Аизава Шота 31, Хитоши Шинсо 17
Иногда в сердце Аизавы появляется это тревожное тянущее чувство, словно бы он уже очень давно кого-то или что-то ищет. Словно бы внутри кривая дыра от неаккуратно оторванной нашивки, и нечем её закрыть. Порой, сидя обдолбаным дома или гуляя пьяным по улицам, на целую толику мгновения он ловит это настроение: что-то давно забытое, что-то потерянное вдруг оказывается здесь и сейчас, прямо перед ним, накрывает тяжёлым одеялом собственной вещественности, пробивая тело до мурашек, спирает дыхание и скручивает живот, оседает горьковатым привкусом сожаления на языке. И рука тянется сама собой, словно бы стараясь схватить это ощущение, сжать в кулаке, как крохотную бабочку. Чтобы тонкие крылышки щекотали кожу. Но сомкнутая ладонь раз за разом хватает лишь воздух. Твайс зовет это ностальгией. Вот только, по чему ностальгировать? О чём из своего прошлого Шота может настолько сильно скучать, что это ест его изнутри? Или о ком?.. Но всерьёз обдумать проблему вечно недосуг: большой город, равнодушный к сомнениям его жителей, торопливо толкает вперёд. К работе. К учёбе. Наверное, Шота в этом плане такой же, как и все. Как и все, он не может найти то, что забыл/оставил/потерял — принёс в жертву своему богу — городу с острыми пиками-небоскрёбами и неоновыми огнями, обрамляющими плакаты девушек в бикини. Поэтому на все эти редкие ностальгические приступы он лишь вздыхает и торопится дальше по делам. Вот только… Что-то словно бы свербит в затылке, с каждым разом всё напористей, грозя прорваться наружу. Oh, well. Another day, another dollar, after all.¹ Из динамиков магнитофона хорошо поставленный женский голос с плохо отыгрываемыми эмоциями вещает о поездке некой Люси в Лондон. Её правильная, роботоподобная речь с паузами длинной в «ебаный-сука-в-рот-как-всё-заебало» бесит до зубодробительной дрожи. Шота подавляет очередной зевок и смотрит в раскрытое настежь окно, надеясь, что заученный им до листочка на дереве пейзаж хоть как-то поможет абстрагироваться от осточертевшего за столько лет «I went to the gift shop to buy a keychain with London Tower on it! I paid 5 pounds for it»², но тщетно — слишком жарко. В эту субботу работать особенно трудно. Рабочая суббота — это всегда слишком много заморочек: отмена пятничной тусовки (уже не первый раз — Твайс его, наверное, ненавидит), подготовка дополнительного плана урока, наскоро выглаженный костюм, потому что, чёрт возьми, неужели больше нечего надеть?! И конечно же, когда утро субботы начинается с дождя, пропахшей сыростью квартиры и закончившегося кофе, ты не ждёшь от этого дня ни черта хорошего. А потом приходит она. Жара. Короткий утренний ливень не принёс прохлады. Только сделал воздух влажнее и гуще. Лёгкий, словно бы случайный, ветерок приподнимает занавески на окнах, оглаживает лицо и ладони, забирается под манжеты рубашки... Но не спасает. Класс изнемогает от жары. В такую погоду надо не тест писать, а у ближайшей речки в траве дрыхнуть, хорошенько перед этим накупавшись. Раньше Шота так и делал. Раньше, когда он учился в школе, и до выпускных экзаменов было как до луны, а родители отпускали погулять на несколько часов, освободив от дел на ферме. Ещё он любил уходить в лес, исследовать заброшенный храм на горе, упаковав с собой бутерброды и бутылку ледяного зелёного чая с лимоном — настолько кислого, что при любых других обстоятельствах захотелось бы зашвырнуть бутылку куда подальше, но такого холодного, что портфель промокал от конденсата, а сам чай считался бесценной амброзией. Мужчина подавляет очередной зевок и жмурится до чёрных точек перед глазами, прежде чем уставиться обратно в окно, постукивая пальцами по столу. До конца урока ещё двадцать минут, и они кажутся бесконечностью, словно бы стрелкам тоже жарко, и тикают они куда медленнее, чем обычно. Жарко, хоть стреляйся, чёрт возьми! И вот снова его посещает это чувство — будто бы что-то ускользает из-под пальцев прямо здесь и сейчас. Жара, речка, школа, ветерок с запахом зелени и дорожной пыли... Робот-Люси наконец-то расправляется со своим рассказом, и диктор принимается таким же роботоподобным голосом читать вопросы, на которые нужно написать ответ. Был бы тут Шинсо, можно было бы поржать над некоторыми фразами, которые звучат довольно двусмысленно, но у Шинсо сейчас японский, а Шоты здесь вообще быть не должно, но приходится заменять учительницу второго класса. Интересно, а что случилось с той, что заменяла его самого? Кажется, она собиралась жаловаться отцу пацана за неподобающее поведение на уроке… Ему нравится мысль, что она всё-таки дозвонилась. Выложила свою жалобу — мол, ваш сын выставил меня идиоткой, общаясь со мной на английском, который мне было сложно понять — и с тех пор её никто не видел. Может быть, господин Сейдзиро использовал своё положение и добился её увольнения, может быть, он пристыдил её достаточно, чтобы она сбежала из города — он бы смог... Или она просто сегодня занята, но Шота, которому написали вчера вечером, обломав все планы буквально за несколько минут до выхода из дома (Твайс снова злился, как чёрт!), предпочитает верить в мировую справедливость. Он переводит ленивый взгляд на низко склонившихся над партами детей: одинаковая серая форма, одинаковые чёрные макушки — с варьирующейся длиной волос разве что. Аккуратно висят сумки по бокам парт, равномерно шуршат ручки по бумаге, даже дышат, кажется, все в унисон. Огромный человеческий улей. Он совсем не удивится, если и ошибки у них окажутся одинаковыми, как будто это не класс, а некий рой, который думает единым сознанием. Как же жарко, чёрт возьми, а даже галстук не ослабишь! Когда всё это уже закончится?.. Телефон на столе загорается, показывая пришедшее сообщение. Шота небрежно ставит стопку тетрадей так, чтобы со стороны не было заметно, насколько мало он заинтересован в субботнем уроке, и снимает экран с блокировки. 12:50 <Purple donut>:*гифка кота, который закапывает в лотке слово «школа»* 12:50 <Purple donut>:А как твой день? 12:50 <Steel Dragon>:Просто великолепно. Шота отправляет ему гифку с плавящимся от жары восковым человечком. 12:50 <Steel Dragon>:Какого хера ты пишешь мне на уроке вообще, пацан? 12:50 <Purple donut>:Какого хера ты отвечаешь?) 12:51 <Steel Dragon>:У меня тест, мне можно. 12:51 <Purple donut>:У меня тоже, я закончил быстрее всех =) Шинсо кидает в чат фотографию теста по-японскому с обведёнными в кружочки вариантами ответов. Шота открывает картинку и машинально просматривает заполненный бланк на предмет ошибок. Там, где вместо выбора варианта ответа нужно написать свой, творится что-то страшное. Некий первозданных хаос времён, когда люди только учились рисовать иероглифы. В одном слове кандзи то разной толщины, то разных размеров, кое-где в одной графеме элементы совершенно разной длины… Понятно, почему учитель японского так ненавидит Шинсо. Создаётся такое впечатление, что парень издевается... Впрочем, может, и правда издевается, ведь на английском у него идеальный ровный курсив. Как бы то ни было, японский — не тот язык, где можно позволить себе писать черты, как попало. В итоге его неаккуратность его же и подводит. Как можно вместо «сухой» написать «тысяча»? Там же изгиб у верхней черты совсем другой! 12:53 <Steel Dragon>:У тебя в трёх заданиях ошибки, мистер Флэш. Так что кончай донимать меня и проведи остаток урока с пользой. Шинсо присылает в ответ фотографию своего среднего пальца на фоне теста и парты. Вот она — благодарность за бескорыстную помощь. Аизава хмыкает и убирает телефон. Пацан совсем оборзел в интернете. Впрочем, ставить его на место Шота не спешит. В конечном итоге эта ежедневная болтовня с шутливыми переругиваниями здорово поднимает настроение. Другой бы на его месте возможно задумался, не странно ли всё это. Ведь они учитель и ученик, и стоит бы соблюдать прописанное обществом ролевое поведение, но… Шота в рот ебал это поведение и это общество, и эти социальные роли. Шинсо, кажется, тоже, потому как никакой ученик в здравом уме не будет показывать своему учителю средний палец. Но на людях: в школе, — Шинсо не борзеет и не пытается его как-либо задеть, а значит, его всё устраивает. К слову, кажется, дела пацана значительно улучшились в последнее время. Хоть на неделе им и не удавалось нормально поболтать в школе, потому что отец парня вернулся из Америки, и тот торопился домой, чтобы провести с ним время, но и по ежедневной переписке в мессенджере было видно, что школа бесит его чуточку меньше. С уроков, насколько Шоте известно, его больше не выгоняют, да и говорить о нём в учительской почти перестали. Осталось с Бакуго им выяснить уже всё, чтобы не приходилось разнимать, как котят за шкирку, каждый чёртов раз — и можно сказать, что пацан освоился. От мыслей о положении Шинсо в реальности Японии его отвлекает трель долгожданного звонка, и Шота с облегчением выдыхает. Наконец-то! Он собирает тесты так быстро, как это возможно, и едва ли не выбегает из класса, оставляя учеников прибираться. Как же он заебался. А впереди ещё целый урок. Последний урок — и этот бесконечный день, наконец, закончится. Сейчас можно скинуть вещи в учительской и попытаться найти какую-нибудь тень во дворе, чтобы покурить. Может, получится выловить пацана и пригласить составить компанию? На крыше сейчас особо не посидишь — солнце там жарит, как на сковородке, а в единственной курилке так много учителей, что Шота сам не рискует туда заглядывать на переменах, дабы не оказаться втянутым в сплетни и утомительное обсуждение предстоящих экзаменов. Залетев в учительскую, он скидывает вещи на свой стол, коротко кивает коллегам и вылетает обратно в коридор. — Аизава-сэнсэй, как хорошо, что я вас застал! — окликает его завуч по воспитательной работе Ким Шиун, не известно каким образом материализовавшийся прямо у двери. — Добрый день, — Шота натягивает вежливую улыбку, слегка кивая невысокому пожилому мужчине в толстых прямоугольных очках и коричневом костюме, который ему заметно велик. — Вы не могли бы уделить мне минутку? Хочу обсудить с вами кое-что, — господин Ким поправляет свой пиджак и уверенно смотрит на Шоту снизу вверх. — Прямо сейчас? Я собирался покурить перед уроком, — мужчина многозначительно косится в сторону лестницы. Что ему нужно? Снова из-за сданных невовремя отчётов? Но он же их сдал в конце концов. Что такого важного не может потерпеть даже перемены? — Вот об этом... собственно… я бы и хотел поговорить, Аизава-сан, — взгляд маленьких чёрных глазок Кима из-под толстых стёкол не предвещает ничего хорошего. Аизава вздыхает, мысленно прощаясь с перекуром, и скрещивает руки на груди. — Слушаю вас. — До главного офиса дошли слухи… — начинает он, опуская взгляд на свои лакированные ботинки, — что некоторые ученики используют место за складом спортинвентаря для курения… Шота закатывает глаза. Если кто-то спалил Шинсо, это не его проблемы, какого чёрта?! Подождите... «Ученики»? Во множественном числе? — Вы, Аизава-сан, считаетесь чрезвычайно авторитетным у учеников, так что дирекция просит вас пойти на встречу и провести лекцию с ними о вреде курения. Ким поднимает глаза и выжидающе смотрит на него. Аизава прокашливается, переваривая смысл этой фразы. — Я не понял вас. Вы хотите, чтобы я провёл лекцию? О вреде курения? Для учеников? — он сейчас шутит так? — Да, — однако завуч кивает на полном серьёзе. — Вы же понимаете, что это называется ханжество? Я курящий человек, буду читать лекции на тему того, как это плохо? Да это же абсурд! Шота так офигевает, что даже зуд в лёгких исчезает. Как он вообще себе это представляет? Привет, Я Шота Аизава и я курю, но это плохо, так что вы бросайте. Цирк да и только! — Это очень логично, как я и сказал, дети вас уважают, да и вы, как курящий, можете поделиться негативными сторонами