Аизава Шота 31, Шинсо Хитоши 17
Хитоши быстро научился адаптироваться. Его отец, будучи владельцем крупной компании, таскал семью с места на место, из города в город, из страны в страну. Хитоши не успевал оглядеться и освоиться, как уже пора осваиваться на новом месте. Логичный вопрос — а зачем тогда пытаться?.. Собери общий пример поведения, идеальный для большинства мест: будь дружелюбным, но не слишком, будь сильным и харизматичным. Не подпускай к себе никого, не позволяй им подпустить тебя к себе — ты же не хочешь оказаться ублюдком, разрушившим чью-то жизнь, исчезнув однажды? И вот, ты идеально вписываешься в рамки общества на год или два или даже полгода. Возможно, успеешь добавить парочку одноклассников в друзья на фейсбуке, прежде чем снова паковать вещи. К своим семнадцати он был точно уверен, что сможет не проебаться и на приёме у премьер-министра, и в засраном дворе гетто, и играя в баскетбол со студентами по обмену из какого-нибудь Гонолулу. Но... В Японии что-то пошло не так. Эта страна, оправдывая звание «параллельного мира», напрочь разорвала его годами выстраиваемый шаблон. Улыбки не приветствуются, дружелюбность тоже. Всем хочется от него следования какому-то этикету, который он в жизни не читал, родители пытаются убедить, что всё, что происходит с ним сейчас — это нормально, так и должно быть, просто трудности адаптации... Серьёзно? Да нахуй, тогда, всё это? Перед ним каждый день разверзается инферно: пол — это лава, класс — минное поле, одноклассники — мерзкие демоны, учителя — сатана. Куда он, блять, попал?! А хуже всего, что в этом аду три раза в неделю есть Аизава. Нечитаемый сраный ублюдок. В один день он обосранный обсос, в другой — учитель, сошедший с обложки журнала «Моя профессия — мой выбор 2012», в третий... В третий он взваливает Хитоши на себя и позволяет бороться с совсем другими демонами на своей кровати. А потом... Раньше план был до омерзения простым: ты косячишь, тебя ловят, тебе намекают, что родители будут недовольны. Ты приносишь что-то достаточно ценное, чтобы покрыть моральный ущерб — всё в ажуре. Но Аизава — принципиальный мудила... —So this is how much, you think, I cost? ¹ — мужчина презрительно смеривает взглядом бутылку дорогого виски, которую Хитоши вытащил из коллекции отца. — Это должно заставить меня забыть… что конкретно? Как я вытирал тебе сопли всю ночь или как ты не мог посмотреть мне в глаза всё утро?.. Вежливая улыбка Хитоши стирается в тонкую полоску сжатых губ. Это он специально? Надо ударить, прежде, чем закрыть этот вопрос? Ублюдок. — Думаю, здесь должно быть достаточно, чтобы покрыть все причинённые неудобства, — выдавливает Шинсо из себя, стараясь не выплюнуть маты вместо пауз. — И часто это работает? — Аизава смотрит ему прямо в глаза с холодным, каким-то даже насмешливым, любопытством. Этот взгляд бьёт больнее слов. Только небо знает, каких трудов Шинсо стоило сдержаться и не послать зарвавшегося учителя далеко. У него редко бывают проблемы с самоконтролем, но здесь, в Японии, все совсем иначе... — Я сделаю вид, что этого никогда не было, — Шота складывает руки на груди и кивает на бутылку. — Забирай добро, оно ведь родительское, не так ли? И шуруй от сюда. Сегодня я больше не хочу тебя видеть. Да какая ему разница, откуда эта бутылка была?! Он всё равно никогда в своей жалкой жизни не сможет позволить себе ничего дороже ста долларов, тем более, что-то настолько изысканное! Бомж обоссаный! Весь понедельник Хитоши злился. Злился на Аизаву, на саму ситуацию в целом и на собственную неосмотрительность. Он не смог заснуть, снова и снова прокручивая отвратительно неловкую сцену в голове, вспоминая, как вдруг ухнуло куда-то сердце, когда Шота отказался от подарка, и как очень быстро непонимание, удивление и смущение смешались, выливаясь в панику и злость. Он вспоминал и утро субботы, и куски вечера пятницы. Он злился, что не мог перестать об этом думать, и что колючие мурашки бегают по телу, аккомпанируя сценам величайших проёбов Шинсо Хитоши. Злился на то, как жжёт щёки неловкость всех этих сцен, и на то, что он не может просто взять и сдохнуть. Даже из окна не выпрыгнешь — второй этаж. Максимум ногу сломаешь. Во вторник его преследовал страх. Что ждёт его теперь? Если Шота всё же расскажет родителям обо