And that and / И то, и другое...

      Шрамы не украшают чётких пацанов, они нужны для доказательства: не зассышь – я с тобой. В принципе, по расчётам этого хватало для того, чтобы принять этого шпану в круги сомнительных дворовых рецидивов по мелкому хулиганству. Хоныч раздумывал, сидя на перилах скамейки седьмого, когда с виду самый беспонтовый ушлёпок, на вид класса восьмого, сверлил его одним решительным глазом. Второй был зажат дрожащими пальцами, по которым ещё подтекала тёпленькая.       Махаться складничком* – дело крысиное в случае оговорки махыча на рукопашке. Но Костян сам по себе сука подлая и гниленькая. На позапрошлой неделе на назначенную стрелу, что Кимов с братками кинул за гаражами двадцать седьмого неподалёку, не явился вовсе. По понятиям чётких пацанов – это высшее неуважение. За такое принято не то, что отпиздить по-тёмному, за такое надо бы показалочку ёбнуть его дружкам. Банда у них какая-то мутная. С одним Хоныч стабильно так контрился. Словобранка часто переходила в дело горячее, и "подглазное" тому доказательство красовалось на обоих с такой же упорной частотой. Чжека Лигач лидерство своих извращенческих взглядов не менял от слова совсем и даже под угрозой расправы оторвать тому яйца. Кимов упорно не догонял, откуда такое веяние вообще вдарило, как протухшая моча, в голову рыжему и самому борзому Чжеке из седьмого. Но факты были наглядные. Хоныч глаза после этого промывал сука с хозяйственным...       – Чё ты бля домой не съёбываешь?       – Мамка пизды даст, – рассечённая бровь щиплет, когда её мнут потными пальцами сильнее, но мальчишка не подаёт виду, что ему от этого противуще-больно.       – Ты базар фильтруй, шкет. Не дорос ещё матюгаться, – Кимов прикуривает лэм***, и едкий дымок тут же выпускается в ночное томное небо поздней апрельской сырости. Ноги чутка заледенели. Хоныч полагает, что мелкий уже давно тут отморозился стоять с ним.       – Зато не ною, как остальные.       – А вот за это пацан, я тебя уважаю, – Кимов затягивается пару раз глубоко, чтобы глотку продрало першением, а затем отхаркивается вправо. Уже на везение попадая в покосившуюся урну с двумя стеклянками. – Тебе бы рану промыть, а то загниёт.       – Знаю...       – Чё, ссышь к мамке бежать так? – черти в одном глазу пляшут, но не показывают своего самого главного детского страха – заготовленных пиздюлей. А может и не заготовленных... Кто ж его блять знает.       – Это предосторожность, – мелкий говорил довольно чётко, даже на удивление зажато-грамотейски, за что того не мог не подъёбывать Хоныч.       – Хуерожность бля... Пошли давай ко мне. Обмажем твою рожу...       Вообще Кимов не знал толком, откуда этот юркий шпенделюга нарисовался в самый разгар их внезапной потасовки с Юховым. Хоныч того стопорнул на углу падика двадцать седьмого да так и прижал. Разговор не клеился. Костян выныривал из захватов, как припадочный вереща, что его блять подставили. Кимов базара с ним не вёл вовсе, втирая того впалыми щеками в осыпающуюся стену. Вонь перегара ударяла нехило в нос, но Хоныч трезвым этого орущего олуха ни разу не видел. Ну а дальше случилась какая-то хуйня... Блеснул запрятанный в оттопыренных ножичек, полоснул по пальцам дезориентировавшегося Кимова и махался перед его прищуренными глазами долго-долго. Да так, что незамеченная фигура со школьным рюкзаком смогла около него как-то промелькнуть и загородить всю картину маслом.       – Съебался бля отсюдова, прыщ!       – А не съебусь, тощий!       – Да ты как меня...?!       Хоныч кряхтит и поднимается, обстановку расценивая, как исключительно пиздецовую и до уму нарывающегося незнакомого шкета недоходящую.       – Э-э! Завали сказал! Мелкого не трожь. Малявка он ещё.       На моменте величайшего заступничества, пока Кимов свои расфокусированные глаза от ёбанья на протоптанную за двором дорожку в кучу собирал, только и слышны были молниеносный вскрик да матерные крики Костяна. Пацанёнок держался за свой левый глаз, на котором по сдавленной руке уже текла багровенькая...       – Я тебя щас урою, конченный... – Юхов, возможно, мысленно уже подписывал в пропитой своей башке завещание на братков по несчастью, однако, бегать умел, как ошпаренный параолимпиец с горящей петардой в жопе. На том и смылся от звереющего за доли секунд Хоныча.       Тот вовремя спохватился, но вот болезненное шкетовское шипение снизу привело в чувства контроля.       – Э, мелкий?.. Жив?       – Да, вроде.       – Ну-ка, дай гляну! – голова школьника вертится окровавленными руками Кимова в обе стороны не по разу, совершенно неясно тому зачем. На переломы что ли проверял или на координацию попавшему в первую пацанскую передрягу – бедолаге неизвестно. Но жуткая и широкая улыбка на его лицо так и лезла.       – Бля... Пиздец, шкет, не делай так. Ты ща похож...       – ...На кого?       – На хера одного кукольного, – Хоныч по глазам, а точнее только по одному открытому, понимает, что мелкий не врубился в суть сравнения от слова нихуя. – Та недавно я смотрел... Забей.