этого дела. — Негативными сторонами? — ну да, как например острое желание затянуться несколько раз на дню и растущие с каждым годом цены на табачные изделия. — Вы могли бы рассказать им про рак, про болезни лёгких… — маленькие чёрные глазки сверлят его подбородок. Нда, в свое время ему скормили столько душераздирающих историй, что он, действительно, может читать лекции на эту тему, но то же самое относится и к «детям». В школах неоднократно проводились подобные мероприятия. По борьбе с наркотиками, по борьбе с курением… Каждый, вынимающий сигарету из пачки, делает это добровольно. — Вы должны помочь своим ученикам, стать для них примером... Примером? Он? Шота фыркает и снисходительно улыбается. Скажите это Шинсо. — Все мы от чего-то зависим, господин Ким. Кто-то предпочитает пропускать по стаканчику после работы, кто-то курить по пачке сигарет в день, кто-то спускать деньги на игровые автоматы... — при этих словам завуч пристыженно отводит взгляд. Да-да, Шота прекрасно знает об этой его маленькой проблемке. Однако, похоже его слова не кажутся завучу достаточно убедительными. — Но дирекция просит вас, Аизава-сэнсэй... — Господин Ким, — раздражённо обрывает его Шота, чуть подаваясь вперёд, словно бы готовясь к атаке. То ли дело в том, что так сильно хочется курить, то ли в том, что так жарко… Но он не сдерживается. — Я не собираюсь читать ученикам никаких лекций, тем более о вреде курения, так как считаю это неэтичным. Если вам это так необходимо, договоритесь с наркологическим центром, пусть придут профессионалы. Лить взрослым лосям в уши про то, как плохо делать то, чем занимаюсь сам… увольте! Взгляд маленьких чёрных глазок из выжидающего становится разочарованным. Завуч по воспитательной работе наигранно тяжело вздыхает. Кажется, он предполагал подобный ответ. — Значит, вы отказываетесь? — уточняет он, вынимая из внутреннего кармана пиджака небольшую записную книжечку в чёрной коже и красивую позолоченную автоматическую ручку, которую ему подарили за какие-то заслуги перед школой в прошлом году. — Именно! — Аизава щурится, нетерпеливо стуча носком кроссовка. Курить. Так хочется курить. — Я могу идти? Щёлкает кнопочка на ручке, выпуская острый металлический наконечник. — Отказываетесь ли вы потому, что поощряете подобное поведение учеников? — кончик принимается чертить что-то на разлинованной странице. Господин Ким усмехается одними уголками губ. — Или дело в том, что широко известный учинитель беспорядков — Шинсо Хитоши — был замечен среди тех учеников, а вы, есть мнение, благоволите ему? Целую секунду Шота всерьёз опасается, что он добавит «вы же сам составляете ему компанию на крыше» — но нет, Ким ничего больше не говорит. Только скребёт что-то в своей книжечке. Записывает подробно Аизавины грехи, стало быть. Интересно, они все там? Его проступки, его заслуги, его случайные неосторожные фразы? И только ли его? Может, завуч выступает в роли некоего доносчика?.. Может, и про Шинсо он там уже насобирал достаточно, чтобы парня выдворили из школы при малейшем проступке?.. Свои следующие слова Шота выбирает очень тщательно. — Боюсь, что я вынужден отказаться, Ким-сан, — цедит он сквозь зубы, стараясь сохранять хладнокровие. — Не припомню подобного пункта в своём рабочем контракте. Как только выйдет официальный приказ, подписанный директором, о принятии мной дополнительных обязанностей вместе с увеличением жалования на этой основе, господин Ким, я сделаю всё, чтобы качественно их выполнить, а пока… Он многозначительно умолкает. — Я вас понял, Аизава-сэнсэй, — завуч снова делает какие-то пометки. — У меня есть к вам ещё несколько организационных вопросов, прежде чем я смогу вас отпустить, — маленькие чёрные глазки скользят по странице, выискивая нужные строчки. — Отчёт по работе клуба английского за прошлый месяц… Шота закатывает глаза. Твою ж мать…*
К концу рабочего дня дождя всё ещё не предвидится: пронзительно голубое небо кучерявится белоснежными облаками, мерно жужжат насекомые в траве, нежится на тёплой земле прикормленный школьным завхозом чёрно-белый кот. Шота, зевая, выходит на школьное крыльцо, оставляя позади кондиционеры, глупые вопросы и ворох незаконченной отчётности. Лёгкие тут же сдавливает удушливый жаркий воздух, и неприятное липкое чувство ложится на плечи. Через несколько минут он в своём сером костюме взмокнет, как мышь. А ещё в метро ехать, потом чёрт знает сколько придётся в гараже торчать, если ничего не отменится... Если Намкён не соврал, придётся ковыряться в самом двигателе. Аизава не особо силён в этом. Поменять свечи, проверить масло, подкрутить всё, что разболталось, поменять тормоза — это пожалуйста, но вот двигатель... Круто было бы иметь проверенного друга-механика для таких случаев. Но вселенная пока не улыбалась. Возможно, что-то дельное им удастся найти на просторах мировой сети... Вздохнув, он лезет в карман штанов за телефоном проверить новые сообщения. Ещё теплится слабая надежда, что Намкён окажется внезапно занят и перенесёт их встречу, но увы. Придётся ехать к товарищу и спасать его железного коня. Времени еще, правда, вагон. Ехать домой нет смысла — слишком далеко они друг от друга живут, но вот засесть в какой-нибудь кафешке с ледяным кофе и проверить контрольные, что оттягивают рюкзак… Или завалиться в парк, что рядом с домом Намкёна? Устроиться под деревцем и подремать, или, опять же, проверить чертовы работы?.. Да, парк звучит как хорошая идея. Но сначала курить. Чёртов Ким терроризировал его всю перемену. Курить. Надо срочно покурить. Стайка второгодок проносится мимо него, о чём-то радостно перекрикиваясь на ходу. «До свидания, сэнсэй!» — доносится до него издалека. Аизава хмыкает, провожая их взглядом. Да, этим ещё можно, эти ещё не выпускники, которых после школы ждут только репетиторы, домашняя работа и снова домашняя работа. Третьеклассники обычно выплетаются из школы, оглядывают ненавидящим и усталым взглядом улицу и волочатся до автобусной остановки или станции метро, сетуя на несправедливость жизни — и Аизава с ними полностью согласен. У него у самого лето похоже на какой-то рабочий ад, где все вдруг резко вспоминают о заканчивающимся триместре и пытаются выловить его на переменах, чтобы сдать забытые сочинения или напроситься на отработку проваленных контрольных. Сочинения приходится принимать — он же не изверг какой-то. Но сегодня Шота послал всех нафиг и ретировался сразу по окончанию своего рабочего дня, отговорившись от завуча, который собирался-таки вытащить его к директору, важными делами. Вот же привязался! Что ему так въелись эти подростки? Весь год они курили тихонько, никому не мешали, а теперь вдруг… Впрочем, и так ясно, что дело в Шинсо. Он наступил каждому на хвост гордости в этой школе. И Шота огребает за то, что встал на сторону собственного ученика.. К чёрту. Ему не платят за мысли о работе вне работы. А за бесплатно он и так слишком много делает для этой богадельни. Он выуживает из рюкзака футляр с солнечными очками-авиаторами и, стянув с плеч пиджак, спускается вниз по ступенькам. Лето в Токио — это когда в сумке можно найти и очки, и зонтик. Так, где бы пристроиться? В курилку сейчас соваться не следует — он видел Маки-сана и Генту, направляющихся туда. Болтать об отчётах и назойливых учениках хочется меньше всего, а если Гента заведет свою старую песню о холодности к нему Янаги-сан, Шота повесится на собственном галстуке прямо там же на первой ветке дерева. Позвал бы ее уже выпить, чего яйца мнёт, взрослый же мужик! Окольными путями он обходит курилку, направляясь к крошечному складу c треугольной крышей, где хранится спортивный инвентарь. За ним есть небольшая рощица, там, в деревьях можно спокойно покурить, спрятавшись и от жары и от коллег. А если какие-то «ученики» действительно настолько отбитые, чтобы курить вот так в открытую, то и урок им преподаст заодно, чтобы в будущем ни себе, ни другим проблем не создавали. Впрочем, уже звенел звонок, учеников на улице быть не должно. Не должно, но… Кому-то явно чхать на правила. Глухие удары мяча о землю он слышит еще издалека. А подойдя ближе, различает спину в белой рубашке и яркий пучок торчащих в разные стороны фиолетовых волос. Ну-да, ну-да, как же... Хитоши играет с баскетбольным мячом, стоя спиной к Аизаве. Он уже переобулся в свои белые кроссовки, а пиджак и галстук снял, бросив вместе с рюкзаком под кольцо. На правом предплечье, сразу под коротким рукавом летней рубашки закреплён спортивный чехол с телефоном. Белые провода наушников тянутся к ушам парня, скрываясь за волосами. Скорее всего музыка достаточно громкая, чтобы не слышать ничего вокруг. Только свое сердцебиение. Шота наблюдает за ритмичными ударами мяча о землю. Пройти мимо или позвать пацана с собой? Решившись, он бросает свой пиджак и рюкзак на ближайшей скамейке, так что Хитоши оказывается к нему боком, и принимается закатывать рукава рубашки. Как же жарко, сколько можно! Пацана он решает пока не окликать. За эти несколько месяцев он видел Шинсо наглым и самоуверенным, уставшим и запутавшимся, расстроенным и в настоящей истерике, видел его пристыженным и злым, радостным и довольным. Но сейчас… такой Шинсо ему ещё не знаком. Сосредоточенный. Спокойный. Собранный. И это интересно. Его лицо безмятежно, брови чуть сведены к переносице, глаза сощурены, губы приоткрыты для вдоха. Шинсо упомянул, что раньше успел попробовать себя во всевозможных кружках — видимо, баскетбол тоже входил в их число. Шота завороженно следит за его движениями. Вот Шинсо ведёт мяч, отбегая на середину поля, потом ловит его, приседает, широко расставив ноги, и проводит несколько обманных маневров, словно бы напротив него стоит некий невидимый противник: прячет мяч за спину, выводит вперёд и перекидывает через плечо снова назад. Пацан играет хорошо. Ведение мяча отработано до автоматизма, все броски исключительно выверены. Его техника заметно отличается от того баскетбола, что Шота видел в Японии. Если поставить рядом с ним среднестатистического баскетболиста школьной команды, шансов у него против Хитоши будет маловато. Вдруг парень спринутет к кольцу с такой скоростью, что Шота даже пропускает выдох, и, остановившись за кольцом, забивает, кинув мяч назад. Вау. Нет, серьёзно. Уличный баскетбол на таком уровне? Браво. На секунду в голове Шоты даже мелькает мысль подойти и сыграть с ним один на один, но он вовремя одёргивает себя. И так жарко. А потому он просто смотрит дальше, сложив руки на груди. Про острое желание курить он как-то позабыл. Шинсо ловит мяч из корзины, отбегает к дальней линии, чтобы кинуть трёхочковый, ведя мяч левой рукой, потом ударяет по нему сильнее, ловя обеими руками, и разворачивается на носках лицом к корзине. Он сгибает ноги в коленях, слегка приседая: серые школьные штаны натягиваются на его бёдрах и собираются складками под коленями, задираясь и оголяя белоснежные щиколотки. Аизава и не думал, что у парня такие сильные ноги. Если бы он был в шортах, наверняка можно было бы увидеть, как проступают из-под кожи напрягшиеся мышцы, вычерчивая рельеф икр и бёдер. Но Шинсо в школьной форме, а у Шоты нет никакого желания фантазировать о ногах своего неродивого ученика... Нельзя сказать, что он сильно удивлён. То есть, он прекрасно понимал, что Шинсо не немощный задохлик, и что вряд ли он только и делал, что залипал в видеоигры дома. У него спортивное телосложение, и его было пиздецки непросто тащить на себе домой. Но, откровенно сказать, он никогда не задумывался о том, где Хитоши своё спортивное телосложение взял, и чем он вообще занимается, когда не доводит учителей до истерик и не ищет приключений на задницу. Мужчина прячет руки в карманы штанов, не сводя с него взгляда. Чёлка внезапным порывом ветра падает на глаза, и он раздражённо собирает волосы в хвост, оставляя