всём. Ведь он также может добавить и про курение, и про травку... Никогда ещё у постороннего человека не было столько козырей в рукавах против него... никогда... и что он будет делать с ними, совсем не понятно. Будет ли он шантажировать? Хотя... как, если уже отказался от дорогого подарка? Попросит что-то ещё более дорогое? Будет ли постоянно напоминать об этом, упиваясь своим положением? Постоянно попрекать?.. От этих мыслей день в школе превратился в настоящий Ад. Ему казалось, все уже знают, все косятся и насмехаются над ним. Вот идёт придурок, который умудрился не только словить бэд и прорыдаться в грудь учителя, но и пытался купить его молчание. Вот же тупоголовый. Чужие взгляды, пусть подсознание и понимало — случайные — невероятно выматывали. Каждое перешёптывание теперь казалось о нём, каждый смех — насмешкой. Хитоши ещё никогда... ни-ког-да себя не чувствовал настолько жалким. Даже в субботу, когда казалось, всё самое ужасное, что могло случиться, уже случилось. Больше всего он боялся пересечься с Шотой. Сознание уверяло, лишь взглянув на Хитоши, мужчина сразу вспомнит и этот разговор, и пятницу, и... взгляд его будет холодным, полным злости и разочарования. Аизава будет смотреть на него и думать, насколько, должно быть, Хитоши проёбанный человек. Он будет его презирать. Хитоши и сам себя презирает — куда уж дальше? И так теперь целый год. Три дня в неделю. Так опрометчиво было жрать это дерьмо в клубе, так опрометчиво просить не вызывать родителей, так опрометчиво, ничего не потрудившись выяснить об учителе, предлагать ему виски... В конце концов, с чего он решил, что сэнсэй окажется таким же, как все остальные взрослые до него? В тот день Хитоши не смог заставить себя выйти в коридоры. Он даже курить не ходил — тошнило от одной только мысли, что он может пересечься с сэнсэем. Ему было отвратительно. Он попытался ненавидеть Аизаву — за то, что так нагло влез туда, куда его не просили и испортил жизнь на весь оставшийся год, но, к сожалению, быстро понял, что ненавидеть сэнсэя не за что. Он спас его. Кто знает, чем бы всё закончилось, не окажись он рядом? Глупо ненавидеть кого-то за то, что ты долбоёб. Весь вечер он снова провалялся в кровати, бессмысленно пялясь в потолок и прикидывая, как уговорить родителей перевести его в другую школу. Есть ли шанс? С деньгами всегда можно договориться, но что ему для этого придётся сделать? Пообещать, что не будет пропускать занятия, что будет самым прилежным сыном во вселенной? Любое место на этом свете без Аизавы-сэнсэя — пожалуйста. А потом наступила среда. Хитоши мнётся перед дверью собственного класса, не решаясь войти. Учителя там ещё нет, но... он ведь будет там. И, к сожалению, это далеко не последний урок, так что уйти прямо сейчас не получиться, но и зайти смелости не хватает. Вчера повезло не пересечься с ним. А сейчас? Скажет ли сэнсэй что-то, увидев его? Будет ли намекать на произошедшее или просто игнорировать его, будто бы и нет никакого Шинсо Хитоши вовсе? Многие учителя в итоге приняли такое решение. Игнорировать ученика, не вписывающегося в рамки их вселенной, проще. Но Шота... — Ты будешь входить или в коридоре останешься? — низкий голос Аизавы обрушивается на парня, как ведро ледяной воды, пуская липкие мурашки ужаса по спине. Неловко поведя плечами, Шинсо торопится внутрь, ссутулившись, и очень резво оказывается за своей партой, доставая учебник. Звенит звонок, и он подскакивает первым для приветствия, ещё до команды старосты. И конечно же сэнсэй это замечает. Едва вскинутая бровь, скользящий взгляд, который тут же переходит на класс в общем — но этого достаточно. Ко лбу приливает жар. Блять блять блять. «Поклон!» — командует классный представитель, и Хитоши, проклиная собственную нервозность, складывается в поклоне. Ладно, всего пятьдесят минут. Пятьдесят чёртовых минут. Самых длинных минут в его жизни. Урок идёт ровно. Шота рассказывает какую-то очередную грамматическую тему, и Хитоши благодарен, что можно смотреть в учебник. Правда, букв он не видит, а разум занят только истерикой: «Почему? Почему же ты ничего не делаешь, ничего не говоришь, никак не намекаешь на то, что произошло? Почему ты не пытаешься воспользоваться этим? Что ты сделаешь, когда всё же решишь...» — но это всё ещё лучше, чем