Ты что думал, Халиль? Что у тебя получится обвести меня вокруг пальца, а? Теряешь хватку, старик, — прошипел султан, а перед глазами лишь картина напуганной Лале и его грязные руки на её запястье. — Клянусь… — прохрипел паша, на грани потери сознания. Мехмед опустил руку, небрежно отряхнувшись, а Халиль мешком упал на пол, припадая к ногам повелителя. — Ради Аллаха, господин, смилуйтесь! — В темницу его! — велел он слугам, а сам быстрым шагом направился в покои, где его ожидал серьёзный разговор.***
Едва за Мехмедом закрылись двери, он подошёл к ней почти вплотную, что она могла расслышать даже быстрый стук его и собственного сердца. Её испуганный взгляд метался по красивому, но невозмутимому лицу. Его проницательные глаза выражали недовольство и какую-то обеспокоенность. Мужчина что-то очень тщательно высматривал в ней, пока Лале не решила нарушить напряжённую тишину. — Это было недоразумение, — дрожащим голосом произнесла юная хатун, не смея отвести взгляд. — Я не знала, как поступить, потому что не хотела, чтобы кто-то пострадал, — она отвела взгляд, от волнения заламывая пальцы и пытаясь сделать шаг в сторону, но Мехмед резко положил конец отступлениям. Его руки находились по обе стороны стола и теперь Лале была почти полностью прижата к груди султана. Ей больше некуда бежать. Он медленно и непривычно мягко коснулся её рук, накрывая своими, блуждая взглядом по что-то тихо бормочащим губам, бегающим глазам и покрасневшим от смущения щекам. Он видел её насквозь. — Ты что, боишься меня? — прошептал Мехмед, едва касаясь губами уха. Лале не переставала бить мелкая дрожь, потому что спокойный Мехмед намного страшнее раздражённого. Одной рукой коснувшись её подбородка, мужчина проникновенно посмотрел на неё. Просто смотрел, молча, бесстыдно разглядывая её лицо, но от этого взгляда бросает в жар и заставляет коленки предательски дрожать, а щёки заливаться краской. — Нет, — на выдохе прошептала Лале, словно зачарованная, глядя на губы, что едва подрагивали в полуулыбке. — Ты мне доверяешь? Он гипнотизировал взглядом, притягивал этой завораживающей улыбкой, пытливой глубиной глаз, пленящими руками, в которых она никогда не чувствовала дискомфорта. Только спокойствие и умиротворение. Она не хотела лгать. С ней он был предельно честным, значит заслуживал обратного. — Да, — запоздало ответила Лале и мягко улыбнулась. И в следующую секунду Мехмед порывисто потянулся к её губам. Он целовал её чутко и трепетно, словно боясь потерять волшебство момента. Будто, не будь он предельно осторожным, Лале упорхнёт от него, как мотылёк, отлетит от пламени, едва тот заденет нежные крылья. А она… Она лишь позволила себе расслабиться и раствориться в нём. Ведь он так сильно, бесконечно устал терять, отдавать и ломать себя, не получая ничего взамен. Так долго, мучительно устал быть один. Мехмед определённо заслуживал тепла и немного тех светлых чувств, что описывают в книгах, что испытывают счастливые люди. Мехмед заслуживал счастья. Лале была уверена в нём, как ни в ком другом. Она знает, он не причинит боли. Не позволит никому, не посмеет и сам. Мехмед лишь на миг отстраняется, чтобы через мгновение снова припасть к её смеющимся губам, притягивая к себе за талию. И с каждым поцелуем он увеличивал напор, сильнее сжимая в объятьях, зарываясь носом в шелковистые волосы, ловя смешинки в родных глазах и не веря в свою удачу. Потому что всё было так правильно… Потому что она рядом, держится за его плечи и улыбается так тепло и беззаботно, но с толикой смущения, что у него в груди что-то с треском обрывается, рушится и летит вниз. Он падает. В безнадёжную пропасть, на самое дно и не знает, за что ухватиться, чтобы не чувствовать эту минутную слабость, липкий страх перед осознанием того, что ему суждено утонуть. Утонуть в её бездонных омутах, что чувственно обволакивают его разум и мысли. Мехмед так долго ждал момента, когда сможет вот так просто касаться манящих губ, бархатной кожи шеи, целовать худощавые пальцы, вдыхать её аромат и просто быть рядом, не думая ни о чём. Ведь здесь, в султанских покоях они были больше, чем падишах и его кузина. Они дополняли друг друга; светлостью её души и мрачностью его рассудка. И это было правильно. Всё шло своим чередом и никто из них в этом не сомневался.