кончик в резинке, чтобы не щекотал шею. Горячий воздух тут же оглаживает голую кожу, пуская по ней струйку пота прямо за ворот рубашки. Сука. Как же жарко, господи! Как пацан скачет в такую жару вообще? Хотя, судя по всему, жара и промокшая на спине рубашка — последнее, что его беспокоит сейчас. Хитоши отводит руки вправо: его пальцы широко расставлены и напряжены, удерживая мяч. Его глаза направлены строго на кольцо. А что у него за музыка играет? Он попадает в ритм? Шота прикидывает что-то достаточно драйвовое, что могло бы подойти под быстрый ритм ударов мяча… Может, Linkin Park? I’ve tried so hard and got so far But in the end…³ Или Thousand Foor Krutch Whoa, open your soul Maybe lose control Inside of this phenomenon⁴ Нет, определённо не это — слишком быстро. Шинсо выбрасывает руки вперёд: правая паралельна кольцу, левая придерживает мяч сверху, чтобы его не выбил вероятный противник, и прыгает. Аизава ловит этот момент словно в замедленной съёмке. Как Хитоши коротко приседает, как чуть наклоняется вперёд и отталкивается от земли, распрямляясь в воздухе во весь свой немаленький рост, словно кот, лежавший в клубочке и вдруг потянувшийся, занимая весь диван. Его рубашка задирается, оголяя бледную кожу спины, поблёскивающую от пота на солнце, когда он вытягивает руки вверх, чтобы отпустить мяч, а потом так же грациозно приземляется обратно на носки и, не теряя скорости, бежит обратно к корзине, чтобы поймать мяч и бросить его из-под кольца. Короткий глухой «тук» — мяч ударяется о деревянную доску и падает точно в корзину, но удар такой сильный, что отскочив от земли, он упрыгивает прямо к ногам Шоты. — Привет, — Шинсо вынимает наушники, замечая его. — Давно тут стоишь? — Достаточно, — Шота поднимает мяч и ударяет по нему, чтобы тот отскочил, и снова ловит его в ладонь. — Прогуливаешь? — У меня приватное занятие, — Шинсо подходит ближе, стараясь отдышаться. — Only me, myself and I ⁵. Мяч отдай. От него исходит жар. Вблизи видно прилипшие ко лбу волосы и стекающий по вискам пот, а его белая рубашка облепила грудь, мокрая до прозрачности. — Давно ты тут? — мужчина ударяет несколько раз мячом о землю, а потом бросает с линии одного очка, но промахивается. Мяч отскакивает от железного кольца прямо в руки Хитоши. — Позёр, — парень шутливо высовывает язык. — Последний раз я держал мяч в универе, — хмыкает Шота, разводя руками. — Gotta give me some credit, kid.⁶ Так что там с твоим уроком? Хитоши пожимает плечами, вставая рядом с Аизавой и забрасывая мяч в корзину. — Я поругался с Рё-сэнсэем на перемене, так что мои уроки на сегодня закончились. Шота цокает языком. А он только подумал, что всё наладилось. Впрочем, со старым мудаком Рё он бы и сам ругался дни на пролет, дай ему волю. — Чего так, не уступил ему дорогу в коридоре? Или поклонился не достаточно вежливо? — Шота не раз замечал, что Шинсо в коридоре может использовать стандартный поклон вместо уважительного, что тоже подбешивало некоторых учителей. Парень бросает на него хмурый взгляд. — Он сказал, что если я не подготовил проект вовремя, то мне придётся делать дополнительные задания, а я сказал, что если у меня будут дополнительные задания каждый раз, когда я не успеваю сделать домашнюю работу, я вообще ничего не буду успевать, и утону под горой из невыполненных дополнительных заданий, логично? Логично. Но он сказал, что я проявляю недостаточную старательность и хамлю. А ведь я говорил вежливо! В фиолетовой радужке появляются ядовитые блики злости. — Насколько ты был вежлив? — Шота поднимает откатившийся к их ногам мяч и снова делает попытку забросить его в корзину. В этот раз он попадает. — Ну… я обращался к нему на вы… — Шинсо ловит отскочивший мяч. — Разве этого не достаточно? — Нет, ты должен был добавить «господин учитель», — Шота выбивает мяч из его рук, не позволяя бросить. — Ты говорил на повседневном японском, а должен был использовать вежливый, как если бы разговаривал… ну как подчинённые разговаривают с твоим отцом, если ты слышал когда-нибудь… Шинсо прикрывает глаза, задумавшись. — То есть, вместо того, чтобы просто сказать «я погрязну в домашке» мне надо было витиевато промямлить: «боюсь, человек может не справиться с таким объёмом работы»?.. — Да, вот так лучше, — Шота снова кидает мяч. — И если выражение лица при этом у тебя не будет таким перекошенным, словно ты ложку васаби сожрал, будет просто отлично. — Благодарю за мудрый совет, господин учитель, — тут же передразнивает Шинсо, корча недовольную гримасу. — Эй, хватит мяч забирать, хочешь поиграть, тогда вставай под кольцо! — Играть в такую жару? — Шота фыркает, но мяч не отдаёт. — Ты-то чего тут тогда торчишь? Водителя ждёте, ваше высочество? — Тебе заняться больше нечем, кроме как меня донимать? — раздраженно рычит Шинсо, забирая-таки свой мяч. — Сам домой чего не собираешься, раз работа закончилась? Подзатыльник бы ему сейчас залепить за такие слова учителю, но… Но Шота не дома, увы. — Да вот, шёл курить, увидел тебя, дай думаю, нервы ученику потреплю, — подтрунивает над ним Шота, улыбаясь, и искрящаяся злость как по волшебству исчезает из глубоких фиалковых глаз. Шинсо кивает. — Тогда пошли курить. Дай умыться только, — он бежит к своим вещам, на ходу стягивая с руки чехол с телефоном и отцепляя наушники. Шота подбирает свой портфель и пиджак. — Неплохо играешь, — задумчиво тянет Аизава, когда парень возвращается к нему. — Мяч твой? — Нет, я тут его нашёл, кто-то забыл, наверное, — Хитоши убирает телефон в карман, а чехол и наушники в рюкзак, туда же отправляются его скомканный пиджак и галстук. — В средней школе в Техасе я часто играл в уличный баскетбол, да и здесь на заднем дворе нашего дома есть кольцо. Шота пытается прикинуть масштабы этого заднего двора, чтобы Шинсо комфортно мог играть там в баскетбол. Вряд ли там только кольцо. У себя дома, на ферме, Шота тоже мог бы поставить кольцо, у него целое поле было на заднем дворе. Вот только каменное и утопленное в ледяной воде, а фанатом баскетбола он никогда не был. Подойдя к уличным умывальникам, Хитоши откручивает кран с ледяной водой на полную и подныривает под него так, чтобы намочить голову целиком. Аизава хмыкает. — Oh, fuck this feels great! ⁶ — выдыхает Хитоши сквозь шум воды. В такую жару нет ничего лучше ледяной воды на горячую голову, это правда. И вот, снова оно. Это странное чувство, похожее на дежавю. Ледяные брызги в лицо, мурашки на разгоряченной коже, стрёкот насекомых в траве… — Идём, сэнсэй? — Шинсо уже подошел ближе и внимательно заглядывает прямо в глаза. Потемневшие от воды волосы липнут к его лбу, и Шота теперь видит, какие они на самом деле длинные. Пряди практически скрывают его уши... Интересно, чтобы всё это торчало в разные стороны, он их на лак ставит каждое утро?.. Ворот его рубашки стал ещё мокрее, впрочем на солнце высохнет моментально. — Ты там из реальности выпал, что ли? Шинсо трясет головой, взъерошивая волосы и становится похож на котёнка, которого окатила водой проезжающая мимо машина. Шота едва сдерживает смешок. — Неужто здесь лучше играется, чем дома? — А есть разница, где одному зависать? — Шинсо неопределенно ведёт плечами и прячет руки в карманы штанов. — Отец умотал в Корею, кажется, или в Китай, а мама — на выходные куда-то в горы в поход. Со мной осталась экономка, которая имеет мерзкую привычку складывать на место всё, даже если ты только пульт положил рядом с собой, чтобы телек включить. Парень потирает шею, отводя взгляд. — Кому захочется торчать дома, когда там одни чужаки. Да и ты сам… Он не договаривает, словно бы ловит себя на том, что сказал лишнего, но Шота прекрасно понимает, что он имеет в виду. Когда ты и сам чужак. Аизава знает это чувство: когда ты приходишь в дом, и тебе мерзко просто от самой мысли, что это место считается «домом». И от каждой картины на стене, от каждого предмета мебели тебя начинает тошнить, а ночи, проведённые в спальне кажутся невыносимыми. Кровать становится неуютной, стены давят, как если бы ты пришёл переночевать к другу, а он внезапно укатил тусить. И ты в незнакомом месте с чужими родственниками, лежишь, спрятавшись в одеяло, живот крутит страх: «А что если кто-то войдет?». Очень неловко, и больше всего на свете тебе хочется домой. Вот только, к сожалению, ты уже дома. В такие моменты любое другое место — даже школа, которая уже в печёнках сидит, кажется спасительным оазисом уюта. Мужчина кивает. Он не собирается читать ему ободряющих речей или пытаться его утешить — как он уже успел понять, Шинсо из тех, кто воспринимает поддержку как собственную слабость, и отнекивается от неё, стараясь со всем справиться сам. Указывая парню на его слабости, он сделает только хуже. А потому Шота принимается молча рыться в рюкзаке в поисках сигарет. Чёрт, кажется пачка потонула под контрольными... Тень от склада со спортивным инвентарём вместе с тенью окружающих его деревьев создает крохотный пятачок прохлады, где они и располагаются. Шинсо выуживает из бокового кармана своего рюкзака пачку Cubana Double и предлагает Шоте, но тот лишь качает головой. Ментол и мята — конечно, не ягодный микс, но и это для него тоже слишком. — Всё экспериментируешь? — уточняет он, вынимая свои Marlboro и протягивает зажигалку парню, который, кажется, снова где-то проебал свою. — Проклятье у тебя что ли с этими зажигалками? «Подростки», — мысленно фыркает он, наблюдая за тем, как Хитоши закуривает и меланхолично выдыхает дым в небо. Вечно им хочется какого-то изыска, каких-то изощрений и красивых страданий. Или просто ещё не привыкли к терпкому вкусу табака? — Знакомый такие курил, мне зашло, — парень пожимает плечами. — У вас много интересных вкусов, не то, что у нас в Америке. От Аизавы не ускользает это подчёркнутое «нас/вас» — Хитоши всё ещё пытается удержаться на хрупком мостике причастности к одному конкретному месту, которое считает своим. Америка. Место, где он вырос, где остались его друзья — его можно считать своим. Тот факт, что у Шоты всё с точностью наоборот, кажется забавным. Он ненавидит отчий дом, городишко, в котором провёл юность, и всё, что связано с тамошними развлечениями. Зато Токио, в который он перебрался, поступив в университет — действительно, можно считать домом. — В Америке табак качественней, — Шота делает первую глубокую затяжку и сощуривает глаза, когда никотин привычно и знакомо бьёт в голову, заставляя какое-то мерзкое тревожное чувство внутри него, наконец, утихнуть. Бля. Как же сильно он хотел курить. — Я бы привёз упаковку своих Camel, если бы отец взял меня в тот раз с собой, — Шинсо делает паузу и снова выдыхает клуб дыма в небо. — Но он даже не спросил, хочу ли я поехать с ним или нужно мне что-то привезти из дома. Просто собрал вещи и умотал, — парень пинает носком кроссовка землю. — Даже попрощаться не зашёл. Хитоши хмурится, задумавшись о чем-то, и вдруг передёргивает плечами. — Not like I care, of course,⁷ — его наигранный пофигизм делает всю эту ситуацию ещё более печальной. Он уставляется на свои кроссовки и замолкает. Шота стряхивает пепел на землю и качает головой. Он помнит свою встречу с Сейдзиро Шинсо на педсовете по поводу отчисления Хитоши. Высокий, статный мужчина в деловом тёмно-сером костюме, с уложенными назад каштановыми волосами и элегантными очками в тонкой оправе. Он стоял, чуть подавшись вперёд и сложив руки за спиной, когда слушал претензии по поводу поведения своего сына — поза руководителя, выслушивающего доклад подчинённых, никак не отца нерадивого школьника. Его легко можно было представить в точно такой же позе стоящего у огромного панорамного окна с видом на небоскрёбы Токио. Задумчивый спокойный взгляд устремлён куда-то вовне, тонкие губы поджаты, руки сцеплены в замок за спиной. Сейдзиро рассматривает город под своими ботинками. Свой город. И