смотреть на доску и сэнсэя. — Господин Шинсо, читайте текст, — холодный менторский тон всё же заставляет его поднять голову. Шота стоит у доски с учебником в руках. Волосы привычно собраны в высокий хвост, рубашка сегодня чёрная с тонким галстуком, лицо выбрито. В понедельник он был куда менее представительным, это да. Шинсо не понимает, зачем разглядывает его, когда надо бы снова уткнуться в учебник. Чего там? Текст? Какой текст? Он бросает короткий взгляд на раскрытые страницы. Текста там нет, только упражнения. — Эм... текст?.. — неуверенно тянет он, закусывая губу. Кажется, этот год смело можно называть «Год проёбов Шинсо Хитоши». — Я что, заикаюсь? — Аизава чуть склоняет голову на бок. Бакуго оборачивается, чтобы кинуть на него насмешливый взгляд. Вот жеж... — Или, вы, господин Шинсо, считаете, что раз приехали из Америки, то на моём уроке можно устроить сонный час? Несколько одноклассников прыскают, и Хитоши чувствует, что у него краснеют уши. От злости — говорит он себе. — Н-нет, сэнсэй, — отвечает он, пряча глаза на страницы. Да где же этот сраный текст? — Дальше!.. — шипит ему сидящий сбоку одноклассник, и, кажется, это первая дружелюбная вещь, которую ему сказали за два месяца. Он послушно переворачивает страницу и начинает читать, едва ли понимая, что. Перед глазами всё плывёт, руки слегка потряхивает, и ладони мерзко потеют от смущения. Он несколько раз запинается, читая не то, что написано, и, разумеется, Аизава исправляет его. Хитоши впервые неловко настолько, что хочется плакать. И он в который уже раз проклинает человеческую неспособность к самовозгоранию. Когда с текстом покончено, сердце колотится так, словно он только что пробежал марафон, а ледяной голос сэнсэя, отстранённо комментирующий допущенные ошибки, болезненно замораживает сознание. Бакуго что-то дополняет, впрочем, тут же получает предупреждение за разговоры на уроке от сэнсэя, и Хитоши решает его проигнорировать. Сейчас у него и так слишком много проблем. Нет, это какой-то пиздец. Вечером он поставит родителей перед фактом. Ему просто необходимо перевестись. Он же не вынесет этой пытки. На это Шота рассчитывает?.. Оставшееся время до звонка Аизава милосердно игнорирует его, позволяя слушать, не понимая смысла слов, переводить взгляд с одной макушки на другую и отсчитывать секунды. Пятьдесят семь Может... все это время он тоже в тайне ненавидел его, как и другие учителя, и нашёл такой способ от него избавиться? Пятьдесят восемь Идея откровенно глупая, но разум, никогда раньше не испытывавший столько стыда в один момент, хватается за неё, как за спасительный трос. Пятьдесят девять Лучше уж думать, что все вокруг тебя ненавидят, чем раз за разом осознавать собственную никчёмность. Минута После звонка они снова кланяются, прощаясь, и Хитоши, сметая в портфель учебник, торопится выйти из класса. Организм требует сигарет, но он так сильно перенервничал, что его снова начало тошнить. Или это от голода? В любом случае, ни есть, ни курить он сейчас не в состоянии. Можно просто подняться на крышу... а нет, там же будет куча народу — большая перемена. Тогда можно спуститься во двор и потеряться где-то в траве. Там постараться успокоиться и, если хватит сил, покурить. Хитоши падает в траву, распугивая каких-то жуков, и закрывает глаза. Ещё два урока. Два урока, домой и... и что угодно. Слёзы, мольбы, угрозы... лишь бы нахуй отсюда. «Мам, я проебался, и теперь мне стрёмно», — miserable but honest ². Он лежит так какое-то время, пока под закрытыми веками снова не появляется сэнсэй, и все сцены величайших проёбов. Шелест травы рядом заставляет открыть глаза, прерывая на секунду желание самовыпилиться. — Извини, я тут сяду? — спрашивает беловолосый Каминари с придурочной ломаной чёрной линией на чёлке, отдалённо напоминающей молнию. Собственно, именно он сегодня очень великодушно подсказал ему на уроке. Хитоши пожимает плечами, переворачиваясь на бок. Судя по шелесту за спиной, парень достаёт свой обед. У Хитоши — лазанья с вечера, а что у него? Тошнотворный запах моментально подкидывает воображению свежие морские водоросли и сырой труп какого-то старого головоногого. — Вот блин! — печально восклицает парень. — Мама опять положила кальмаров! Я же ненавижу их...