АМНЕЗИЯ

      Минивэн остановился у частного дома и все потихоньку стали выбираться наружу. Гоголь схватил Осаму под локоть и повел вперёд, тот постоянно оборачивался на идущих следом Чую и Федора. — Почему именно этот дом? — спросил Накахара. — Здесь очень хороший подвал, в нем будет удобно держать пленника, — улыбнулся Федор. — Пленника?.. Осаму?       С глаз Чуи словно розовая пелена спала. Он только сейчас понял, что его напарника привезли сюда не как гостя. Хотя, разве могло быть по-другому, Дазая и Достоевского нельзя было назвать друзьями. Эти двое, скорее, были истинными врагами. До Накахары также дошло, что играя по правилам Федора, он подставил под удар Осаму. Более того, эспер использовал его как приманку, что бы поймать рыбку покрупней, в лице Дазая. «Твою мать!» — выругался про себя Чуя, но претензий Достоевскому предъявлять не стал.       Войдя в дом, они поменялись с Осаму провожатыми. Федор направился с Дазаем в подвал, а Гоголь, взяв за руку Чую, повел его осматривать дом. Сразу было понятно, что Крысы здесь не впервые. Светлая гостиная, с небольшим квадратным столом, плавно переходила с одной стороны в небольшую кухню. С другой был выход на небольшую застеклённую террасу, журнальный столик разделял два уютных на вид плетеных кресла.       Перед кухней была дверь, за которой угадывалась деревянная лестница на второй этаж. Как объяснил Николай, там находились спальни и рабочий кабинет Достоевского. Там же находилась лестница в подвальное помещение. При упоминании о нем, Накахару всего передёрнуло.       Как раз в этот момент вошёл Сигма с пакетами всевозможной еды и предложил сделать всем перекусить что-нибудь на скорую руку. Он начал разбирать пакеты, а Гоголь наполнил водой чайник и поставил его кипятится. Втроём они быстро начистили большую кастрюлю картошки и поставили ее на плиту, нарезали овощей, вареной колбасы и хлеба. Николаю показалось этого мало на их большую кампанию, поэтому он решил ещё сварить сосиски и поставил воду под пельмени.       Достоевский все не появлялся и этот факт заставлял сердце Чуи сжиматься от нехорошего предчувствия. Сигма и Гоголь приступили к сервировке стола, а Накахара остался не у дел. Заметив это, Николай обратился к нему: — Чуя, ты в вине разбираешься? — Не знаю, — пожал плечами парень. — Будь добр, спустись в погреб и принеси пару бутылок белого и красного. Мы давно большой компанией не отдыхали, как раз и повод есть.       Накахара прошел к лестницам и спустился в погреб. Здесь было темно и совершенно ничего не видно. Он решил пройти немного вперёд, чтобы привыкнуть к темноте. Над его головой задвигали стульями, возможно, придвигая их ближе к столу. Чуе стало интересно, где же здесь помещение для пленника и вдруг увидел свет из приоткрытой двери. Он подошёл ближе и постарался различить, что же происходит внутри.       Достоевский прикрепил скованные наручниками руки Дазая к стене высоко над его головой с помощью специального приспособления. Встретился при этом с его совершенно пофигистическим взглядом, хотя глубокое дыхание и вздымающаяся грудь говорили об обратном. Федор хмыкнул, улыбнувшись, и тут же уловил ненависть в глазах оппонента. О, да! Такой взгляд нравился ему куда больше. Надо же! Дазай Осаму собственной персоной в его плену, да ещё и по собственной глупости. Своими руками подставил Чую и себя. Двойной чёрный в руках у Крыс.       Федор сделал несколько шагов назад и сел на стул у небольшого стола. Его аметистовые глаза с удовольствием смотрели в карие решительные глаза пленника. "Как же хорошо! Не думай, Осаму, что я так легко отпущу тебя с крючка. Наконец-то ты попался!"       Они довольно долго молчали, просто глядя друг на друга. Наверху кто-то громыхнул стульями, и Достоевский словно очнулся от гипноза. Он встал и снова подошёл ближе к пленнику. — Так, что ты хочешь от меня, Осаму? — устало произносит он. — Чтобы ты отпустил Чую. Пленник за пленника. Я достойная ему замена, не так ли? — Да, Осаму, ты желанный приз. Но ведь все дело в том, что Чуя здесь не пленник. Он со мной по доброй воле, — улыбается Федор. — Это неправда. Не знаю, какой силой ты подчинил его себе, но это тот же самый плен. — Ну да, конечно. Легче выставить меня гадким монстром, чем признать собственные ошибки и невнимательность, — Федор непреклонен, он даёт Дазаю понять, что не отпустит Чую в обмен на него. — Озвучь свое условие, Демон! Я на все готов, ради его свободы. Хочешь ещё больше меня унизить? Давай. Хочешь, сниму все свои бинты и каждый день буду наносить себе по новой ране? Будешь смотреть, как кровь бежит по моему обнажённому телу, я даже не буду пытаться что-то залечить. А когда тебе надоест, перережу себе вены на запястьях и тихо умру, истекая кровью, тебе на радость. Хочешь стану навечно твоим сексуальным рабом? Буду безропотно раздвигать ноги перед тобой и перед любым, кому ты меня предложишь.       Чуя вспыхнул до корней волос. «Что за ребячество? Неужели Федор поведется на такое?» Дальше слушать он не стал, схватил две попавшиеся под руки бутылки и отправился наверх.       Достоевский уставился на Осаму строгим взглядом. — Твое первое предложение мне понравилось больше. Хотя, сексуальный раб звучит тоже интересно, — он устало хмыкнул, — Мне надо подумать.       Федор направился было к двери, но остановился и проговорил: — Не пытайся бежать, Дазай. Это не в твоих интересах. Я держу Чую рядом с собой на очень коротком поводке. Ослушаешься, и я сверну твоему любимому напарнику его тонкую шею. Не смей играть со мной! Ты меня знаешь.       Федор появился в гостиной практически за Накахарой. Пушкин тоже уже был здесь и пытался есть со стола нарезанную для всех колбасу. — Руки хотя бы вымой, Саня! Что за беспредел! — ругается на него Гоголь. — Как скажешь, мамочка! — хихикает Пушкин, и идёт мыть руки, стащив таки два куска. — Мамочка?! — шепчет Федор Коле на ушко, вжимаясь сзади в тело любимого, крепко обнимая и целуя в затылок, вдыхая родной до боли запах. — Вот так вот? При всех? — смущается Гоголь, — Чем он там тебя так завел, этот чертов Дазай. — Предлагал себя в сексуальное рабство, — Достоевский целует друга в шею, а потом больно прикусывает. — Ааах! — у Николая звёздочки перед глазами.       Он чувствует, как Федор делает движение бедрами вперёд, а его рука, лежащая сейчас поверх Колиной, спускает обе руки ему в пах, заставляя ещё плотнее прижаться ягодицами к другу. Ощутить его всего. — Зачем тебе второй сексуальный раб, если есть я? — томно шепчет в ответ на ласки Гоголь. — Придется отказать ему, — наигранно вздыхает Достоевский.       Он резко поднимает Колю на руки и несёт к лестнице на второй этаж. — Ребят, за пельменями приглядите, — обращается Гоголь ко всем, кто остался в комнате в шоковом состоянии, а Федору шепчет, — Ну что там? — Ты был прав. Влюблен в Накахару, безумно. — И что теперь? — Пусть помаринуется ещё немного. Должны же и мы кайф словить от того, что он у нас в плену.