всё в его манере держаться буквально кричит о достатке и высоком положении. Сейдзиро Шинсо — президент компании Cerberus Security, человек, который одним росчерком перьевой ручки способен кардинально изменить жизни сотен и тысяч людей. Окруженный учителями, он кажется королём среди свинопасов. Настолько несоизмеримо далёк этот мужчина и от мелких неприятностей, в которые вляпался его сын, и от учителей, и от директора, и от самой этой богадельни. Любимая шутка Шоты по поводу голубой крови Шинсо-младшего вдруг перестала казаться шуткой. С таким-то отцом. И, конечно же, Аизава помнит тяжёлую ауру, которая давила на всех в кабинете, словно бы у них за спиной стояли часы, размером со вселенную, тикающие так громко и так часто, что даже вдохнуть, не упустив очередного тика было нельзя. Сейдзиро невероятно занятой человек, и всё своё вечное отсутствие свободного времени он приносил с собой. Это ломало. Рядом с ним хотелось начинать суетиться: куда-то бежать, что-то заканчивать, разгребать все свои проблемы разом, лишь бы не терять этих драгоценных «тик-так-тик», под которые всё пытается подстроиться сердце, заходясь в итоге в аритмии. За очками его взгляд был не читаем. Глаза цвета стали казались безразличными к происходящему. Ни удивления, ни разочарования, — никаких эмоций по поводу полученной информации. Сначала краем сознания Аизава решил, что, так оно и было: Сейдзиро давно привык к выходкам сына и перестал обращать на них всякое внимание. Но потом до него немедленно дошло: если бы Шинсо-сана не волновала участь собственного ребёнка, он бы вряд ли вообще в школе появился — и так дел по горло. Закончив выслушивать причитания всего педагогического состава (за исключением Шоты — тот молчал), он выпрямился, не убирая рук из-за спины, став словно бы на несколько голов выше, и взял слово. Говорил спокойно и чётко, расставляя паузы в нужных местах, как делает это профессиональный спикер, чтобы аудитория прочувствовала всю значимость его слов. И у Шоты, и, наверное, у всех остальных появилось ощущение, что отчитывают их. И от этого неприятно крутило желудок. Краем глаза, он заметил, как напряглись плечи директора, и как подрагивают пальцы вдруг вытянувшегося по швам завуча. Сейдзиро был слишком властным человеком, так что его авторитет распространялся и на тех, к кому не был обращён. Но Шота оправился быстро. Они никогда не признавал формализма в отношении власти, и всегда был готов дать отпор, лишь почувствовав давление. Он засунул руки в карманы штанов, и, покачиваясь на пятках, вперился в Сейдзиро исподлобья. Низкий голос мужчины был ровным, выражение лица — непроницаемым. Если отключить звук, можно было решить, что он говорит об акциях компании или каких-то деловых мелочах. Но не о своём сыне. Даже сама эта фраза «мой сын» звучала отрешенно и холодно. Так можно было бы сказать «мой партнёр по бизнесу» или «мой знакомый». Наверное, это больше всего поразило Аизаву. Отсутствие причастности. Сейдзиро защищал своего сына, будто адвокат подсудимого, держась при этом на расстоянии и рассматривая их отношения, как сделку. Зная, как отчаянно Хитоши тянется к нему, несмотря на это, как выхватывает каждую возможность оказаться рядом — слушать его было практически невыносимо. Наверное, он бы проникся сильной нелюбовью к Сейдзиро, если бы не их разговор после собрания, который поставил всё на свои места. Отец Шинсо сам подошел к нему в коридоре и предложил вместе покурить. Он даже не спрашивал, курит ли Аизава, и на какое-то мгновение Шоте даже захотелось отказаться, соврав, что не курит, просто из вредности. Но глаза цвета стали смотрели на него так пронзительно... да и не было никакого шанса, что стоя так близко, Шинсо-старший не почувствует химозный запах пачки Mevius Option, которыми с ним поделился пацан. Они прошли к курилке, где Сейдзиро предложил ему угоститься своими сигариллами, раскрыв чёрный глянцевый портсигар, но Шота отказался и закурил смешные девчачьи сигареты, одолженные у Хитоши. Пусть это и выглядело глупо, но казалось… правильным что ли… Он не принял подачку в виде виски от пацана — с херов ли ему принимать подачки от его отца? Сейдзиро пожал плечами, а его губы тронула едва заметная улыбка. Шота вдруг почувствовал себя соискателем на совещании, которому задали очень каверзный вопрос, и, кажется, ответ он выбрал правильный. Ему это не понравилось, а потому он выдохнул дым, как бы случайно, самодовольному бизнесмену прямо в лицо. Химический запах черники с мятой заставил Сейдзиро поморщиться и поскорее закурить свои. Мужчина снял очки и убрал их в карман пиджака. Длинные ухоженные пальцы с обручальным кольцом на безымянном выщёлкнули огонь из элегантной чёрной зажигалки с расчерченными золотыми полосами гранями. И она, и портсигар выглядели эксклюзивно и дорого. Шота даже не рискнул представить, сколько. Костюм Сейдзиро, должно быть, тоже стоил неимоверно дорого и был сшитым на заказ. Шинсо-старший затянулся, выдохнул дым в небо, и внимательно посмотрел на Аизаву. Без очков черты его лица казались острее, какими-то хищными даже, а взгляд стальных глаз намного пронзительнее. Рассматривая его, Шота снова почувствовал, как далёк Сейдзиро от этого места. И от самого Шоты. Пусть они и стоят в полуметре друг от друга, между ними пропасть. Гигантская, глубокая пропасть из социального статуса и достатка. — Я выслушал всех очень внимательно и вот на что обратил внимание. Вы единственный, кто не считает моего сына проблемным, Аизава-сан, — сказал он, окидывая Шоту взглядом с головы до ног. «Ему, наверное, и нужен-то всего один взгляд, чтобы составить мнение о человеке, — подумал тогда Шота, — Шинсо-старший общается с таким количеством разнообразных людей ежедневно, что его умение читать новых знакомых, уже наверное перешло в инстинкт». У Шоты, по крайней мере, с его опытом, такой инстинкт был. — У меня нет к нему претензий, потому что на моих уроках он ведёт себя как положено, — честно ответил Аизава, скользя взглядом по острым скулам и щетине, обрамляющей линию челюсти и подбородок — должно быть, Сейдзиро, начал отращивать бороду. — Я бы не сказал, что он совсем не доставляет мне неприятностей, но я не считаю их достаточно весомыми, чтобы исключать его из школы. — Например? — взгляд Сейдзиро стал заинтересованным. Он снова затянулся и слегка махнул рукой, словно бы давая право высказаться своему подчинённому. Шота тогда специально растянул паузу на две затяжки. Отец Шинсо нравился ему все меньше. — Драки. Такое себе удовольствие вечно его разнимать. Сейдзиро закатил глаза. То ли он ожидал большего, то ли рукоприкладство его так сильно раздражало. — Увы, — выдохнул он вместе с дымом.— Я-то надеялся, он уже это перерос. Ага, так значит, всё-таки его раздражала неспособность Хитоши найти другие пути разрешения конфликта. Перерос? Шота почувствовал, как вздымается в груди негодование. Дело совсем не в возрасте. Драки — Шота по себе знает — это попытка общения. Попытка высказать свои мысли самым прямым образом. Общение, в котором нет культурного барьера, о который Хитоши вечно спотыкается. — Шинсо-сан, его самая большая проблема — незнание культуры. Вы вытащили его в диаметрально противоположную Америке страну. Все социальные нормы, которые он знал, — Шота снова затянулся. — Простите мой английский, но went the fuck down the rabbit hole.⁸ Поймите, он не способен даже сформулировать грамотную фразу на кейго. Драки в такой ситуации неизбежны. — Отнюдь, — возражает ему Сейдзиро. — Я приехал в Америку, будучи ненамного старше него, и столкнулся там с куда более серьёзными проблемами. Но не решал их рукоприкладством. Шота пристально посмотрел в серые глаза. Сейчас бы сравнивать мультинациональную страну с закрытой и консервативной Японией. — He’s seventeen and failure in communication can be fatal for his building character,⁹ — настаивает он, впрочем, по блеску в стальных глазах все и так ясно. — Но вы это и без меня знаете, не так ли? — You are quite observant, sensei,¹⁰ — Аизаву едва не передёрнуло от того, как мужчина произнёс это. В отличие от дурацкой привычки Хитоши издевательски произносить его титул по слогам, суровое отрывистое произношение Сейдзиро скорее походило на угрозу. И даже эта тонкая односторонняя улыбочка не вызывала особого доверия. — Но у меня свой взгляд на воспитание сына. Если к восемнадцати годам ничего умнее, чем махать кулаками, доказывая свою точку зрения, он не научился, его шансы… — мужчина развёл руками, собираясь ещё что-то добавить, но внезапный звонок телефона отвлёк его. Коротко взглянув на экран, он кивнул Аизаве. — Мне нужно ответить, приношу свои извинения. Спасибо за уделённое время, Аизава-сэнсэй. Он коротко кивнул Шоте, выкинул недокуренную сигариллу в урну и, приложив телефон к уху, удалился, оставив Шоту наедине со своей злостью и мерзким химозным дымом. Он не считает это правильным. По факту, Сейдзиро просто бросил сына в воду, как слепого котёнка, и ушел, наказав не просто удержаться на плаву, но и поймать такси до дома. Подростку в семнадцать ставить подобные испытания… Unless you want your kid to end up mentally fucked up… ¹¹ Пацан громко чихает, и Шота возвращается в реальность у склада. Незаметно для себя он как-то потерялся в собственных мыслях. Они молчат. На удивление с Шинсо легко молчать. И пусть сам парень редко когда затыкается — если это всё же происходит, то той неловкости, когда судорожно ищешь, чем бы заполнить паузы в разговоре, не возникает. Мерное жужжание цикад в траве, гул машин вдалеке, шорох мокрой одежды Шинсо — всё это ввело Аизаву в транс, позволило сконцентрироваться на воспоминаниях и забыть, где он на самом деле находится. Сам Хитоши всё так же не обращает на него внимания и задумчиво рассматривает что-то в траве под ногами, недокуренная сигарета тлеет в пальцах. Вообще… На самом деле у Шоты не создалось впечатления, что Сейдзиро ненавидит своего сына и пытается его сломать. Скорее наоборот: задавшись целью вырастить сильного лидера, способного самостоятельно принимать сложные решения, он настолько сосредоточился на этом, что просто забыл об остальных родительских функциях. Забыл, что нужно не только учить жизни, но и заботиться, поддерживать. Пусть пацан и правда сам, без помощи родителей, разобрался, где в чужой стране вырубить наркотики и как покупать сигареты без палева, но это совсем не то что на самом деле нужно проблемному подростку. Лучше бы он знакомился с культурой Токио, а не со злачными его местами... А ведь действительно, почему бы и нет?.. Можно позвать Хитоши с собой в парк — всё равно у него пока есть пара часов свободного времени. По крайней мере, это всяко веселее, чем заниматься проверкой контрольных в такую жару — они и завтра никуда не денутся. — Чем в школе торчать, — Шота старается, чтобы его голос звучал как можно более непринуждённо, — я б лучше в парк отправился, куда-нибудь, где есть водоём. Там сейчас не так жарко, да и в целом красиво. Природа, цветочки, карпы — вся хуйня. Никаких назойливых преподов. Шинсо хмыкает. — И в который из сотен, что у вас тут есть? — Всё зависит от того, как много у тебя времени. Есть один совсем крохотный тут недалеко, но там нет озера. — Ну, дома никого, у водителя выходной, так что... — парень разводит руками. Шота кивает. — Тогда есть одно классное место. И поскольку плестись по пробкам в жару — то ещё удовольствие, Его высочеству мы предоставим самое комфортное транспортное средство для такого случая. — Ты на байке? — в фиолетовых глазах вспыхивает неподдельная радость. Мужчина ухмыляется. — Лучше. Только обсохни сначала, — Шота докуривает и втаптывает окурок в землю. Шинсо делает последнюю затяжку и следует его примеру. Как только они выходят обратно на солнце, парень принимается усиленно ерошить волосы, чтобы стряхнуть с них