Что же мне теперь есть?! Его голос такой печальный, кажется, он вот расплачется. Хитоши был готов терпеть чавканье, но нытьё... ему и своих проблем хватает. Он садится и достаёт из рюкзака контейнер со своим обедом. — На, — грубо бросает он, буквально впихивая однокласснику еду. — Э-э-э, но... — ошалевший Каминари раскрывает рот в попытке отказаться, но Хитоши уже уходит. Лучше так, чем выкидывать. Вряд ли он сможет запихнуть в себя что-то, кроме кофе из автомата, а если экономка Сато-сан снова нажалуется, что он ничего не съел, могут начаться расспросы, которые перерастут в допытывание, не снова ли у него нервный срыв, не пора ли вернуться к приёму успокоительных, и хорошо ли он спит, а если нет, то почему ничего не сказал. Жизнь на транквилизаторах похожа на жизнь зомби: ты ничего не понимаешь, и ничего не хочешь понимать — нет, спасибо. На последнем уроке, рисуя круги вместо парабол, Хитоши неожиданно для себя осознаёт, что проебал единственного человека, который адекватно относился к нему, не навешивая ярлыки. Молодец, Хитоши, отличная работа. Если родителей снова вызовут в школу, никто не выскажется в его защиту... И не с кем больше покурить, не с кем поржать над глупыми ошибками одноклассников и поорать на тему того, насколько в целом школа — хуёвая идея в философском отношении. После урока Каминари возвращает ему контейнер, смущённо сообщая, что вымыл его, как смог, и едва ли не раскланиваясь в благодарностях. Шинсо игнорирует парня, сгребая коробку и пакуя её в рюкзак уже на ходу. Всё, что он хочет — сбежать из сраной школы поскорее. Дома, как обычно, никого, кроме экономки. Женщина вежливо приветствует его и тут же исчезает, заниматься своими делами. Отец улетел ещё в воскресенье в Америку, какие-то неотложные дела. А где мама? Снова на своих миллионных курсах? Что она там делает? Вышивает? Занимается каллиграфией? Или по салонам ходит? Впрочем, всё лучше, чем дома сидеть. Парень поднимается по широкой лестнице на второй этаж, проходит мимо стеклянных дверей на открытую веранду в свою комнату. Каждый раз, возвращаясь, он застает одно и тоже: аккуратно заправленная полутороспальная кровать, вещи, разбросанные второпях, педантично разложены по шкафам; нигде ни пятна, ни пылинки, словно чья-то невидимая рука стирает все следы его существования. Конечно, можно попросить Сато-сан не убираться в его комнате, но тогда уже будет недовольна мама. Она любит, чтобы все было идеально, и её расстраивает, даже когда цвет тарелок на обеденном столе не гармонирует с салфетками. Можно было бы повесить плакаты, но у него нет настолько любимых музыкальных групп, или фильмов ,или ещё каких-то икон, чьими портретами ему бы хотелось любоваться. Здесь, за закрытой дверью, в мягкости ворсистого ковра, скидывая на пол рюкзак и пиджак, он позволяет себе рассыпаться, оседая на пол и обнимая руками колени, буквально ощущая, как осколки собственной души врезаются в пальцы ног сквозь носки. И вот. Он снова один. Говорить себе, что всё нормально, убеждать себя, что одиночество — это заебись, не работает наедине с собой. Когда в тишине стен только твоё дыхание, когда хочется рассказать о том, как тебе херово, а слушать некому. Он будет вечность мечтать забыть тот фонтан слёз, который вылился Аизаве на майку, когда ему было слишком страшно, слишком холодно, и не хватало сил. Но... кажется, за всю его недолгую жизнь, только в тот единственный момент он почувствовал, что не одинок, что не обязательно справляться со всем самому. Должно быть, невероятно проёбанно, что это помог тебе понять рандомный школьный учитель с повадками бомжа. Но его больше не будет в жизни Хитоши. Даже усмешкой, даже тихим «hey, kid», даже разделённой пачкой сигарет — потому что один кретин забыл купить курево, а второй, как обычно потерял зажигалку. Только вежливо-отстранённое «господин Шинсо» и презрение. А виноват в этом только сам Хитоши. Когда поток ненависти к себе, наконец, перестаёт придавливать к полу, он быстро переодевается в баскетбольные шорты и свободную борцовку и спускается на задний двор, где отдельно огорожена небольшая баскетбольная площадка с одним кольцом (с кем ему играть-то?). Прежде чем приступить, выбирает плейлист, такой, чтобы было как можно больше баса и как можно меньше смысла, прячет телефон в специальный спортивный