And that and / И то, и другое...

      Ёня помнит лишь холодное рукопожатие одеревеневших пальцев, чёрное скрипучее плечо, что промелькнуло разом, когда Саныч его похлопал невесомо, а на деле Хваров почти пригнул мелкого к земле. Силы от нервного взялось с перебором, ну чего уж удивляться.       Младший Чонгуев хлопал глазами кукольно-смешно, а Саныч не втирал, что тому пора съебаться уже и не мучать задёрганного вниманием шкета у его родного, четвёртого кажется, падика... План в пиз... Ну точнее нахуй в тот чудный апрельский вечер не сдался.       Внутренний переживательный шар, раздуваемый на пустом, вероятно, для Ёни казался за эти прошедшие три дня размером с глобус в их учительской. Старый и весомый. Если тот вдруг скатится с края кривоватого шкафа – пиши пропало, ёбн... достанется всем. Ёня бы даже и рад, если честно. Ему ведь итак за что-то должно достаться. Или нет?..       Брата тревожить Евгений чётко и намеренно не собирался. В конце концов, за всю его подростковую беззаботную жизнь Юре досталось с лихвой в тщательном оберегании младшего чада Чонгуевых. Опека века, если не масштабнее. А хотелось уже некой самостоятельности, от которой получать пиздюлей, Ёня вообще кроме этого бранного ничего и не знал, всё равно придётся, как ни крути колёса в обратную. Только единственное, чего Евгений пока не понимал, почему Жека его сам не позвал на "приватный" разговор, а подослал своего приятеля. Жутковатого немного, по части взаимопонимания тугого в меру сил самого Ёни для ответного слова, но палок пока не перегибающего. Саныч произвёл впечатление скорее самого среднестатистического элемента трёх полосок и сигареты в зубах, но не хуже того. Ёня даже немного успокаивал себя в последний из трёх, что, возможно, до рукоприкладского пояснения сути пацанской просьбы не дойдёт. Лишь бы до самого Юры это всё не дошло, – так думал Ёня. А остальное ему стерпится.       Сам Юра ходил в последние дни задумчивый и сосредоточенный. У того последние школьные экзамены, важные для его дальнейшего поступления, красный диплом под угрозой ската одной единственной четвёркой. Да и той по ненавистной литературе. Чтоб эти сочинения побрались под адиковой подошвой самого Жеки! Да там и обмякли, сволочи... В общем, уточнения излишни, почему к высоко поэтическому старшего Чонгуева и не тянуло.       Зато того же Жеку к их неизменной локации утренней разминки Юры тянуло по расписанию последнего. Ёня обдумывал одну не самую здравую мысль в своей тёмной густой шевелюре, чтобы к этому Жеке подойти самому и всё напрямую выяснить. Но уверенности в том, что следом за ними не рванёт его старший брат, раздувая бешено ноздри и готовясь с правой, не было никакой. Двор на пять осин, да и те облезлые. Обзорность их тихого райончика ну просто замечательная. И затаиться здесь даже негде... Остаётся только ждать, что же Ёне выпадет из следующей, обещанной Санычем в пятницу вечером у четвёртого падика, встрече. И надо бы незаметно так на неё слинять, чтобы Юра ничего не заподозрил...

***

      Хонычу не по себе было дня два. Даже привычное шатание по родному району не давало полноты свободного воздуха и зычного оклика мальцов у гаражей, что раскуривали на троих одну. Огибать двадцать пятый намеренно не приходилось, как-то ноги не зашаркивались в ту далёкую степь, где через двор, три падика и цель. Не, совсем пиздёж не близко...       Кимов вполне чётко тогда донёс суть базара, а остальное того волновало мало. Если очкастый шпала нарвётся на объясниловку по понятиям – тут Хоныч пожмёт лишь плечиками: мол предупреждал, терпите, уважаемый. Но такую морду статную квасить как-то неудобно... Кимов не к месту об этом вспоминает, когда встречает по пути самого Лигача, с пакетом майки, откуда торчит полторашка.       – Здарова, Хоныч... – у Чжеки смена, что не по плану, вышла боком, а заодно и боком его отложенные про запас две сотки, которые начистоту Лигач откладывал вовсе не для светлого. Не для того, что пенится. А для другого... Но совместить одно с другим – не грех.       – Здаров, Чжека, – рукопожатие чистое, без претензий. Кимов рассеянно елозит по контурам нацепленной ветровки и вниз. Лигач, как был в сланцах на босу, так и гонял за угол в круглосутку.       – Побазарили бы, да планы есть, – рыжий скашивает один глаз на поклажу, второй – на самого Хоныча, что базар понял-принял.       Кимов вполне смекалисто давит лыбу, тянет самую тянучую улыбку и не к месту вспоминает, как в первый раз застал такого Чжеку. Искрящегося, как заныканная петарда в жёлтом снегу у любого падика с бесячей престарелой. Охов и ругани, как поднапрячься, бывало много, зато какой эффект неожиданности. Точно такой же, как у самого Хоныча в тот выколи-зенки-вечер. Но фонарь, сука такая, подмастил, и для Кимова это оказалось совершенно необъяснимым... Лигач и стоял так, не шевелился, пока щуплый пацан целовал его в щёку и жался неказисто, отчего у последнего была крайняя степень довольства. И тут Хоныч тормоза-то спустил. Былое. Перетёрли в драке, наложили сверху пару чётких уговоров, на том и порешили. Чжека, к слову, был из пацанов уважаемых, да и за себя нехуёво так мог кулаками постоять. И не только, как оказалось, за себя...       – Вижу... Ну в следующий чё тогда, – Кимов в свою куртку кулаки суёт и думает, что от него никаким палевом не сквозит. Но Лигач – чуткая рыжая падла. Чуткая, но не приставучая.       – Ладно, бывай, – с этой фразой приподнятый на задорный настрой неизвестного характера, до усрачки подозрительный Чжека попиздовал к своему родненькому седьмому, а задумчиво-тормознутый Кимов в сторону двадцать пятого... А нахуя?