лишнюю влагу. Его рубашка и так уже практически сухая. Они пересекают спортивную площадку и проходят мимо пустой курилки. — Э, а разве мы не на парковку идём? — в голосе Хитоши слышно недоумение. — Как ты представляешь, чтобы я на приехал на байке в костюме? — Шота разводит руками и улыбается. — Я вообще не сказал, что нас ждет частный транспорт. Страшная догадка мелькает в аконитовых глазах. — Метро?! Серьёзно?! — рычит Шинсо, и Шота лыбится в ответ так широко, что улыбка грозится порвать ему лицо. — Метро быстрее, там нет пробок, но есть кондиционер, — стараясь не заржать, объясняет мужчина. — Ага, а ещё там хренова прорва людей и автоматы, в которых ногу чёрт сломит, прежде чем купить билет! — О, так ты уже имел честь ознакомиться с Токийским метро? — Аизава поправляет очки на лице. — Нет, но наслышан, — парень скрещивает руки на груди, — бля, давай возьмём такси, а?.. — Дорого и долго, сейчас на дорогах час пик, а в метро, как я и сказал, пробок нет. Хитоши задумчиво закусывает губу, в его глазах мелькает сомнение, но потом он всё же кивает, соглашаясь: — Ну пошли тогда, чё, — он снова принимается копаться в своем рюкзаке. — Я знаком с Нью-Йоркским метро, вряд ли может быть что-то хуже него. Шота не сдерживает смешок. Он сам бывал в Нью-Йоркском метро, когда приезжал в Америку. Да, оно большое, и система навигации непростая, но пытаться сравнивать его с Токийским нет никакого смысла — слишком уже они разные. Каждое «хорошо» по-своему, и дело вовсе не в их масштабах или протяжённости города. Шинсо достает из рюкзака квадратные солнечные очки в кислотно-зелёной пластмассовой оправе и нацепляет их на нос. — Окей, я готов! — парень уверенно шагает вперёд слегка обгоняя Аизаву. — Далеко до станции?.. Шота про себя усмехается — что ж ты так подорвался, если даже не знаешь, куда идти? В этом весь Шинсо. Пятиминутная пешая прогулка в такую жару превращается в настоящий ад, особенно, если у тебя за спиной рюкзак, а в руке пиджак, и как назло, на пути не оказывается ни одного достаточно высокого деревца, чтобы создать тень. Если бы Шота шел один, он наверное, бы возненавидел каждый свой шаг, а так его увлекает спор о современных ужастиках. — Смотрел тот «Астрал», что ты мне советовал, — говорит Аизава, расстегивая вторую пуговицу на груди и ослабляя галстук, — Дерьмо полнейшее, откровенно говоря. Хитоши пожимает плечами: — Смотря с какой позиции его оценивать. — У хорроров есть только две позиции — сюжет и собственно ужасы. «Астрал» сосёт везде. В истории куча пробелов, а скримеры настолько отвратительные, что пришлось достать из холодильника пиво, чтобы его осилить до конца. — Ну, хорошо, сюжет там, может быть, и немного нелогичный, но… — Если уж смотреть хоррор, то нужно выбирать такой, который точно проберёт до костей, — перебивает его Шота, увлёкшись, — нет ничего пугающего в плохо прорисованном сиджиай-монстре! — Окей, мистер я-смотрю-кринжовую-порнуху-с-уродскими-вампирами, — Хитоши, идущий рядом, смотрит на Шоту подчёркнуто поверх очков, — какой же хоррор ты считаешь достаточно пугающим? — «Психо»? «Сияние»? «Ночь живых мертвецов»? «Молчание ягнят»… Я могу продолжать этот список вечно. Если тебе нравятся зомби, то это «Двадцать восемь дней спустя», если мистика, то «Проклятие» — японский фильм двухтысячного — очень достойный. Лучше «Астрала». — Никогда не смотрел, — Хитоши пожимает плечами. — Ты вообще из принципа не смотришь современное кино, что ли?.. — Посмотри для начала… — Шота пытается сказать, что после таких замечательных фильмов всё остальное воспринимается, как зловонный голливудский высер, но его перебивает звонкий девичий голосок. — Аизава-сэнсэй! Это вы? — к ним подбегает Янаги-сан, и Хитоши одаривает своего учителя многозначительным оскалом. — Isn’t it your biggest fan, sen-sei?¹² — тут же язвит Хитоши. — Shut your mouth¹³, — шикает на него мужчина, прежде чем натянуть на лицо вежливую улыбку. — Янаги-сан, какая встреча! В честь жары длинные каштановые волосы девушки убраны в высокую аккуратную шишечку, а из одежды на ней — белая блузка с короткими рукавами-фонариками, тонкая до полупрозрачности, и строгая тёмно-синяя юбка-карандаш длиной чуть выше колен. В руках она держит тёмно-синий пиджак и длинный прозрачный зонт-трость. — Вы тоже на метро едете? — Она обворожительно улыбается Шоте, задерживая взгляд на его татуировке — обычно он не закатывает рукава рубашки в школе, чтобы избежать лишних вопросов — и только потом обращает внимание на стоящего рядом Шинсо. — О, Шинсо-кун? — А… да, здравствуйте, — Хитоши коротко кланяется и зарывается в волосы пятернёй, смущенно улыбаясь. — Вы... вместе? — удивлённо уточняет она, переводя взгляд с него на Аизаву и обратно. — Разве, Шинсо-кун, у тебя не урок сейчас? До Шоты запоздало доходит, почему Шинсо вдруг смутился. Вот чёрт, если бы их увидели в школе, ни у кого не возникло бы вопросов — но быть застуканными вдвоём вне школы, тем более, когда пацан должен быть на уроке… Если она упомянет об этом кому-то ещё, Ким с него три шкуры сдерёт. — Так уж получилось... — начинает было Шота, машинально опуская руку на плечо стоящего рядом Хитоши, словно бы ища поддержки. Он силится придумать хоть какое-то логичное обоснование, но чёртова жара, мозги совсем не работают! — Мне нужно к репетитору, — мгновенно выпаливает пацан, — меня отпустили пораньше с урока, так как сегодня экзамен в моей дополнительной школе, — он смущённо потирает ладонью шею, — но так получилось, что мой водитель не смог до меня добраться, и пришлось ехать на метро, а я понятия не имею, как им пользоваться… И вот, Аизава-сэнсэй согласился мне помочь. Всё это вырывается из его рта так быстро, что Шота едва успевает сориентироваться: — Оказывается, нам нужно в одну сторону, — добавляет он, — так что я решил помочь ученику. — Ох, ну конечно, — широкая улыбка расцветает на лице девушки. — Вы такой замечательный, Аизава-сэнсэй, никогда не оставите ученика в беде! — Yeah, sen-sei, — саркастически передразнивает Шинсо, — how can I ever express my gratitude? Should I buy you a drink? Or an ice-cream, considering it is so hot today?¹⁴ — By behaving and not provoking your sensei to kick your ass, — цедит он, сдавливая пальцы на чужом плече так сильно, что Хитоши даже слегка подаётся вперёд от боли. — ‘Kay, leggo! — выдыхает он сипло. Впрочем, широкий оскал тут же разрезает его лицо, — unless you wanna play this game, sen-sei?¹⁵ Шота цыкает и отпускает его. Если бы он не проболтался в своё время, что Янаги настолько слаба в английском, что даже правильно произнесенное слово «ice-cream»¹⁶ не покажется ей знакомым, пацан бы вёл себя сдержаннее, а так… борзеет с каждой секундой. — Тогда мы можем пойти вместе? — девушка застенчиво шаркает ножкой в коричневой туфельке-лодочке. Мужчина закатывает глаза — благо за очками этого не видно. И чем он ей так приглянулся? Кажется, что она вечно ищет способы остаться с ним наедине. — Эм… — начинает было Шинсо, снова нервно поглаживая шею ладонью, но Аизава не дает ему закончить. — Разумеется, Янаги-сан, мы будем рады вашей компании. Краем глаза он замечает, как Хитоши передёргивает плечами от такой излишней вежливости и шепчет что-то недовольно одними губами. Да, ему тоже не нравится идея тащиться до станции с коллегой, которая стала свидетелем их неформального общения, но отказать ей будет ещё подозрительнее. — Шинсо-кун... — девушка вклинивается между ними, и Хитоши отдаляется ещё на шаг. Янаги миниатюрная. На фоне двух широкоплечих парней она кажется совсем крохотной и хрупкой, и у Шоты даже появляется какое-то идиотское желание поддержать её за талию — вдруг ещё оступится, упадёт и разобьётся на осколки, как фарфоровая кукла — но он тут же отметает его. Да, у хорошеньких девушек есть такая супер-способность: вызывать бесконечное желание их защищать. — Тебе нравится заниматься с Аизавой-сэнсэем, не так ли? Кажется, вы неплохо ладите. И плохо скрытое «только с ним ты и можешь нормально себя вести» в её словах такое громкое, что удивительно, как она сама не замечает, что сейчас сказала. Хитоши бросает тихое «for real?»¹⁶ а Аизава многозначительно покашливает. Если парень довыпендривается и оскорбит её, проблем потом не оберёшься. Впрочем, Хитоши тут же снова скалится. — Очень, — он чуть поворачивает голову, чтобы посмотреть на Шоту, но по взгляду, спрятанному за тёмными очками, не видно, что конкретно он имеет в виду. — Аизава-сэнсэй тоже был в Америке, и у него очень интересные уроки. I’d say even too interesting sometimes. Makes you wanna continue it after school.¹⁷ Шота мысленно воет. This big mouth is gonna be the death of them both.¹⁸ — Аизава-сэнсэй, вы бывали в Америке? А когда? — девушка с любопытством смотрит на Шоту своими большими глазами цвета серебристо-зелёных ивовых листьев. — Там, наверное столько всего интересного! Вы были в Нью Йорке или где-то ещё?.. — Ну… Это было давно… — Шота принимается теребить серёжку в ухе, прикидывая, как бы тактично опустить все охуительные истории, связанные с клубами, наркотиками и сексом, и что после этого остается интересного рассказать. — Я учился там по обмену некоторое время… Видел статую Балто... Да вот пац… Шинсо-кун сможет больше вам рассказать, думаю. — Don’t ya worry, teach, the hobos and the junk hogs are still around every corner, — хихикает Хитоши. Ублюдок словно бы читает его мысли. — Oh and Balto gets rustier each year.¹⁹ — Извини, Шинсо-кун, но я не очень хороша в английском… — девушка прикрывает рот рукой, словно бы стыдясь скудности своих лингвистических познаний. Пацан лишь пожимает плечами. — Ну, мне нравится гулять по Манхеттену ночью, — он разводит руками. — Чё ещё вам рассказать? — Easy on your turns, tiger, ²⁰ — Шота холодно осаживает ученика, скатившегося по обыкновению в разговорную речь. — Я имею в виду, что вам ещё интересно узнать, Янаги-сэнсэй? — исправляется Шинсо, однако его тон так и сквозит сарказмом. Это похоже на перекидывание гранаты, у которой сорвана чека — у кого она взорвется в руках? — Расскажи, как можно отдохнуть в Америке, Шинсо-кун? Надо отдать должное, парень очень умело опускает все те развлечения, которые он действительно любит, оставляя бесплатные музеи в Нью-Йорке, Центральный Парк и безналоговый шоппинг. Хотя судя по перекошенному выражению лица, ему очень трудно сдержаться. Уже у самого входа в метро он останавливается и достаёт телефон из кармана. — Извините, мне надо позвонить… предупредить… я сейчас! — он отходит от дверей к поребрику, чтобы не мешать потоку людей, и прикладывает телефон к уху. Шота провожает его задумчивым взглядом. Куда это ему так срочно понадобилось позвонить? Дома же никого? Они остаются вдвоём на широких ступеньках, не считая снующих туда-сюда саларименов в костюмах и торопящихся домой школьников. Янаги смущенно улыбается Шоте и проводит по лицу рукой, словно бы убирая невидимую прядь за ухо. Её взгляд снова скатывается на гибкое тело дракона, обвивающее Шотино предплечье, коротко, словно боязливо, прослеживает чешую до локтя, а потом снова спускается на ладонь. — У вас… — девушка запинается, — очень необычная татуировка… — хотя ничего необычного в азиатском Луне нет, Шота растягивает губы в улыбке. — В школе вы её закрываете, конечно? Улыбка исчезает с губ мужчины. Это вовсе не вопрос, точнее, это совсем другой вопрос: «Директор знает?» и Шоте подобный вопрос не нравится. В конце концов, её это касаться не должно. Однако прозрачные зелёные глаза снова смотрят прямо в его. Выжидательно. И этот выжидательный взгляд наталкивает на странные мысли о любовных мелодрамах, в которых два нравящихся друг другу человека долго были в компании с каким-то назойливым другом-сводником, и, наконец, остались одни. Вот только вопреки сюжету подобных фильмов, Шота не испытывает никакого желания находиться с ней наедине. — Вы не ждите нас, Янаги-сан, — Шота кивает на пацана, стоящего к ним спиной. — Неудобно будет, если из-за нас вы опоздаете на свой поезд. Девушка отводит взгляд, как будто бы собирается возразить, но тут же коротко кивает и широко улыбается. — Что ж, тогда до встречи, Аизава-сэнсэй. — Хорошей дороги, — Шота коротко кланяется ей. Девушка кланяется в ответ и растворяется в потоке спешащих на станцию людей. — Наконец-то! — шипит Хитоши, подходя к нему. — Я уж думал, ты не догадаешься послать ее нафиг, пока я тут типа по телефону болтаю.