чехол на руку, чтобы провод от наушников не мешал. Он повторяет отточенные движения, практикуя различные броски и техники ведения меча, буквально выбивая мысли об учителе, о своих провалах и о том, что скорее всего, его никуда не переведут — да и как он объяснит это родителям? Хитоши бросает и бросает мяч в корзину, пока руки не начинают болеть, а ноги не деревенеют от частых прыжков. В конце концов в опустевшей голове остаётся только звон и жужжание слившихся в одно битов; лёгкие болезненно обжигает при каждом вздохе, а одежда промокает от пота. Только тогда экзекуция организма прекращается, и парень возвращается в комнату принять душ. Школьная форма уже висит на дверце шкафа, а рюкзак устроен у стола. Видимо, Сато-сан увидела, что он ушёл и зашла прибраться. Вылизанное совершенство и никаких следов его существования. Впрочем, это ведь часть её работы. На столе все ручки и карандаши убраны в органайзер, а тетради, которые он не взял в школу — в аккуратную стопку на краю. Хитоши никогда не оставляет в комнате никаких по-настоящему личных вещей. Сигареты и поддельные документы всегда в портфеле, никаких записей, которые хоть как-то могли бы его скомпрометировать, он не хранит. Иногда кажется, что уходя из дома с рюкзаком, он по факту уходит. Можно и не возвращаться, а зачем — всё самое важное с собой… И правда, так выходит, что несмотря на весьма своеобразное поведение Аизавы-сэнсэя, включающее в себя outside naptime ³ и не особую приверженность к бритью, по-настоящему тут бездомен именно Шинсо. В случае же Аизавы, возвращаясь в свою крохотную комнатушку, он возвращается домой. Но что за дом у него, право! В раковине лежит гора грязной посуды, стены завешаны разноцветными плакатами — и Кобейн, как назедательная философия в самые херовые моменты жизни, а в ванной пахнет, как в наркоманском притоне. И телевизора нет. Зато есть проигрыватель, гитара и клавиши. Сборная солянка наркомана-меломана, но сука, как же там всё-таки уютно. В тех вещах, в том запахе дешёвого тошнотворного кофе, в смешной домашней одежде, — во всём чувствуется душа. Квартира живёт и дышит в унисон с хозяином. В доме Хитоши можно только задыхаться. Парень включает холодную воду в душевой кабинке. Ванная в его комнате не очень большая и совмещена с туалетом, поэтому для удобства тут не типичные японские «лейка в стене и слив в полу», а нормальная кабинка с полочками и зеркалом. Загадка конечно, кто вообще любуется на своё мокрое отражение, но да... Отрегулировав воду, он с удовольствием подставляется под прохладные струи, остужающие его разгорячённое тело… Интересно, а какая комната у Каминари? Его родители, должно быть, не бедные, раз могут позволить себе оплачивать школу, а значит, у него точно что-то покруче квартиры учителя. У Хитоши очень мало информации о обычной жизни японцев. Он видел квартиры и дома в фильмах и аниме, но... правда ли в девчачьих комнатах всё обязательно розовое и в игрушках? Возможно, Каминари (а как его зовут-то, к слову?) вообще живёт в традиционном японском доме, и в его комнате стоит котацу? И он ест, лёжа под ним и играет на телефоне. А у него есть компьютер? Вряд ли его комната большая, может, компьютер стоит в гостиной?.. Хитоши выключает воду, сгребает с полки полотенце и зарывается в него лицом. Уж лучше думать о Каминари — да вообще о чём угодно, только не о том, что завтра снова в школу, послезавтра — снова урок с Аизавой, а потом снова домой в пустоту. Что ли Деку в кино позвать или просто по городу пошататься? Сейчас уже конец мая, и гулять ночью куда приятнее, чем прятаться днём в прохладных торговых центрах от жары.*
Весь первый урок следующего дня он умирает от желания покурить, что довольно странно, учитывая, что первая ежедневная сигарета по расписанию положена ему только на первой перемене. Однако жажда затянуться разбудила его ещё в начале пятого утра. Тело словно бы зудело изнутри, требуя закурить прямо сейчас, но в доме делать это было слишком опасно — никогда не знаешь, кому взбредёт в голову проверить тебя по мановению волшебной палочки вселенной, которая в последнее время к Хитоши особенно неравнодушна. По дороге в школу он застрял в пробке из-за аварии на хайвее, чудом не опоздал, и, конечно же, не успел покурить. Курить. Глубоко вдыхать горький