And that and / И то, и другое...

      Пакровский ожидаемо не ожидал такого расклада событий. И этого раскладного кривого стола с дырявой скатёркой, явно пережившей не одно такое о-фи-ци-аль-ное мероприятие – тоже. Кимов жмётся позади, шурудя у железных, со скрипом задвигая дверь. Слава оглядывает присутствующих и сглатывает громче, чем планировал на переигровке в своей разом опустевшей голове. Один, нахальный, смотрит в ответ как-то прищуренно и долго, второй – по-идиотски дырявит в нём сквозную, без тени приличия лузгая семками на пол. Выдающийся феномен, первый гороховый шут и, кажется, последний после этой увеселительной попойки.       Пакровский оборачивается на мнущуюся потрёпанность единственно приятного в этот момент для него субъекта и глазами переводит стрелки на сидящих на сбитых ящиках пацанов, мол давай, без глупостей и как можно кратче, поясни, чё ты меня сюда привёл. Хоныч мыкается и трёт башку, подходит наравне (но не по росту) и выхлопывает кучей:       – Здаров, пацаны, короч-эт Слава, нихуя не шарит, без налегалова*...       – Ха! Огурец...       – Тебя постарше буду, – Пакровский уничтожает Кимова благодарностью за лучшие рекомендательные и вперивается обратно лёгкой издёвкой на Жеку. Тот семки-то изо рта выплёвывает как-то теперь со злостью.       – И чё? Тут-то ты шкетом буишь.       – Будешь.       – Слав... – по плечу так аккуратненько, как на заряженную под весом, чтоб не встревать с оборотами, куда не следует.       Пакровский закипает от пяти минут до заварника, а Саныч всё ещё тихари́тся**, обсматривая троих, и переваривает котелком дальнейшие перс-пек-ти-вы на побратимство. А их чёт нихуя не наскребёшь. «Борзый пацан», – думает Хваров, – «Хоныч таких уважать привык, а Жека – заёбывать».       – Хуль стоим? Насухую не здороваются, – Саныч подаёт голос, хриплый и дружелюбный, и Славе кажется, что тот, на первый поверхностный взгляд, казался ему младше. Да хуй этих беспризорных авторитетов разберёшь...       – И не прощаются, гы...       – Завали бля, Жек, – толчок плечом, пролёт жопой по краю досок и отборное, теперь уже приземлённое, наречие, от которого Славкины уши загораются фитильками. – Ага-ага...попизди ещё там.       Смех отстреливается внезапно громко и так густо из Хоныческого нутра, и впервые Пакровскому кажется, что так приятно извлекать звуки ему самому никогда не доводилось, а тут хотелось лишь распластаться и внимать, пока уши не заложит, пока перепонки к чертям не лопнут, доведённые до крайности. Пялиться дебилом, с открытым ртом, пока тебе всучивают холодную жестянку и щёлкают по очереди кругом.       – Э, Слав, чё тормозишь?       – А-а?..       – С тя базар, как полгаеца, – летит беззлобно от Кановского.       Слава не втупляет, не варит котелком, не чухает соли. Слава просто смотрит потерянной шавкой с обеспокоенным взглядом на предмет своей обретённой где-то пару дней назад неудачной крайности. Смотрит и ждёт хотя бы крохотной подсказки, чего от него хотят да ещё и с пенящейся банкой. Запах сносный, но ядренящий, на вкус не опробован, зато на нюх опознан верно.       – Тост, Слав...скажи пацанам, – шепотком в ухо, так быстро-быстро, так мягко-мягко, так ну-нахуй-блять-больше-не-повторяй.       – За-а... За нашу встречу...       – Во, пошёл расклад, буим, – повеселевшим говорком летит от Жеки с пола, потому что ящика ему уже не досталось, пока проковырялся.       – За нас, пацаны, – Пакровскому отщёлкивает банку Кимов, пока Саныч отвлекается на бедолагу Кановского, делая вид, что нихуя не случилось. Слава кивает, немного сжимая губами слишком уж пиздолюбивую улыбку. Такую не скроешь, когда лезет падла, а хотелось бы вырвать, чтоб не выдавала. Хуйня ведь какая блять...       – А ты с какого района буишь?       – Буд... – начал было Слава.       – Г-кхм... – закончил было Слава, после негромкого кряхтения Хоныча.       – Я тут по соседству. Из двадцать пятого.       – О, спорная халупа. Вечно пиздимся там с Кост...       – Же-е-ек. Давай-ка потом, – Кимов смачно отхлёбывает, проливая по губе. Слава весьма подозрительно на него косится, но действие того повторяет.       – С кем? – пролегающие мимо последствия и немного лёгкого жжения по горлу. Голова загружает шестерёнки и вертит их в обратную.       – Та мудло одно пидорское, шавка Лигача.       – А разве это правильно? – гробовая тишина, не передаваемая ни одним выдохом самого Пакровского. – Ну-у-у...за то, что он пи...       – Слав... Эт про другое они, – хлопок по-дружески, взгляд по-серийному. – Не гони, – еле-еле тому поворотом и шипящим предостережением не зарываться.       – А чё неправильно-то? За дело всегда... – Саныч вливает в себя половину, смачно плюёт куда-то за угол от стола, а затем от Пакровского переводит мысль на Кимова. – Да там и без Костлявого пидоров хватает. Да, Хоныч? – интонация с гнильцой, вопрос с утверждением.       – Неужели? – Славину злость можно уже сцеживать с процентом на литровую. Да и сразу банок на десять. Хоныч эту злость чувствует, как тепло-родненькую из разбитого носа по первой драке.       – Атвечаю. Прибил бы нахуй, – с той же тяжёлой отдачей, только Хварову известной в самой пресыщенной степени отвращения.       – А чё там, чё?! – Жека елозит по пыли и загребает грязными лапами со стола пачку с семками, утаскивая к себе на пожелтевшую газетку.       – Саныч, не вороши, – строгое Кимовское глазным лещом.       – Ак ты пороши́шь*** нам без базара. Порешали б давно уж сами. Вон с Жекой.       – Хоть ща бля, – Жека подбирается на уровне проглядывания его лохматой башки.       – Ты щас бля к мамке потрещишь, – с левым ухлёстом**** по вынырнувшим поганковым патлам.       – Заебал моросить на меня!*****       – Ак не встревай!       – Хватит! – вторая похоронная.       Пакровского встряхивает из-за стола, если его можно таковым посчитать после отлёта картонки вместе с дряхлой клеёнчатой тряпкой куда-то в сторону. Хваров затыкается тут же, Жека "растыкается" с немым выхватыванием воздуха, а Кимов просто врастает в свои плечи, ожидая хорошенького пиздеца на блюде. – Хоныч, представь меня своим друзьям, как есть.       – Слав, ты давай, не кипятись. Мы пот... – хрипотцой под Славкиным упором, взглядом потасканной дворняги на него.       – ...Пакровский. Святослав, – лицо Саныча тут же корёжит, как ржавую покрышку со старого балкона, а Кимов замирает, ударенный под дых без условленной. И оба косятся друг на друга по-тёмному, чухая что к чему. Один Жека не сечёт, довольно плюясь шелухой. – Очень приятно было познакомиться, но мне уже пора...пока не прибили, – вкрадчивой дробью по слуху всех присутствующих.       Слава дохуячивает весь пивас залпом от накипевшей где-то левее в груди досады под пристальное внимание трёх пар лупоглазых белков, а затем разворачивается и ветром пролетает через скрипучую дверцу в гараже, не сразу соображая, где открывается эта ебаная задвижка. Кимов пробегает туда следом, как ужаленный в зад, горланя вслед пацанам, чтоб его не ждали.       – А чё эт они, Саныч?.. – Жека добротно отхлёбывает Балтики, неаккуратно стирает пену со рта, а затем долго взирает на бледного нечитаемого Хварова.       – Та нихуя... Забей. Чеши вон на пригретое, пока есть... – эта фамилия грохочет по ушам, пока Саныч ей давится. Кимова, должно быть, звездануло по башке? Или Хварову бы не мешало добавить? Не говори «гоп», пока не...проебался.