— Какого чёрта ты позволил ей идти с нами?! Так это был обманный маневр? Вот же изворотливый шкет! — А что мне надо было ей сказать? «Извините, но мой ор о паршивости современного кинематографа — только для избранных ушей?» Хреново уже то, что она видела нас вместе вне школы. Остается надеяться, что твое странное оправдание показалось ей достаточно правдоподобным. Шота снимает очки и убирает их в футляр, чтобы они не повредились в метро. — Она ещё и шла между нами. — Хитоши нервно оглаживает подбородок, словно пытаясь стереть с лица озадаченное выражение. — Если она унюхала, что я курил... — Прилетит, если родители узнают? — Шота рефлекторно касается серёжки в ухе. Херово, че... — Да не думаю, — он пожимает плечами, — мама и так достаточно разочаровалась во мне за эти годы, а отец видит меня слишком редко, и обычно у него и так уже заготовлен фолиант с претензиями. Даже на этой неделе, когда он был дома, — парень делает кавычки пальцами. — Он по большей части пропадал в своём кабинете, а мне всё равно прилетело под конец. Аизава кивает, проглатывая жгучее желание спросить, за что. Хитоши никогда не расскажет — самолюбие не позволит, еще и оскорбится, что в его дела лезут. — Ты знаешь, чем он занимается? Ну, что входит в его обязанности, я имею в виду, — поэтому Шота плавно переводит тему. — Ну я спрашивал пару раз, но он не рассказывал — говорит, я ещё не дорос, — Хитоши расстроено поджимает губы. Зато до тусовок в сомнительных компаниях на родительские деньги, видимо, дорос... Очевидно, Сейдзиро ведет какую-то свою игру, забыв посвятить сына в детали. — К слову, а ты часто за складом куришь? — он вспоминает разговор с Кимом и переводит тему, поднимаясь по невысоким широким ступенькам ко входу. — Я вообще там никогда не курю, зачем? Мы же договорились: крыша для меня, курилка для тебя. Тем более, там курят ребята из параллельного, а мы не особо ладим. А что? С чего бы вообще Киму упоминать Хитоши тогда?... — Да нет, — Шота отмахивается и толкает дверь, пропуская парня вперёд и входя сам. Шум улицы моментально исчезает, растворяясь в топоте и шарканье бессчётного количества подошв, пипиканьи турникетов, механическом голосе диспетчера, музыке и шуме голосов. — Вау, — от удивления Шинсо даже замирает на месте, так что Шота едва не врезается в него. Подняв очки на лоб и распахнув рот, парень рассматривает светлое помещение, облицованное плиткой от пола до потолка. — Пизда… — тянет он, оглядываясь. — Это что… ваше метро? Парень вертит головой, оглядывая жёлтые свисающие с потолка доски с надписями на пяти языках, карты метро на стенах и огромное количество всевозможных ларьков и магазинчиков. — А чё… тут так чисто?.. — он провожает взглядом двух уборщиков, протирающих перила, пока Шота прокладывает им путь до автоматов с билетами. — И это там что, туалет? У вас есть туалеты на станциях? — Добро пожаловать в Токийский метрополитен, — снисходительно улыбается Шота, вставая позади высокого чернокожего мужчины в деловом костюме. — Надо купить тебе билет. Есть наличка? — Ага. Этого хватит? — Хитоши копается в бумажнике, выуживает оттуда купюру в десять тысяч йен²⁰ и протягивает Аизаве, не глядя, заинтригованный какой-то рекламой на стене. Шота закатывает глаза. Никак понтуется опять?.. Впрочем, похоже, что нет. Слишком занят любованием. Видимо, просто не знает, сколько вообще может стоить билет. Пока они ждут своей очереди, Аизава с любопытсвом наблюдает за Хитоши. Тот глазеет по сторонам, как ребёнок, впервые оказавшийся в зоопарке. Он вертит головой, встаёт на носочки, стараясь разглядеть самые дальние уголки холла, и выдыхает полувосхищённое-полунедоверчивое: «Там крутят мультики о том, как пользоваться метро? Такое бывает? Ахаха, тигр упал! Ну да, в Нью-Йорке его бы задавили сто раз!» Шота не удерживается от короткого смешка. Любопытсво делает его очень милым, сложно отказать этим огромным глазам, бегающим из стороны в сторону, и руке, требовательно дёргающей за рукав, привлекая внимание. Интересно, внезапно думает он, а Сейдзиро тоже был таким? Любопытным подростком в далекой Америке, для которого Нью-Йоркское метро казалось неким загадочным параллельным миром?.. Аизава, например, никогда не испытывал ни особой любви, ни чрезмерной ненависти к метро. Оно всегда напоминало ему некий муравейник, где люди, как муравьи-рабочие, деловито спешат по своим делам в разные стороны проложенных в земле тоннелей. Спускаясь в метро, ты оказываешься в быстром потоке, который подхватывает тебя и несёт в нужном направлении, и единственное, что ты можешь сделать, чтобы не захлебнуться — подстроить дыхание под ритм и держать скорость. Те, кто пользуется подземным транспортом часто, вливаются в поток, как река впадает в море, становятся частью его. Капелькой, движущейся в одном ритме с другими. Люди не замечают друг друга в метро. Лица растворяются в безликую серую массу, эхо миллионов шагов резонирует с гудками поездов и голосом дикторов, сливаясь в мерное гудение, некий белый шум. Шота привык к этому. Он позволяет потоку втянуть его и вести. А вот те, кому Токийское метро в новинку, выделяются. Они не дышат в унисон, не идут в ритм и постоянно ловят взгляды людей вокруг себя. Они привлекают внимание. разрывают стройный поток, как айсберг посередь океана. Отпустив пацана пройтись, Аизава дожидается своей очереди и открывает на экране автомата карту, чтобы проложить маршрут и купить одиночный билет. Покупать проездной для Шинсо не имеет смысла — вряд ли он будет тут часто кататься, а с единичными билетами всегда такая морока: найти нужную компанию, нужный номер поезда, выбрать нужную цену… Выбрав все необходимое в меню, он пропихивает в автомат монетки, которые успел насобирать на дне рюкзака, и наконец получает заветный билет. Яркая фиолетовая макушка обнаруживается неподалеку, у витрины книжного. — Забери свое несметное богатство, — Шота протягивает Хитоши деньги. Парень поднимает глаза и непонимающе хмурится, пялясь на свою купюру. — Ты бы охуел с количества мелочи, которую тебе выплюнул автомат, — коротко объясняет он. — Не парься, пацан, я не обеднею. Тот недовольно поджимает губы, но молча убирает деньги в карман рюкзака. — А вот и твой ключ, открывающий дверь в волшебный подземный мир. Не проеби, — в руки Хитоши опускается небольшая пластиковая карточка. — О, прикольно, а в Нью-Йорке бумажные, которые легко порвать. — Кажется парень моментально забывает про деньги. — А у тебя проездной, да? Покажи? Шота молча вздыхает и кивает ему в сторону турникетов. Крохотные пластиковые дверцы раскрываются, пропуская их в длинный широкий коридор. Они проходят мимо ларьков с едой и газетами, мимо офиса полиции и бюро находок. — Фига́ сколько зонтов! — Шинсо вглядывается в стеклянные стены, уставленные забытыми вещами, как ребёнок, залипающий в витрину магазина игрушек. Аизава хмыкает. Они спускаются на платформы как раз к прибытию одного из поездов, так что Шинсо успевает застать этот сложный ритуальный танец, который совершает каждый, катающийся на метро: выйти, ни в кого не врезавшись, и войти, никого не придавив. Парень хлопает выпученными глазами, наблюдая за процессией, выходящей из вагона. — Ебать тут народу! — присвистывает он. — Вагоны, что, резиновые? Какого чёрта оттуда выходит так много людей? Они не прекращают выходить! Сколько их там, полсотни?! — Это ещё не много поверь, — мужчина позволяет себе короткую усмешку, наблюдая, как меняется выражение лица его спутника с удивлённого на испуганное. — Нам невероятно повезёт, если наш поезд будет таким же пустым. — Если это пустой... Может… — тихо шепчет он,— всё же на такси? Аизава закатывает глаза, игнорируя Хитошино предложение, и снимает с плеч рюкзак, чтобы встать в одну из очередей по бокам от невысоких ворот. — Удивительно, что у вас тут все соблюдают правила, — Хитоши, стоящий перед ним, оборачивается. Рюкзак он держит в обеих руках у своих ног. — У нас на это уже давно забили болт, поэтому нередко случаются давки. — Если здесь не будут соблюдаться правила, люди опоздают на работу. Никому не хочется опаздывать. Это удивительно логичное умозаключение не производит на Шинсо большого эффекта, потому что двери остановившегося поезда раскрываются, и им навстречу вываливается целая лавина человеческих тел в серо-белых одеждах. — А мы точно влезем? — вполголоса уточняет Хитоши. Судя по неуверенному тону и бегающим глазам, вся эта ситуация его сильно напрягает. Шота даже думает, а нет ли у парня клаустрофобии. — Всё возможно, if you set your mind to it,²¹ — наставляет его Шота, положив ему руку на плечо и наклонившись к его уху. — Но раз ты зассал… — Нет! — резко бросает Шинсо, отворачиваясь и сбрасывая с себя его руку. — Просто не хочется оказаться с отдавленными конечностями. Он дожидается своей очереди и уверенно переступает порог. Столпившиеся вокруг люди поглощают его, словно море крохотный камушек. Шота следует за ним, осторожно протискиваясь между работниками фирм в чёрно-белых костюмах, подростками в школьной форме и старушками с палочками для ходьбы. В вагоне прохладно, несмотря на толпу. Шинсо озирается по сторонам в поисках комфортного места, но вокруг него только спины, плечи и головы. Люди продолжают входить, и Шоту оттесняют всё глубже и глубже в вагон, так что он хватает парня за плечо, утягивая его вместе с собой, чтобы тот не потерялся — пока, наконец, не врезается спиной во что-то холодное — кажется, поручень. Хитоши, всё ещё идущий по инерции, грудью вжимается в него и удивлённо хлопает ресницами, оказавшись нос к носу с собственным учителем. Его рюкзак болезненно тычется в колени, грудная клетка давит на Шотину, а широко распахнутые глаза оказываются так невероятно близко, что можно разглядеть градиент фиолетовой радужки. Оказывается она не ровного тёмного оттенка: у зрачка она светло-сиреневая. Кто-то снова пихает Шинсо, сильнее вдавливая его в Шоту. Аизава тихо чертыхается, пацан рассерженно шипит, дергается, стараясь отстраниться, но напирающие не отступают. — Сорян, — выдавливает из себя он, опуская взгляд. Отстраниться не получается, и он просто пытается сделать вид, что ничего такого особенного не происходит. — Не парься, — кивает Шота. Его голос сиплый — в грудной клетке мало воздуха. Он привык. Когда вокруг тебя собираются совершенно незнакомые тебе люди, каждый из которых старательно делает вид, что не существует не только их, но и тебя — на вещи типа впивающегося в бедро зонтика или даже чьей-то мягкой груди, жмущейся к твоей спине, перестаёшь обращать внимание. Не до того как-то. Люди вокруг превращаются в однородную дышащую в унисон массу, безликое море плоти. — И на это мы променяли заднее сидение такси, — фыркает Хитоши, одноглазо щурясь от боли. — Твою мать, да сколько можно напирать, эй! Последнее обращено высоком европейцу, боком пихающего парня. «Sorry!»