тёплый дым, пропуская его через лёгкие, выдыхать его, серый и токсичный, отравляя воздух вокруг себя и, наконец, успокаивая зудящий организм. Хитоши нервно постукивает пальцами по столешнице — едва слышно, но Каминари, сидящий неподалёку, всё равно косится на него, поэтому приходится спрятать руку под парту и теребить ткань штанов в попытке как-то отвлечься. Не то, чтобы он совсем не интересовался геометрией, конечно, иногда параболы и задачки на углы казались забавными, особенно, когда решались за несколько минут, но сейчас разум тонул в нехватке никотина. Why is it actually? ⁴ Нервное? У него была максимально хуёвая неделя, большую часть которой он мечтал умереть, его тошнило и трясло от переполнявших его эмоций, и курить совсем не хотелось. Купленная в пятницу пачка всё ещё практически полная. Но сегодня Хитоши намеревается расправиться с ней. Выкурит сразу две сигареты на этой перемене, и надо бы всё же озаботиться безопасным местом для курения в доме. Если его ещё раз так накроет, он же уничтожит весь кофейный запас. Задумавшись, Шинсо сам не замечает, как принимается грызть кончик карандаша в бесплодной попытке сосредоточиться на доске. Кажется, там всё же что-то интересное. Задача на нахождение синуса угла?.. Нет, ну как же, сука, хочется курить. Поскорее бы звонок. Поскорее бы... — Шинсо-кун, — высокий голос учителя доносится до него словно из-под толщи воды. Маленький и худой, как щепка, он ещё и невероятно занудный, сожрёт тебя за лишнюю точку в пояснениях, а если ты забудешь поставить скобку или знак равно — считай, завалил тест. Хитоши терпеть его не может. — Сэнсэй? — он покорно поднимается. Что не так сейчас? Что ему надо? — Пожалуйста, к доске, — выражение лица у него какое-то гадостное, словно он задумал какую-то подлость. К желанию покурить добавляется желание плюнуть ему в лицо. Сука, поскорей бы звонок. У доски, на удивление, пахнет сигаретами, и Хитоши возносит беззвучную молитву благодарности вселенной, потому что его мозг, обманутый знакомым запахом, возможно лишь на несколько минут, но успокаивается. Он делает глубоких вдох. А ему казалось, что из учителей почти никто не курит. Он видел несколько мужчин вместе с Шотой в курилке, но это были не его учителя. От Томиоки-сана воняет дешёвыми японскими сигаретами. Запах такой сильный, что ученики за первой партой должно быть уже откинулись, вон какие глаза у них пустые. Возможно, если бы ему самому не хотелось курить так сильно, пребывание у доски вызвало бы тошноту. — Вы знаете, как решать? Хитоши кивает и послушно принимается водить рукой с маркером по доске, с удивлением обнаруживая, что некоторые извилины мозга согласны работать. — Пожалуйста, с пояснением, — добавляет Томиоки-сан, и его высокий голос убивает всё волшебство сигаретного дыма. Хитоши выходит из себя через два вздоха, а потому объяснения едва ли не выплёвывает низким рычанием. Но, похоже, учитель не замечает этого. — Теперь мы... — маркер застывает в воздухе. Слово. Что это за слово?.. Как сказать на японском... Чёрт. Чёрт. На языке же вертится! Он с трудом отодвигает мысли о сигаретах и свою злость, стараясь вытащить из памяти нужное слово. Что-то совсем простое, ну же... — Шинсо-кун, что вы замерли? — наседает учитель и бесит еще сильнее. Сука... пере... шмере...— Шинсо-кун! По классу пробегает шепоток, кто-то начинает тихонько хихикать. — Вы что, не знаете, вы не слушали мои объяснения?! Дере... выне... Учитель говорит что-то ещё, в классе перешёптываются всё громче, а голова Хитоши бурлит. Чужие голоса, жажда никотина, злость и усталость смешиваются в бомбу. — Если вы сейчас же не ответите... — последние слова Томиоки-сана работают как детонатор. — Shut up! ⁵ — выкрикивает парень на английском, стараясь перекричать шёпот в классе, мерзкий голос учителя и собственное отчаяние. — В чем дело, гайдзин, забыл родной язык? — тут же подкалывает его Бакуго, оскаливаясь на втором ряду. Ублюдок. — Ну да, тебе-то нечего забывать, — передразнивает Хитоши ещё на драйве, и только тогда понимает, что проебался. Его сейчас выгонят. За нарушение дисциплины, за пререкания с учителем, за тупость. Томиоки-сан, на которого только что наорали, поправляет свои квадратные очки и говорит слегка дрожащим от возмущения голосом: — На место, Шинсо-кун, после