And that and / И то, и другое...

      По правде говоря, жёванное переваривается нелегче. Размягчи́тся густой и противной жижей, заглотнётся с продавкой тугой и направится в переварку, которая ещё далеко не сразу начнёт варить. У Хоныча так и происходило на следующее утро, окроплённое утренней дождливостью по носкам кроссовок, что вымокли за пару минут бега до соседнего. И чего в такую рань бегать, а?       Голова совсем пустая, нечёсаная – это полбеды, само собой не разумеющая, а чего это у владельца происходит за перезарядка мозговых шлюзов, о которой даже не предупреждали. Кимова тоже не предупреждали, Кимова только бегать шустро научили с десяти, когда батя по-пьяни начинал разборку-порку из-за вдаренной в котелок мочи. А теперь-то что? Пацан уж взрослый. Да только бед не меньше...       Красуется серо-помойное небо, вырисовывая над Хонычем «перспективность» по случаю в «безызвестность». Скамейка чахнет, отмокшая и противная, руки сыреют под размеренные махания важно настроенного спешащего субъекта, весь двадцать пятый как будто ещё спит, потому что часов на дворе всего шесть. Ахуеть, какая жажда свежести апрельского утра! Хоныч ноздрёй одной шмыгает, косясь на падик, глазом правильно выдолбленный, останавливается неуверенно и с зычным свистом прохуячивает по округе, облетая мысленно вверх на пять этажей.       – Пакровский! Э-э-й, Пакровский! – "орáловая" глотка превозмогает все выхрипы от натуги посаженного горла. Продуло что ли...       Кимов не уверен, что это сработает, да Кимов в принципе не уверен, что такое блять вообще можно рассматривать, как рабочую версию переговоров, учитывая проницаемость каждой ёбаной форточки в окнах. Из одной уже налаживалась обратная матерно-угрожающая связь, что уже готова была вызвать ментов, если: «Не заткнёшься сейчас же!» Но Хонычу было посрать, и даже навстречу ветреной. Доебаться до сути – дело не принципа, дела своего понятия.       Пара надрывных кличей, вслед за которыми заезженно профамильничалось заштопанное обращение Кимова к Славе. Куда-то снова ввысь, куда-то под асфальтовость облаков и крáя отсечённой по небу крыши, куда-то в безызвестность адресата, коего сложно было выманить на это утреннее нашествие блудного промокшего Хоныча, выбредшего из квартиры Лигача где-то с час назад под глу-бо-ко-мыс-лие взглядов, о которых ему успел поведать захмелевший и такой честный Митя. Рассказы иссушились о выпитую полторашку, а вот засаженная идея никуда не испарилась. Кимов бы иначе хуйнёй сейчас и не страдал тут, под окнами танцуя и пытаясь неудачно закурить. Закурить так и не вышло, к слову.       Белёсая сверху макушка прорезается неожиданно, Хоныч и не замечает её даже, хлюпая по налитой дождём в яму луже кроссовкой, расплёскивая коричневатые брызги без причины и следствия. Голос тихий, шепчущий и раздражённо знакомый обволакивает всё Хонычевское нутро, когда тот голову до хруста наверх задирает и лицезреет вынырнувшего наполовину из открытого окна Пакровского.       – Ты чего тут орёшь?! – шипение это или же полноценный наезд на пониженном, трудно разобрать, зато слышимость по весенним утрам такая прекрасная, кто бы знал... – Ты чего вообще...       – Спускайся чё! Побазарим! – Кимов лыбу ошалелую давит, забавляясь тем, как Слава пытается культурно себя сдерживать в пределах белых рам, не переваливаясь слишком низко, а то всё-таки второй, как никак.       – На время смотрел?!       – Не-а!       "Вызвать ментов" вклинивается в их ор-перекличку повторной угрозой, когда Пакровский резко заныривает к себе обратно. Хоныч свою лыбу приспускает, сплёвывая от досады. Навёл воды, вот и барахтайся, братан. Может и вспенишь до разумного.       Плевало брезгование на сырость подъездной, когда ноги уже отсохли ковыряться в проливной слякоти у третьего. Кимов на край скамейки карабкается, ноги разводит шире и зажигалку от нехуя делать из кармана выгребает. Руки малость окоченели, а вот в груди подленько жгло. С подпаливанием так, аккуратненько, с точным измерением краёв.       От скрипа заезженного, как петля по райончику, Хоныча встряхивает. Слава выглядывает чуть из-за двери, зло на него косясь, а затем проговаривает:       – Мокнуть здесь будешь или в подъезд зайдёшь?       Кимов снова впадает в свою закоченелую стадию, пока на Пакровского взирает, а потом всё-таки мокрое место отрывает от деревянной да так и ковыляет в трансе, словно на повинную пришёл. Глу-бо-ко-мыс-лен-ное бы тут собрать сейчас, но куда уж там... Междустрочие одно Митино в голове полусонной вертится да так на язык толком и не приходит. Склáдного базара здесь не видать, зато методика вон, оказывается, работает...