²² — мужчина смущенно улыбается и перестает напирать, позволяя парню немного отсраниться от Аизавы. Совсем чуть-чуть, но дышать становиться на порядок легче. — Зато такой опыт, согласись, — Шота усмехается и пытается пошевелить свободной рукой, но тщетно. Видимо так они и будут ехать, если только на следующей пересадочной станции по волшебству из вагона не исчезнет процентов сорок. Хитоши ворчит в ответ, прежде чем повернуть голову в сторону так, чтобы нос не тыкался в щеку учителю. Аизава прикрывает глаза, намереваясь раствориться в этой огромной массе до своей остановки, перестав чувствовать дискомфорт и позволив голосам и запахам слиться в один: серый и незапоминающийся. Отдать себя некоему божеству подземного транспорта, как он делает это каждый раз, совершая ритуальные поездки. Вот только раствориться мешает Шинсо. Он не привычный посторонний. Он знакомый, более того, знакомый, о котором Шоте любопытно узнать побольше. И бог подземного транспорта предаёт его, позволяя носу, в который нагло тычатся прожаренные летним солнцем фиолетовые волосы, уловить резковатый запах цитрусового шампуня и совсем чуть-чуть — табака. Сразу представляется пляж с пальмами, ледяной стакан свежевыжатого апельсинового сока с ромом и колотым льдом, жаркое солнце и сигарета между пальцами... Но увы, такие каникулы Шоте не светят. Он морщит нос, когда щекотание становится совсем невмоготу, и отворачивается, чтобы не чихнуть. Теперь чужие волосы покалывают его ухо и щекочат щеку, но это не так критично. В вагоне прохладно, и разгоряченное солнцем и быстрой ходьбой чужое тело кажется ещё более теплым. Шинсо дышит глубоко и спокойно, и каждый его вдох мужчина ощущает собственной грудью, как бьющееся рядом сердце. Отчего-то удары совсем не размеренные, как у Шоты — куда быстрее и чаще — а от того, резонируя в ребра, сбивают с ритма его собственное сердце, и становиться труднее дышать. Шота поднимает глаза и едет дальше, рассматривая других пассажиров вокруг. Точнее, те части их тел, что ему видны — и гадая, кем может быть их обладатель. Вот эта огромная ладонь, словно высеченная из цельного куска дерева, с массивными часами на запястье, кажется, принадлежит серьёзному мужчине в возрасте, а крохотная ручка с множеством разноцветных браслетов-резинок, хватающаяся за поручень — какой-нибудь юной фанатке кей-попа. Чужие очки то и дело тычатся ему в щёку, а подушечки чужих пальцев — снова и снова касаются его костяшек, когда вагон качает. И каждый раз Хитоши не одёргивает их поспешно. Он вообще, кажется, не обращает на это внимание. Ему не неловко?.. Действительно, совсем недавно он вцеплялся в Шоту, как потерпевший крушение в обломок корабля. Сжимал плечи, пытался ухватиться за одежду, давил лбом в грудь и надеялся раствориться в нём. После такого глупо смущаться случайного касания пальцами. Самому Аизаве такое близкое общение с Хитоши тоже не кажется напряжным. В тот раз он был слишком напуган и пьян, чтобы осознавать происходящее, как и сам Хитоши. Сейчас же должно быть не по себе. Сейчас он должен хотеть отстраниться и сделать вид, что этого никогда не было. Но Шота не испытывает подобного. Пацан не костлявый, стоит крепко, не наваливаясь, насколько позволяет отсутствие пространства, запахи его тела не бьют по чуткому носу, а тихие редкие «блять» и «ну пиздец», когда его пихают или ненароком наступают на ноги, даже вызывает улыбку.. Он мог бы стоять так с Твайсом, или с любым другим своим другом. Окажись тут Янаги проблем было бы куда больше, и, пожалуй, он бы не захотел больше с ней вот так пересекаться. Но с пацаном хоть сейчас можно начать обсуждать ситуацию и сыпать сарказмом. Вот только не идёт ничего в голову. Да и редкий момент бессловестности Шинсо ломать не хочется. А ещё всё это кажется каким-то знакомым. Словно бы Шота уже не раз стоял так близко к нему, ощущал тепло его тела и подстраивал сердце под его ритм. Когда после очередной остановки Хитоши снова вдавливают в Аизаву — да так, что его подбородок оказывается на его плече, а чужие очки тычатся куда-то в висок, жалобно хрустя, он недовольно рычит и шипит Шоте прямо в ухо: «Знаешь, толкаться в клубе как-то прикольнее. По крайней мере, люди там не такие угрюмые, уж точно!». Ага, и жмётся он к Аизаве, а не девушке, которую планирует снять. — А я смотрю, у тебя с клубами богатый опыт? — таким же сипом вторит ему Шота. Вагон резко дергает в сторону, Шинсо валится на крохотную девушку рядом, едва её не придавливая. Девушка хмурится, но сказать ничего не может. Да и что тут скажешь: держаться-то Хитоши не за что. А таких вот полетов сейчас будет… Шота только и успевает высвободить руку и схватить парня за ремень штанов, когда вагон дёргает в другую сторону. Хитоши матерится на английском так громко и витиевато, что стоящий позади него европеец одобрительно кивает. — Сэнсэй, клянусь, когда мы выберемся отсюда… — угроза тонет в удивленном ахе, потому что вагон дёргает снова.*
После прохладного метро уличная жара и духота кажутся ещё более убийственными. Шинсо громко воет, расстёгивая рубашку сразу на несколько верхних пуговиц. Шота бы последовал его примеру, но тогда люди не перестанут пялиться на татуировку совсем. Он и сейчас огребает только из-за открытой руки. Прохожие нет-нет да зацепятся взглядом, подожмут губы недовольно, или поспешат отойти как можно дальше. Это старшее поколение, конечно — молодые, американизированные до толерантности, смотрят скорее с любопытством. Один увлекается так сильно, что спотыкается о собственные шнурки и чуть не ломает себе нос. Хитоши либо не напрягает всё это, либо он даже не замечает. Оказавшись на твердой земле, он снова почувствовал себя королём этого мира и болтает, не прерываясь на дыхание. И о том, как было хреново в метро, и о том, как ему было интересно. — Я не думал, что будет так много народу... То есть, я видел загруженные вагоны, да, но чтобы работники метро руками закрывали двери — никогда.. А бюро находок! Кому вообще не лень тащить туда зонты — они же тут сто́ят, как банка пива! И всё равно доносят. И никто ничего не ворует... Эээ, в смысле, в Нью-Йорке в такой толкучке ты бы давно уже остался без телефона и кошелька... Аизава лишь хмыкает в редкие паузы, требующиеся для вдохов. Он изнемогает от жары, но надо держать марку, а потому мужественно ведет Шинсо в «то самое место у озера, где можно спрятаться от посторонних глаз, я там бухал как-то». В парке тоже многолюдно — сегодня первый погожий день за долгое время, и все, у кого есть возможность, выползают греться на солнышке. Ещё и выходной на календаре. Одновременно Шота высматривает автоматы с напитками. Хочется чего-то холодного, а то такими темпами мозг, грозящий превратиться в суп, забулькает. — Бля так жарко, долго ещё? Разве парки бывают такими огромными? Или это чёртов лес? — Хитоши обрывает сам себя на середине тирады. Он оглядывается вокруг — хоть его глаза скрыты за солнечными очками, Шота уверен, что в них, как и тогда в метро, полно любопытства. Такое ощущение, что парень сошёл с самолёта только вчера и видит Токио впервые. — Нечасто по городу гуляешь? — спрашивает он Хитоши. Вопрос не в тему, если конечно не читать мысли. Шинсо их не читает, а потому вопросительно вскидывает брови. Зеркальные лужицы очков, которые выглядят раз в десять дешевле, чем наверняка есть на самом деле, направлены на него. Приходится объяснять. — В смысле, ты вообще по городу гуляешь? Или бываешь только в тех районах, куда тебя затаскивают дружки, любители клубов? Фраза «любители закинуться» отражается в стёклах чужих очков, и Хитоши морщится, разглядев ее. — А то так и проживешь в Токио, не узнав ничего кроме Харадзюку. — Я много где был, — огрызается он, скрещивая руки на груди. — А что, сэнсэй, хочешь напроситься ко мне в экскурсоводы? Ухмылочка, прорезавшаяся было на его лице, моментально стирается короткой затрещиной. — Talk more like this, kid, I dare you, ²³ — в голосе Шоты отчетливо слышится сталь. Парень недовольно кривится, потирая затылок, но молчит. Ввязываться в словесную драку, ему сегодня, судя по всему, не хочется. — Что конкретно ты имеешь ввиду под городом? — уточняет у него Хитоши. Шота чуть склоняет голову на бок. А что, город — понятие растяжимое? С каких пор? — По всяким достопримечательностям из буклетов я не шлялся, если ты об этом, — тут же продолжает парень, не дожидаясь ответа. — Мне это неинтересно. Ни замки, ни музеи, ни любование цветочками. — А что же тебе тогда интересно? — если под интересной частью города пацан подразумевает клубы, он в нём, пожалуй, разочаруется. Длинные пальцы задумчиво почёсывают подбородок. Аизава ловит себя на внезапном идиотском желании снять очки и приглядеться к лицу парня повнимательней. А он уже бреется? То есть, ясное дело, там ещё ничего не растёт, но он прекрасно помнит себя в его возрасте, и как сам старательно сбривал пух со щёк в попытке казаться взрослым хотя бы перед своим отражением. От бритвы и неумелых движений на лице оставались мелкие порезы. Есть ли они у Хитоши? Вроде нет, но через тёмные очки не видно. — Не думаю, что ты поймешь, — пацан, наконец, пожимает плечами, и наваждение тут же проходит. С чего это он вообще? — Try me²⁴, — голос даже на полтона не выдает замешательства. — Ну… — он снова мучает свои волосы. — В чём вообще смысл смотреть на то, что показывают туристам? Всё это ненастоящее... Раньше, когда мы переезжали на новое место, я любил, выйдя из дома, идти по прямой в какую то одну сторону, пока ноги не устанут, и смотреть, куда это меня приведёт. Потом — в другую, и так, пока не узнаю весь район. В больших городах я ещё на автобусах катался. Но потом стало не до этого. А здесь… как-то нет настроения. Шота хмыкает. Скорее удивлённо, чем насмешливо. Пацан его приятно удивил. И он его прекрасно понимает. Он и сам, переехав в Токио, так развлекался. Вот только... — Токио на мой вкус слишком большой для подобного. Не в плане расстояния, скорее… В количестве миров, которые его окружают. Если сесть не в тот автобус, можно уехать в те районы, которые уже и Токио-то нельзя считать, а там совсем другая культура, и местная шпана не слишком-то будет рада непрошеным гостям. Не каждому такое по душе. — А тебе? — любопытные фиолетовые глаза вопросительно смотрят поверх очков. — Ну, я могу за себя постоять. Но приключения на любителя конечно. Повторять не захочется. Если бы не длинный язык, который вечно заводит Шинсо в неприятности, он бы мог предложить пару интересных мест, где и потусить можно, и природой полюбоваться. Или порефлексировать в одиночестве. Вообще, конечно, было бы интересно показать пацану несколько особо любимых частей города и посмотреть на его реакцию. Но брошенный им вначале дерзкий комментарий сбил весь настрой. — В любом случае, я здесь всего на год. Потом этот кошмар закончится, и я вернусь домой, — Хитоши отворачивается, смотря куда-то вперёд. Год?.. Потом он планирует уехать в Америку, так что ли? Теперь-то ясно, почему он не особо и пытается вписаться. Всё это ему просто ни к чему — по его собственному мнению, конечно же. Шинсо вертит головой по сторонам, будто ищет что-то, потом наконец останавливается на месте и выпаливает, хватая Аизаву за рукав: — Смотри, там, кажется, тележка с едой! Так называемая «тележка» оказывается вообще-то ларьком — видимо, пацан от радости даже японский позабыл, а может, никогда и не знал правильное слово. Но Шота не поправляет — какая ему разница, тележка это или ларёк. Главное, что там может быть холодная вода. Или кофе. Или бабл ти²⁵, или мороженое... Воодушевленные обещанием долгожданного глотка чего-нибудь прохладного они конечно не бегут, но ноги пружинят так сильно, что кажется ещё чуть-чуть — и они оторвутся от земли и поплывут по воздуху. Хитоши прилипает к витрине, едва не сплющивая нос, а Аизава подсчитывает мелочь на дне рюкзака. Пятьсот, две тысячи… Нет, на кофе не хватит, а вот на мороженое… — Что ты хочешь? — Шинсо кивает на витрину. В длинных пальцах появляется красная пластиковая карточка с золотыми вензелями. — Do you still want the ice cream you deserve?