Что сказал мертвец?

      Тору было холодно. Он лежал на постели в темноте. Отяжелевшее тело словно покрыла корка льда. Он хотел встать, но не смог пошевелиться.       — Тору!       Темнота перед ним пришла в движение. Из черноты соткались длинные прямые волосы, разметавшиеся по простыне. Над подушкой белело лицо.        — Мам? — Тору разомкнул губы, но не услышал своего голоса.       Мама не пошевелилась.       — Здесь так холодно, малыш, — прошептала она. Зашуршали простыни. Мама не поднимала головы, не шевелила и пальцем, но это было не нужно. Она оказалась ближе, лежащая на простыне рука почти коснулась Тору. Он хотел отшатнуться, но тело не подчинялось. — Мне так холодно, Тору. Так холодно и одиноко.       — Мам, — прохрипел он.       Ледяные жесткие пальцы сомкнулись на его запястье. Тору вдруг понял, что постели больше нет, он лежит на футоне в их старом доме. В комнате — осенние сумерки.       — Сделай что-нибудь, Тору. Это несправедливо… — она вдруг оказалась совсем рядом. Черные волосы почти полностью скрывали ее лицо. Сухие губы касались подушки.       — Я… мам, я…       Она приподнялась, медленно поворачиваясь. Не в силах отвернуться, парализованный, заледеневший, Тору смотрел, как черные волосы соскальзывают на подушку, открывая черный провал вместо левого глаза. Между веками торчал его метательный нож.       — Я не убивал, — прохрипела мать не своим голосом.       Тору заорал и проснулся.              — Тору! — будто из другого мира донесся до него испуганный голос Адама. — Тору, что случилось?       Теплая ладонь коснулась его груди, но Тору отпихнул ее спросонья. Его трясло от холода. Он сел, потирая лицо. Лоб был влажным от пота.       Чувство реальности возвращалось медленно.       — Тору, не молчи! Ты до смерти меня напугал! — Адам предпринял новую попытку обнять его. Тонкие руки заскользили по плечам и спине. — Хочешь воды? Или чего покрепче?       Тору медленно выдохнул и кивнул. Сон застрял в голове, как заноза.       — Просто… кошмар приснился, — прошептал он, не поднимая головы.       — Охереть у тебя кошмары, — отозвался Адам и встал. — Я сейчас приду.       Он быстро вышел из комнаты. В приоткрытую дверь сочился оранжевый свет из коридора.       Тору стащил с себя влажную от пота рубашку, бросил на пол и завернулся в одеяло. Его все еще немного трясло, но в голове наконец прояснилось. Хотелось прикрыть глаза, но одна мысль о сне сейчас вызывала приступ тошноты.       По коридору пронеслись шаги, и в комнату проскользнул Адам со стаканом в руках.       — Вот, выпей, — он сел на край постели. Его голос звучал очень мягко, почти нежно. — Это успокоительные капли. Мне мама давала в детстве. Я иногда сам их принимаю. Выпей.       Тору покладисто взял стакан, остро пахнущий мятой.        — Лучше бы ты виски принес, — вздохнул он, делая глоток. И прибавил: — Спасибо.       Адам покачал головой и поднялся, чтобы открыть окно. В комнату ворвался холодный воздух с запахом снега. Тору невольно поежился, хотя и был укутан в одеяло.       — Алкоголь провоцирует кошмары. Ты не знал?       — Я думал, это жизнь их провоцирует, — Тору поставил пустой стакан на тумбочку. — Иди сюда?       Он знал, что как только обнимет Адама, станет теплее. И легче.       Изящная фигура Адама темнела на фоне серого квадрата окна.       — Снег идет, — тихо сказал он, и осторожно прикрыл раму, чтобы после забраться к Тору в постель и обнять его, привычно прижимаясь всем телом. — Что ты планируешь делать на Рождество?       Тору с болезненной отчетливостью вспомнил маму.       «Смотри, Тору, как красиво».        — Я… не знаю. Планирую сначала до него дожить, — отозвался он рассеянно.       Адам вздохнул. Тонкие теплые пальцы скользнули по его лицу, поглаживая, лаская. От Адама тоже пахло мятой.       — Хочешь, принесу тебе что-нибудь сладкое из кухни? — спросил он, продолжая поглаживать лицо Тору кончиками пальцев. Очерчивая контур носа, скулы, губы. — Там наверняка должен быть торт, я уверен. Для гостей всегда готовят десерты.        — Не хочу, чтобы ты уходил, — покачал головой Тору. И, подумав, прибавил: — Пошли вместе.       Они спустились на кухню, будто школьники, завернувшись в одеяла. Адам хихикал, что охрана утром обалдеет. Тору считал, что охране было бы неплохо обалдеть прямо сейчас, но ничего не сказал вслух. Адам усадил Тору за стол, включил подсветку над плитой и открыл холодильник. Точнее, дверь в холодильную камеру, куда можно было спрятать не только чей-то труп, но и целый катафалк в придачу.       — Держи, — сказал Адам, поставив перед Тору блюдо с шоколадным тортом, от которого отрезали только один кусок.       Тору помедлил, потом окунул палец в крем и провел по глянцевому боку.       — А ты не будешь? — спросил он, отправив крем в рот.       Адам достал из ящика нож и вилку, улыбнулся, оборачиваясь через плечо:       — Ты не помнишь, чем закончилась наша прошлая совместная дегустация десертов?       Он протянул Тору приборы и сел рядом, глядя на него загадочным пристальным взглядом.       Тору облизал пальцы и взял вилку.       — Торт ночью точно лучше есть вместе, — сказал он, отправляя в рот кусочек. — Давай. Немного.       Адам покачал головой, но все же взял нож, чтобы отрезать небольшой кусочек с другой стороны.       — А ты расскажешь, что тебе снилось?       Тору помедлил. Он ждал этот вопрос. Но так и не решил, стоит ли на него отвечать. Он не может доверять Адаму. Но если именно он лишил Тору последних напоминаний о маме… Адаму стоит знать, что именно он сделал.        — Мне снилась мама. Иногда я вижу день ее смерти.       — Ты звал ее во сне, — шепнул Адам, не поднимая глаз от торта. — И кричал. Это было… страшно, да?       Тору вновь вспомнил нож, торчащий из левой глазницы матери, и нервно потер лицо.        — Да, я… мне сегодня привиделось, словно я убил ее.       Адам замер. Нож со звоном упал на столешницу. Мгновение спустя Адам оказался рядом, обнял Тору со спины, ткнулся теплыми губами в висок, прижался ближе. Его плед упал на пол да так и остался валяться на кафеле бесформенной тенью.       — Прости, солнышко… Это ужасно. Но ведь… ты же ни в чем не виноват!       Тору пожал плечами.       — Наверное. Наверное, я и в самом деле ничего не мог сделать. Мне ведь было шесть. Я вообще не понял, что случилось, — он бессмысленно ковырял вилкой край торта, другой рукой касаясь теплого плеча Адама.       — А что… что вообще произошло? — шепнул тот.       Тору помолчал, размышляя, с чего начать.       — Думаю, отец отравил маму, — наконец произнес он.       Теплые объятия исчезли. Адам плюхнулся на стул рядом, обеспокоенно заглянул Тору в лицо:       — К-как… отравил?       — Она принимала снотворное. Плохо спала и… однажды не проснулась. Отец ушел на работу. Его нисколько не взволновало, что она не встала приготовить ему завтрак. А ведь такого никогда прежде не было. Но он просто ушел, а мы остались одни. Она… успокаивала меня до самого вечера, пока не вернулся отец.       — Успокаивала? — еще тише шепнул Адам.       Тору поднял взгляд, но Адам, сидящий в полушаге, слился в одно цветное пятно.        — Она говорила со мной. Весь день. Я просил есть, в комнате было холодно… И она… успокаивала меня. Я даже не понял, что случилось.       — То есть, именно тогда… Ох, солнышко! — Адам снова вскочил, чтобы его обнять. Теплые руки зарылись в волосы Тору, успокаивающе поглаживая. Как будто это вовсе не Адам несколько часов назад пялился в одну точку, лишь бы не смотреть в его сторону.       Тору обнял его в ответ. Одеяло упало с плеч, но ему было тепло.       — Я понял, что случилось, уже здесь, в Америке, — произнес он, помолчав. — Мне было двенадцать. Я спустился в подвал, а она лежала на столе, уже накрашенная, в красивом синем костюме. Прямые черные волосы аккуратно причесаны. Она так походила на маму. И казалась спящей. Бабушка здорово над ней потрудилась, она была как живая. Я коснулся ее руки, и она заговорила со мной, — это воспоминание уже не было таким болезненным. Окунуться в него было куда легче.       — Тебе было страшно? — шепнул Адам, мазнув губами по его виску.        — Не знаю, — отозвался Тору. — Кажется, нет. Скорее интересно. Я хотел понять, что случилось с мамой. Что… там.       — И как… получилось?       — Нет, — Тору опустил взгляд и снова взял в руки вилку. — Они ничего не говорят. Может, просто не знают.       Адам снова погладил его по голове. Нежные прикосновения успокаивали, заземляли.       — А почему… почему ты думаешь, что… это сделал отец?       Тору положил затылок на его плечо. Он прежде не произносил этого вслух. Все это сложилось по кусочкам в его голове. Но как это прозвучит?       Наверное, самое время узнать. Если не Адаму, то кому еще он сможет рассказать?       — Это… довольно длинная история, — признался он, помедлив. — Может, вернемся в комнату?       — Конечно, — поспешно согласился тот. — Только ты… почти ничего не съел.       — Зато я бы выпил, — усмехнулся Тору и снова отправил в рот немного крема.       Когда они вернулись в спальню, часы на стене показывали половину третьего. Тору захватил тарелку с кусочком торта, а Адам — бутылку вина и бокалы. Адам провел его по узкой полутемной лестнице. Она предназначалась для прислуги и по ночам здесь гасили свет, но зато не нужно было делать огромный круг через вестибюль.       Когда они вернулись в комнату, там было прохладно. В приоткрытое окно летели снежинки. Пахло зимой. Тору с наслаждением втянул в себя морозный воздух.       — Тебе лучше? — шепнул Адам, опустив бутылку на кофейный столик и включив торшер у кровати. Тору закрыл окно и сел на постель.       — Да. Хочешь лечь спать?       — Хочу поговорить, — Адам протянул Тору бокал. — Ты обещал мне длинную историю. Я бы послушал.       — Хорошо, — Тору сделал небольшой глоток. Обычно он не прибегал к алкоголю, чтобы успокоиться. Впрочем, обычно в такие моменты он был совершенно один. Никаких сочувственных объятий и вино в бокал подливать некому.       — Мама была из хорошей, влиятельной семьи, — произнес Тору, глядя в стену. — Получила престижное образование, помимо английского хорошо говорила по-французски. Они с отцом работали в одной фирме. После свадьбы она из фирмы ушла, конечно. Так хотел отец. Семья отказалась от нее еще раньше. За брак с гайдзином. У нее… были только мы. Я и отец.       — Гайдзином? — тихо переспросил Адам. — Я вроде слышал это слово, но не помню, что оно означает.       — Иностранцем. Чужаком, — Тору поморщился. — В общем, оказалось, отец не стоил всех этих жертв. Все, что я помню о нем — как он кричал. Вечно на нее кричал. Они закрывали дверь, но стены были слишком тонкими. По-моему, он ее ненавидел. Может, рассчитывал на поддержку ее семьи, а когда понял, что просчитался — взбесился? — Тору не раз размышлял над этим, но так и не пришел к ответу. — Он грозился бросить ее, а когда мама заговорила о разводе — угрожал, что тогда она меня больше не увидит. Вряд ли я действительно был ему нужен. Он просто знал, чем ее напугать.       Адам вздохнул и осторожно приобнял Тору за плечи, поглаживая, то ли сочувствовал, то ли просто не знал, что сказать.       — Незадолго до смерти она пыталась помириться с семьей, — произнес Тору, помолчав. — Это было осенью, кажется, в какой-то праздник. Она особенно тщательно меня одела, упаковала подарки. Мы долго-долго ехали поездом. Тогда я первый и единственный раз ездил на поезде. Было ужасно интересно, я не отлипал от окна. А мама всю дорогу молчала. Волновалась. Но все было зря. Нас даже на порог не пустили. Я помню… огромный, как замок, дом с садом. Каков он внутри, я так и не узнал. Как выглядят мои бабушка с дедушкой — тоже. Они прогнали собственную дочь, как какую-то… торговку! — Тору стиснул зубы, тяжело дыша. — Она всю дорогу обратно проплакала.       Прежде чем продолжить, он сделал несколько глубоких вздохов.       — Но она не собиралась умирать. Она часто говорила о том, как мы будем жить с ней вдвоем далеко-далеко, у моря. Как все у нас будет хорошо…       Он еще раз глубоко вздохнул, унимая дрожь.       — Отец изменял маме. Постоянно. В конце концов он завел интрижку с коллегой на работе. Она тоже была американкой. И примчалась к нему сюда, в Америку. Через месяц после смерти мамы. Они уехали вместе, и я их больше не видел. На похороны родителей он не явился. Может, уже подох где-то. Надеюсь.       Адам сидел рядом, молча вертел бокал в руках.       — Ты его ненавидишь? — спросил он наконец.       — Да, — Тору поднял на него взгляд. — Да, я его ненавижу. Убил бы, если бы мог.       — А может… — Адам взволновано смотрел Тору в глаза, — а вдруг у него есть старые фото твоей мамы или типа того? Ну, взамен той, что сгорела… Прости.       — Нет, — уверенно покачал головой Тору. — Ему незачем о ней помнить. Он бросил все, что привез из Японии, в доме родителей. И смылся в прекрасную новую жизнь.       Повисла пауза. Адам притих, кажется, даже перестал дышать. Бесшумно опустил бокал на пол и вдруг обнял Тору, прижавшись губами к его щеке.       — Я тебя люблю, — совершенно невпопад прошептал Адам. — Прости, солнышко… это ведь все из-за моего папаши… но я тебя люблю. Если это хоть немного тебя утешит.       Тору растерянно погладил его по спине. Такой реакции он ожидал меньше всего. Сочувственных расспросов — может быть. Жалости — наверное. Но скорее чего-то вроде: «Это ужасно, но все было так давно. Давай потрахаемся?».        — Твой папаша не имеет к смерти мамы никакого отношения, — прошептал Тору, зарываясь пальцами в волосы на его затылке.       — Но ведь… ведь из-за него сгорел дом, — запинаясь, шепнул Адам, обдавая шею Тору горячим дыханием.       — Из-за его убийцы, — Тору приподнял его лицо за подбородок, пытливо всматриваясь в синие глаза. Он не был до конца уверен, что хотел в них увидеть. Как было бы проще, если б он умел читать живых людей — одним прикосновением — так, как мертвых. Адам выдержал взгляд, но его глаза беспокойно блуждали по лицу Тору, будто он тоже искал в нем некий ответ.       — Но… — Адам облизнул губы, — полиция ведь найдет его, правда?       — Надеюсь.       На мгновение Тору ощутил порыв рассказать Адаму о том, что узнал. О неизвестном препарате в кофе его отца и улике, что нашла полиция в комнате Элизы. Но остановил сам себя. Даже если Адам ни в чем не виноват, расследование не особенно его интересовало.       — На полицию не всегда можно рассчитывать. Смерть мамы никто не пытался расследовать. Все легко согласились, что она сама наелась таблеток.       Адам снова облизнул губы. Он не пытался высвободить подбородок из пальцев Тору, просто смотрел на него огромными синими глазами. Будто чего-то ждал.       — Мне жаль… — шепнул он. — Жаль, что я не мог быть тогда рядом с тобой.        — Мне было шесть, — усмехнулся Тору. — И я не говорил по-английски.       — Дурак, — выдохнул Адам и мотнул головой, чтобы сбросить пальцы Тору и впиться в его губы поцелуем.       Разумеется, чего еще он мог желать в такой момент? Тору рассмеялся бы, не будь немного занят. Он прижал Адама ближе, с наслаждением сминая его губы. Он больше не хотел думать об отце, не важно, своем или Адама. О смерти мамы, о мести, о Японии. Ему хотелось еще больше тепла.