урока задержитесь. Под широкий оскал Бакуго он возвращается за свою парту. Хуже, чем его положение уже есть, он точно не сделал. Глупо конечно — задачу-то он бы смог решить, просто забыл чёртово слово. Почему никто в этой школе больше не говорит на двух языках? Почему у него одного такие проблемы?.. Аизава бы понял его. Он мотает головой и кладёт голову на парту. Томиоки-сан не будет его больше трогать. Вдруг что-то врезается в его руку и падает на стол. Крошечный бумажный шарик. Хитоши передёргивает. Сука. Кто. Посмел. Он принимается озираться в поисках жертвы. Сейчас его нахуй вышвырнут из школы за драку на уроке, но ублюдки, такого он спускать не собирается... Парень оборачивается и натыкается на лукавый взгляд Каминари. И... улыбку?.. Не злобную ухмылку или насмешку, а на дружелюбную улыбку. Блондин незаметно поднимает большой палец вверх. Он что... его... подбадривает? Совершенно ничего не понимая, Шинсо утыкается в учебник. Слишком странное поведение для одноклассника. Или это из-за того, что с ним поделились обедом? Это он вроде как долг возвращает?.. Так, сбитый с толку, Хитоши сидит до звонка, даже желание курить куда-то пропадает. Сразу после звонка он подходит к столу учителя и, уставившись в пол, ожидает расправы. Мерзкий голос Томиоки-сэнсэя звучит как волны, разбивающиеся о камень. Вот сейчас ему расскажут, какой он отвратительный ученик, как все его уже ненавидят и как миру будет лушче, если он найдет другую школу. Он и сам не против — не надо будет просить родителей о переводе, если об этом взмолятся все учителя. By hook or by crook ⁶, как говорится. Возможно, отец одумается и определит его в школу при посольстве, где все уроки ведут на английском, и нет Аизавы. — Прошу прощения, Томиоки-сэнсэй, — бархатный голос Шоты заставляет Хитоши нервно вздрогнуть и обернуться. Аизава-сэнсэй собственной персоной стоит в дверном проёме, сложив руки на груди и чуть склонив голову на бок. Его волосы распущены, но убраны за уши, так что небольшие серебряные колечки поблескивают в ушах. — А, Аизава-сэнсэй, — кажется, Шоту побаиваются не только ученики. Мужчина под его серьёзным взглядом нервно улыбается и принимается заламывать руки. — Что-то случилось? Могу чем-то помочь? Он становится таким вежливым, словно бы Аизава когда-то набил ему лицо. Хитоши усмехается про себя, но тут же нервно сглатывает. Что тут делает Аизава? — Я бы хотел переговорить с Шинсо-куном, — спокойный бархатный голос учителя английского тяжёлым одеялом накрывает натянутые нервы. — Конечно-конечно, — Томиоки-сан бросает на приговорённого самодовольный взгляд. — Мы сможем поговорить после. «Если от тебя что-то останется, парень», — добавляет этот взгляд. Шинсо следует за Шотой в коридор. Это оно? Сейчас он узнает, что сэнсэй хочет от него в качестве извинений? Сейчас он закончит, наконец, свою совестливую пытку и закроет вопрос с переводом? Но Аизава молчит. Он неторопливо бредёт к пожарной лестнице, по которой можно подняться на крышу. Почему он молчит? Что он хочет? Атмосфера накаляется. Разум Хитоши, пылающий от желания курить, кипящий от сотен вопросов в голове, снова превращается в бомбу. Что станет детонатором? — Ты на крышу? — уточняет мужчина, кивая на приоткрытую лестничную дверь. — Э... да? — Хитоши прячет потеющие ладони в карманы брюк, прикидывая, можно ли его в чём-то уличить, если он идёт на крышу, но вроде нет — ведь он не говорит, что идёт на крышу курить. Может, только воздухом подышать. Ему странно и неуютно рядом с Аизавой, потому что ещё вчера этот человек поставил его в неловкое положение перед всем классом, в понедельник послал вежливо нахуй, а в пятницу спас... просто спас. Чем закончится их очередная встреча сегодня? Часовой механизм внутренней бомбы отсчитывает секунды. Двадцать. Девятнадцать. — Сэнсэй, — парень прочищает горло. — Вы хотели о чём-то поговорить? …или это тот тип разговора, который может произойти только наедине? What’s your price, sensei? ⁷ — Да, — Шота кивает, сцепляет руки за спиной. — Твоё эссе. — Эссэ? — Шинсо едва не запинается. Он вытащил его, чтобы обсудить работу, написанную им в порыве гнева в понедельник? Почему не сделать это после завтрашнего урока? Очередной способ публично опозорить его, разве нет? — Мне понравился ход твоих