And that and / И то, и другое...

      Неделя летит, как по пизде. Задорно, с перекурами, иногда посиделками у падика Хоныча, который в последние три дня съёбывался понурой цаплей мол по делам. Тогда уж Саныч с Жекой проёбывались так в развалочку к соседним дворам, обстановку проверяли, глазами щёлкая мимо прихвостней Лигача, что шито-крыто хуй против ветра не поднимали. Странная ботва, по-доз-ри-тель-на-я...       Жека слюной усирался о том, что на мази всё будет так скоро, как бабка Платоновна на тот свет, из двадцать первой, второй клешнёй зацепится. Хваров за это по затылку Жеке херачил каждый раз, ибо всякое тёплое старушечье участие берёг в себе, как любое иное сравнение.       Апрельская слякоть разливалась ароматом в ноздри, шлякать* по оттаявшей ходке было пиздец как заморочно, но проверено быстро. Сушить потом свои старые кроссы на батарее и ворчать, хули за срань блять весенняя... Саныч традициям не изменял. Чётко по распорядку. Кроме сегодняшней пятницы.       Подстава чисто от Жеки, если рассудить по уму. Тому вот приспичило съебаться до заезженного брода окольной тропинки, а она шла насрез мимо площадки, за которую шла почти холодная**. Санычу не всралось копошение за два турника и скрипучие качели, а вот Кановский за это, видимо, готов был весь на говно изойти. Хваров не догонял, он только опасался. Другого лакомого куска здешней территории. И в поправках к месту его мнение как-то посылалось нахуй. Туда, в принципе, по схеме посылалось всё, что заблагорассудится. Туда посылалось и само Санычевское нутро.       – Жек, тебя чё бля клюнуло притащиться? – банка мнётся в продрогшей, шипя пеной из отщёлкнутой.       – Осваиваем терторию, – йёкает Кановский, отхлёбывая жестянку.       – Ждёшь, пока пизды отхватишь?       – С хуя ль?       – Жек, ты его уже заебал, но он те всё ещё не всёк, а с хуя бы? – мысль на переварку чёткая, оба затухают, как фонарь на углу пятого, едва пожужживая огоньком.       – Один раз ж было...       – Это он за брата, – Саныч это произносит как-то с особым выделением, как если бы суть от этого стала до пизды важной. Для самого Хварова, глядишь, бы и стала, но Кановскому на такое ссать в кусты по первой нужде.       – Та пох, всё равно считается, – беззаботности на мотивы Жеки можно было бы обзавидоваться в край. Ни обходов, ни чёрных щелей, ни смятого матраса. Одна сплошная очевидность. Саныч взгляд свой упирает куда-то вдаль, а затем жадно присасывается к пивасу. Кановский достаёт из своих закромов красной спортивки перемятые в пачке сигареты.       – Бля, Жек, опять пропыхтишь вхолостую, бросай нахуй тогда, – рука по кулаку хуячит, и пачка выскальзывает меж пустот скамейки, где сырости под вечер развелось с малый озёрный с кучей оттаявших фекалий.       – Сука, да я ж теперь их не достану, Саныч!       Жека кряхтит, калачом за скамейкой сворачиваясь, а Хваров едко так под нос себе ржёт, потому что мелкого бы надо от этой бесполезной в его случае хуйни как-то отучить. Методы несерьёзные, зато до пизды веселящие.       – Г-хм...Са-...Саныч? – ангельское поднебесье бьёт колоколом в уши и подшибает воздуха из раздувшихся ноздрей. Саныч захлёбывается своей 0,5 и нервно оборачивается обратно от созерцания ползающего под дранной скамейкой Жеки.       Ёня Чонгуев, в лёгкой распахнутой ветровке, шлёпках и трениках, что явно не знали дворовых передряг с рваными коленками, замёрзшей ланью переступал с места на место, ожидая хотя бы одного междометия вместо полноценного ответа.       – О, здаро-о-ов... – летит спустя полминуты долбоёбного разевания рта.       Жека вслепую и до пизды увлечённо рыщет под старой скамейкой, пока суть зависшего диалога летит в ебеня с пятиэтажки смысловой нагрузки и последовательности.       – Вы бы лучше...не пили здесь. Юра ещё, – голос кротко пропадает по секунде, Саныч в своём выжатом обдолбанностью лице ни на грамм не изменяется. Вся смысловая нагрузка ползает так же, как Кановский под ногами у скамейки. – ...увидит.       – Нашёл бля! – летит из-за спины Хварова.       – Жек... Съебись-ка на пару сек, – Саныч свой базар нейтрально-вольно кидает, обращаясь к выросшему из-за левого угла тени Жеке, у которого в глазах читается резко тормозящееся открытие.       – Тя подстраховать может? – носом шмыгая и впериваясь заинтересованными зенками на младшего Чонгуева. Ёня от этого только внутренне сжимается, комкая целлофановый пакет в руках.       – Просто бля свали,– резко отхаркивается вправо под ноги с подгорающим терпением.       – Понял, за углом свистнешь, – Кановский походкой сруливает в обход, где тьма тьмущая и воняет периодически ссаньём, если нюх непритуплен, но в дымной вони это окупается наравне с лёгким душком порывистого. А сегодня ветра не обещали? Да и хуй его знает. Было бы это так сейчас важно, как если бы не тяжёлый целенаправленный соскок со скрипучей скамейки и необъяснимое желание после этого же манёвра самому съебаться.       – Ты чё эт-так поздно шастаешь? – грудью вперёд, немного косым взглядом на падик, из которого вряд ли вот щас вылетит старший пизды навставлять за то, что Саныч тут перетирает словом с его шкетом.       – В магазин...ходил, – Ёня забывает, за чем он там ходил, куда ходил и ходил ли вообще... Перед ним снова надавливает авторитетной дворовой картиной какой-то жутко нервный Хваров, что обещался когда-то по району младшего Чонгуева прошвырнуть. И Ёня об этом всё ещё помнит. И Ёне от этого всё ещё как-то не по себе.       – В следующий раз это... – умственная нагрузка на пределе, а шары навыкате, – не ходи, – Саныч физиономию свою скашивает в напряге, как лимона в рот брызнул с солью, потому что такого не-склад-но-го базара с его прокуренных давно не слетало.       – А? – Ёня шуршит пакетом. Руки уже замёрзли, пальцы в карманы пихаются под упорным взглядом застопоренного Хварова.       – Один бля не пиздуй, а то мало ль...       Санычу бы пасть-то свою прикрыть да отойти на метра три, чтобы хуйни не наворотить заместо той, что сейчас его клешнями вытворяется: замок на куртке младшего Чонгуева вжикает тому до подбородка, и на это уходит ровно секунда осознания самого Хварова, что, дескать, холод собачий блять на дворе уже, а этот дрыщ нараспашку, совсем отмороженный.       – А-а... Хорошо... – голос прорезается поочерёдным шепотком, по губе Саныча стекается пенная капля. Зря только больше отхлёбывал.       – Ну давай чё, чеши домой, – ногами отшаркиваясь назад, как раз на уровень давки позади родненько-насиженной. Почти пустая банка семёрки пальцами мнётся всё сильней, словно и мешает, зараза.       – Спасибо, Саныч, – за первыми дверями подъезда Ёня шустро оборачивается, громко это выпаливает, а затем юркает в свой четвёртый.       – За чё эт?.. – так и бухается на грязно-мокрую Хваров, взглядом уставляясь на пропадшее в подъезде тёмно-каштановое чудо.