And that and / И то, и другое...

      Расстройство и беспокойство оканчивались на одну и ту же равнозначность – это приход пятничного утра. Для Ёни этот чудный день не омрачался вплоть до последнего урока, где им задали написать короткое эссе по теме дисциплинарности и важного фактора в любой составляющей полезной траты жизни – её режиме. Впервые младший Чонгуев абсолютно не мог сопоставить эти два слова в своей забитой и слегка разлохмаченной голове. На примете вертелась одна макушка и скрипела по скамейке обувью нечищенного содержания, отхаркиваясь семечковой шелухой куда-то мимо урной. И на этом как-то всё и заканчивалось... У Ёни почти всегда в юной просветной вертелись правильные мысли, но больше всего в последнее время они вертелись в сторону этого опрометчивого субъекта, от которого ничего на неделе слышно так и не было. И хорошо ведь? Правда?..       Юра хохлился по утрам, шнуровал свои синие полосатые кроссовки, которые Ёне так не нравились, и выгонял себя на пустующую утреннюю площадку, где по обыкновению вскоре к нему подруливал старый-добрый (чушь какая) Жека, выжигая глаза обоим Чонгуевым своей пестротой спортивки. Задувало апрельским, в нос ебашило землёю и сырой опрелостью улиц, а Кановский топтался рядом по привычке, одетый нараспашку, и ковырял своими старыми кедами песок. Чонгуев пыхтел на турнике, иногда меняя подходы, а вот их самих Жека бы менять и не додумался никогда. Стабильный режим. По-другому и не скажешь. Ёня на заметку бы себе это взял, да вот не поймут...       После окончания школы пятничный приближающийся вечерок для младшего Чонгуева казался сущей радостью лишь на пару коротких мгновений. Они так быстро пронеслись, словно их в отогретое пару раз ужалили, а затем те шнырнули с семикратной без оглядки до открывшейся второй дыхалки. У Ёни она никогда не срабатывала, даже на физре. А сейчас и первая откажет, видимо, подавно.       У его крайнего подъезда от угла, что пересекается с обходной дорожкой к двадцать четвёртому, трётся никто иной, как сам Жека. Трётся бестолково и основательно занимает всю их тесную скамейку, около которой Ёня примечает пару окурков первой свежести. Но Чонгуев в том не совсем уверен, он и залежалых-то не так часто видел, всё-таки здесь "ин-тел-ли-гент-ная" шпана не крутилась, а потому и следов мелкого преступления почти бывало не узреть.       – Здаров, мелкий, – Кановский разговаривал не напрямую, глазами своими отсвечивая в мобилу, на что Ёня конфузился ещё хлеще, ожидая, что где-то из-за недоразвитых ранневесенних кустов выскочит такой же недо... Но вот с этим можно было бы и поспорить. Даже бы и аргументы поприводить. Но кому? Да и зачем?       – При-...вет, – младший Чонгуев замирает в двух шагах от подъездной, хочет резко развернуться и напрямик влететь хоть в закрытую, но с замиранием держится и мнётся глупо, натирая один носок своих кроссовок вторым.       – О, забазарил, не немой, – Жека телефончик свой козырный в карман оттягивает вместе с зажатыми костяшками, а глаза заинтересованно упирает в предмет своего появившегося внимания. Ёня в этот момент мимо делом считает, что так вроде пялиться неприлично, но вслух этого, разумеется, не говорит.       – Вы... М-м, ты...что-то хотели? – за разорванное обращение, устремлённое даже как на двух свыше отложенных в памяти персон, Ёне неудобно. Саныч тому казался куда весомее и взрослее, хотя на деле оба этих элемента хулиганской пацанократии были, скорее всего, ровесниками. Но младшему Чонгуеву о том в принципе неведомо.       – У меня-то с твоим братаном контры, а ты мне никуды не вписался. Это я от Саныча передать, – Жека носом втягивается, захаркиваясь через горло, а затем выплёвывает на замусоренный самим же асфальт около скамейки.       И тут Ёня забирается потуже в свой колючий коричнево-жёлтый свитер, ссутуливаясь до карикатурности и копируя "руки в карманах" Кановского. Теплее от этого не становится, даже дрожь мелкая противно щетинится на ворсинках шерсти, заставляя вздрагивать младшего с частой периодичностью. Жека вроде как не-про-ни-ца-тель-ный, изменений в шкете Юрки в этот момент и не чухает.       – У тя с ним стрела что ль забита была? Или хуйня это..?       Ёня глазами так хлоп-хлопает и пальцами в карманах судорожнее перебирает. Практика отсчётов "до десяти" работает слабо, а вот от ста начать, глядишь, поможет. Можно умудриться сбить, но лучше уж на этом концентрацию оттягивать, чем на дополнительных вопросах прищуренного и до пизды пугающего в полутёмном дворе под одним фонарём Кановского.       – С-стрела?..       – Та не ссы! Короче он это, не придёт сёдня. Меня подогнал те сказать.       У Ёни, кажется, оно так и начиналось впервые, если ощущения правильные. Лёгкие перезагружаются как-то по-особому, грудь вздымается и в носу приятно щекочет. Воздух набирается так сильно-сильно и тратится долго, вязко, медленно, пока не отпускает окончательно под выдушку. Улыбка по-дурацки ползёт, а рот не закрывается от частых выдохов.       – Спасибо...       – Хуйня, я погнал, – и с этими словами немного задумчивый и недогоняющий Жека устремляется под сто восемьдесят разворота обратно к своей родно-натоптанной ходке, на которую уже грех жаловаться, потому что привык так, по утрам, не жравши, приебошивать в этот двор, глупо надеясь, что порешать ещё как-то всё можно. Пиздец какой-то... Режимный.