мыслей, — продолжает сэнсэй, смотря вперёд. — Нестандартно, глубоко... впрочем, меньшего я и не ожидал. Хитоши передёргивает плечами. Чего вообще Шота ожидал от него после всего того, что видел? — И... что-то не так с эссе? — может, это какой-то намёк? Что-то, что он должен исправить к завтрашнему дню? Свою жизнь, например... — Не то, чтобы что-то было не так... Я хочу предложить тебе отправить его на межшкольный конкурс. На конкурс? Его ор на тему «почему робот-учитель лучше учителя-человека»? Зачем? Хитоши окончательно перестаёт что-то понимать. Хочется закурить прямо здесь и выдохнуть вместе с дымом тихое: «бля». — Но для участия нужно эссе минимум на тысячу слов, так что тебе, если согласишься, нужно будет его расписать. Аизава останавливается у двери и внимательно смотрит на парня. — Что скажешь? А что тут сказать? Можно, пожалуйста, весь этот цирк закончится, Шота выскажет, что он на самом деле от него хочет, и они разойдутся полюбовно?.. — А какие сроки? — выдавливает он из себя, чувствуя, как нарастает смятение: стоять рядом с Аизавой ещё хуже, чем идти, потому что мужчина смотрит прямо на него, спокойно и внимательно, разговаривает с ним ровным голосом, и, кажется, действительно не помнит, что между ними произошло в понедельник. Смущённый и насторожённый, выискивая подвох и не находя, он ощущает себя зажатым в угол и беспомощным. Во что Шота пытается с ним играть?.. — Приём работ заканчивается первого июня. — Аизава делает паузу, словно бы что-то обдумывает, и добавляет. — Это совершенно добровольно. Если ты откажешься, ничего не потеряешь. «Кроме остатков твоего уважения», — мысленно фыркает Шинсо. — Могу я подумать до завтра? — Разумеется, — мужчина кивает и, не прощаясь, спускается по лестнице, а Хитоши, окончательно запутавшись в этой жизни, поднимается на крышу. Как обычно, за пять минут до звонка крыша пуста. Парень привычно проходит в дальний конец и садится рядом с вытяжками кондиционеров. Закуривает. Затягивается, не чувствуя ни вкуса, ни удовлетворения. Он ничего больше не понимает. Что это было? Почему Аизава так себя вёл? Почему не давил на него? Почему не использовал свои козыри? Он может заставить Хитоши сделать совершенно всё. Абсолютно всё. Но... не делает этого. Всё то время, что Шота говорил, Хитоши ожидал взрыва. Ожидал, что бомба в его голове расхерачит всё вокруг, включая самого парня и его смущение, и его стыд, и его тотальное неумение справляться с неудачами. Но... ничего не произошло. Словно бы Аизава, бог весть какой сапёр, разом выдернул провода, соединяющие детонатор с бомбой. Даже не пытаясь уточнить, красный или синий. Ебанул нахуй все и... стало так спокойно. Поразительное дерьмо. Хитоши затягивается так глубоко, как может. Вчера Шота разговаривал с ним на японском, подчёркнуто официально — так, как разговаривает учитель с учеником, а сегодня... а сегодня они снова говорили на английском. Это какой-то намёк? Парень забывает выдохнуть, давится, кашляет, так что на глаза выступают слёзы. Разум немного проясняется. Похоже, Аизава всё-таки не ненавидит его, как все остальные. И, кажется, мимоходом спас его от разборок с учителем геометрии. Спас. Опять. Просто так? В мире, который знаком Шинсо, нельзя отделаться одним «спасибо», но в мире Аизавы... Рассматривая сигарету, не решаясь сделать следующую затяжку, потому что лёгкие ещё горят, он вдруг понимает, что даже не поблагодарил учителя в субботу, а ведь Шота не спал всю ночь из-за него. Тебя вытаскивают из жопы, тащат на горбу домой, не сдают ни родителям, ни полиции, а ты в ответ только молчишь и тупишь в пол. Охуенно, Шинсо Хитоши, лучший пример благодарного человека. Надо бы как-то извиниться. Но... Звонок, мелодичной трелью прокатывающийся по школе, предлагает ему перенести эти размышления в класс химии — единственный урок, который они проводят не в своём кабинете. Хитоши поднимается, поспешно тушит сигарету и спешит в класс. ____________________________ ¹ So this how much, you think, I cost? — Что, по-твоему, именно столько я и стою? ² miserable but honest — жалко, зато честно ³ outside naptime — сон на улице ⁴ Why is it actually? — С чего бы? ⁵ Shut up! — Заткнитесь! ⁶ By hook or by crook — Не мытьём, так катанием ⁷ What’s your price, sensei? — Какова же твоя цена, сэнсэй?