²⁶ — кошачья ухмылка прорезается на тонких губах. Сквозящий в его голосе сарказм так и подначивает зарядить ему второй подзатыльник, но махать руками слишком жарко, и да, Шота хочет мороженое. Вот только ему ни к чему его «заслуживать» — он и сам в состоянии его себе купить. Сейчас бы ещё пацана просить! Шота открывает было рот, чтобы отказаться от подачки, но тут же вспоминает про купленный им билет и небрежное «Я не обеднею». Точно. В кипящей от жары голове всплывает догадка... Но он сейчас совсем не в том настроении, чтобы устраивать Шинсо поучительный экскурс в культуру Японии и объяснять, как именно вам следует себя вести, когда вы находитесь в ролях «старший» и «младший». И что в Японии нет такого понятия, как быть должным, когда для тебя что-то делает старший по возрасту или положению. Однако если сейчас отказаться, не факт, что Хитоши не придёт громить его кухню снова — или придумает ещё что похлеще. Шота внутренне содрогается, вспоминая, как долго оттирал прилипшие кусочки ананаса от стены. — Вот это, — он тыкает пальцем в витрину. Сухой обмен дежурными фразами спустя, в руки Шоты ложится небольшая упаковка в шуршащей обёртке с розовыми буквами «Papico» на ней, а Хитоши жадно присасывается к бутылке воды. — Бля… — выдыхает он, отрываясь от наполовину опустошенной тары. — Как же охуенно! Аизава качает головой. Распаковывает свой десерт, извлекая на свет две небольшие пластиковые бутылочки с кремово-коричневой субстанцией внутри. Разламывает соединяющую их перемычку и протягивает одну Шинсо. Теперь ни он, ни Аизава не будут считать себя обязанными, так? — Что это? — парень недоверчиво разглядывает заледеневший пластик, удерживая его подушечками пальцев. — Daredevil.²⁷ Шинсо поджимает губы, осторожно отламывает пластиковую крышечку и недоверчиво пробует свою порцию, как котёнок, которому впервые предложили мясо вместо молока. Жмурится недовольно то ли от сладости, то ли от холода. — Гадость какая, — кривится он, но есть не прекращает. Шота смотрит на него, не моргая. Внутри что-то переворачивается. От чего-то неспокойно в душе, но от чего?.. От его реакции? Или от того, как он, не задумываясь, сунул в рот незнакомый объект, едва заслышав вызов в голосе собеседника? Это смешно и опасно, но Шота находит это скорее привлекательным, чем отталкивающим. Он и сам такой. Наверное, в возрасте Шинсо, будь он окружен дурной компанией, мог бы на спор и машинное масло лизнуть. Когда конденсат от пластика начинает течь по ладони, Аизава спохватывается и прикладывается к своему десерту. Ледяная масса касается языка, моментально на нём растворяясь. Сладкая и холодная с привкусом кофе, она тут же растекается по рту, обжигая щёки мгновенно тающими ледяными кристалликами — если закинуться всей порцией мгновенно, можно и мозги заморозить. В глазах вспыхивают яркие пятна от сладости. Кажется, он лет сто мороженое не ел. Расправившись с мороженым и запасшись водой (каждый свою бутылку покупал сам), они идут дальше. Шинсо, освежившись, впадает в ностальгию по американскому мороженому, взахлёб рассказывая про Braum’s и как быстро тает в руках мороженое в сорокоградусную жару. Шота рассеянно кивает, меланхолично про себя прикидывая, не послать ли всё же Намкёна нафиг. С одной стороны, слишком жарко и неохота укрощать чужих стальных коней, с другой — денег на карте почти не осталось, а у друга будет пиво и еда. Правда копаться им предстоит долго, а значит, скорее всего, придётся остаться на ночь или брать такси, а это снова траты. У Намкёна совсем крохотная квартирка в районе, где не каждый захочет шляться по улице ночью. — … а ещё мы как-то делали фруктовый лёд из сидра и с острыми перцами! — из белого шума чужой речи, он краем уха вылавливает что-то интересное. — И как?.. — Не знаю, я не ел. А кто пробовал, того я не застал. Я накурился тогда до отруба, — несущийся вперёд Шинсо останавливается, когда Шота сворачивает с протоптанной дорожки в кусты. — Эй, ты куда? — В кроличью нору, — чувствуя себя эдаким белым кроликом, он ныряет под ветку и осторожно спускается по склону вниз. Любопытная Алиса в лице его ученика следует за ним, но предупреждение о норе, кажется, пролетело мимо его ушей. Он оскальзывается на склоне и, как кошка, приземляется на все четыре лапы. И задницу. Совсем не по-кошачьи. Шинсо рычит — скорее от удивления, чем от боли. Бутылка, выпавшая из его руки намеревается укатиться вниз, но Шота ловит её кроссовком. — Твою мать! А предупредить по-человечески ты не мог? — шипит парень, прожигая его взглядом даже сквозь очки. — А про нору ты не догадался? Алиса же сразу вниз полетела... Сильно ушибся? — дружелюбно протянутую руку пацан отвергает и, недовольно ворча, поднимается, тут же принимаясь показушно отряхиваться. — Через какие ещё испытания я должен пройти, чтобы мне наконец открылся замок красно й королевы, хренов ты белый кролик?! — Ещё раз — и в лоб, — тут же осаживает его Аизава, рукой указывая вниз. — Вон твой замок, Алиса. Шота действительно любит это место. Пологий берег отделён от склона зарослями низких кустов, не тронутых рукой садовника. У самой воды растёт старая ива, обильно кидая на траву ажурную тень, где можно спрятаться от солнца; длинные ветки касаются ровной поверхности озера, покрытой блестящими тарелочками кувшинок. Одним словом — благодать. Он не выпендривался, когда говорил что как-то здесь пил — между прочим очень удобно. Людей здесь почти никогда не бывает: чтобы найти это место, нужно немножечко больше изобретательности, чем обычно есть у среднестатистического японца, привыкшего передвигаться исключительно по проложенным тропинкам. Да и с противоположной стороны берега их невидно — закрывает обзор ива. Хитоши кивает и принимается спускаться, поудобнее перехватывая рюкзак на плече — осторожно, чтобы не поскользнуться снова. На штанах у него следы травы и пятно грязи. Шота устраивается прямо под деревом. Бросает на землю рюкзак, а рядом — пиджак, который так сильно измялся в метро, что беспокоиться о нём смысла уже нет, и усаживается прямо на него, устраиваясь поудобнее. Пацан оглядывается внимательно, прежде чем упасть прямо на землю, ближе к озеру, терять ему нечего, штаны уже испорчены. — Немного похоже на парк возле нашей фермы в Техасе, — говорит он, снимая с плеч рюкзак. — Мы часто там купались в детстве. Мы — в смысле, я и школьные знакомые. Тихое уточнение, чтобы Аизава вдруг не подумал, что под «мы» подразумевается Хитоши и его отец. Но он так и не думает. — У нашей фермы тоже была река, — Аизава закидывает голову, любуясь зелёной кроной. — И река, и мост через неё, с которого мы прыгали. — Ты жил на ферме?! — удивлённо вскрикивает Хитоши. — Родись я в Токио, вряд ли бы снимал квартиру у своего американского товарища, тебе так не кажется? Пацан пожимает плечами. — Мало ли. Это приятно. Его непредвзятость. Действительно, у Шоты могла быть тысяча и одна причина снимать квартиру, даже родись он в Токио. Вот только вряд ли он мог себе позволить настолько просторные апартаменты, работая простым учителем. — А кого вы там разводили? — заинтересованно спрашивает Хитоши, поворачиваясь всем корпусом. — Не кого, а что. Васаби, — Аизава морщится, словно бы его накормили лимоном. — Васаби выращивают на фермах? — в голосе Шинсо то ли неверие, то ли удивление. — А ты думаешь, оно само появляется на прилавках?.. Хотя, конечно, на прилавках оно и так не появляется. Настоящий васаби невероятно дорогой и скоропортящийся, так что отведать его можно только в суперкрутых ресторанах. — Значит, твоя семья богатая? — вопрос настолько неожиданный и прямой, что Шота даже замирает, не зная, как реагировать. В Японии совсем не принято спрашивать о твоём достатке, тем более, о достатке твоей семьи, но в голосе Хитоши нет ни злорадства, ни сарказма, ни упрека. Только голое любопытство. — Богатая? — Шота задумывается. Его родители содержат ферму. В свое время они помогли ему усториться в Токио, но… Если сравнивать богатство семьи Шинсо и семьи Аизавы, то, конечно, нет. Если взять среденестатистического японца и семью Аизавы, то… — Уход за фермой очень затратное дело, — принимается объяснять он, сам не понимая зачем. Просто вдруг важно, чтобы Шинсо правильно его понял. — Васаби очень привередливое растение, и поддерживать нужные для него условия трудно, как физически, так и экономически. На самом деле он никогда не задавался этим вопросом. Была ли его семья богатой? В далёких девяностых Шота не чувствовал себя каким-то избранным, но и обделен не был. Он пытается объяснить и это. Состояние рынка тогда и сейчас, экономический кризис после лопнувшего финансового пузыря в девяностых, выход из него, и причём тут вообще васаби, как один из важных элементов в аграрной сфере. Под конец своего рассказа он и сам не знает, что говорит и зачем, но пацан слушает, поджав ноги в белоснежных кедах под себя и подавшись вперёд. Даже очки снял, чтобы внимать всеми доступными сенсорами. — ...так что, если рассматривать чистую прибыль моих родителей, думаю, что нет, моя семья не богата, — подводит итог Аизава и тянется к бутылке с водой. От длинной лекции даже в горле пересохло. — У нас на ферме было несколько лошадей, — говорит Шинсо, когда Шота закручивает крышку на бутылке. — Отец любит лошадей. Наша ферма, как ты понимаешь, это скорее загородный дом, куда можно приехать отдохнуть. Там лошади и цветы, аккуратно сложенные стога сена и тропинка в лесопарк с рекой. Никакого васаби и подъёма в шесть утра. А, ещё собаки, конечно. Сторожевые, — Хитоши вдруг отворачивается к пруду и принимается высматривать в нём что-то, нацепив очки — возможно, обещанных карпов. Аизава решает, что момент откровений окончен, и ложится на спину, закинув руки за голову и прикрыв глаза. Тело тут же наливается тяжестью, словно бы он пробежал марафон. Пальцы ног и рук покалывает, а кофейная темнота перед глазами кружится, усыпляя, и он уже готов прыгнуть в свой сон, как в омут: забыться, закрыться и потерять контроль. — Знаешь, — тихий голос Шинсо внезапно выдёргивает его из своих мыслей, как утопающего, наглотавшегося морской воды и уже простившегося с этим миром. — Мы иногда ходили с отцом в походы на речку. Разбивали палатку, жгли костёр и жарили зефир. Аизава, распахивает глаза и внимательно смотрит на парня, всё ещё изучающего водную гладь. Он словно слышит шорох далёких деревьев и треск затухающего костра, плеск чужой реки. Кажется, даже забывает, как дышать, боясь спугнуть наваждение. Он чувствует чужую тоску по ушедшим временам, горечь предательства и стыд. Стыд за то, что рассказываешь такое сокровенное первому встречному, но вместе с ним — и непреодолимое желание поделиться этим мгновением, потому что если кидаться важным в кого попало, оно в итоге перестанет быть важным, и будет не так больно. По крайней мере, Шинсо верит в это. Шинсо поворачивается к нему. Губы поджаты, руки спрятаны за спиной, глаза скрыты за очками. Ждёт. То ли насмешки, то ли невразумительного мычания, то ли… Неужели рассказ о Шотином детстве расположил его? Дурацкая история про мальчика, переворачивающего камни лопатой, стоя по колено в ледяной воде? Но Шота не смеётся. И не мычит — вообще никаких звуков не издаёт. Только смотрит на воду. И они молчат вместе. Шинсо — о кострах и сторожевых собаках, которые, наверняка, любили его. А Шота о васаби и бездомных котах, которых любил он. — Значит, ты здесь только на год? — спрашивает он через некоторое время, когда уже невозможно расценить этот вопрос как попытку перевода темы, потому что тема исчерпана в молчании. — Ага, — Шинсо снова пялится в озеро, видимо, всё же надеясь увидеть в нём обещанных карпов. — Потом в Гарвард. Он не говорит «хочу» или «собираюсь» — в его реальности он уже туда поступил. Скорее всего, дело в папочке. Шинсо, конечно, не дурак, экзамены он сдаст, но чтобы твою заявку рассмотрели нужны связи, и у Сейдзиро их должно быть полно. — Слышал, там просто адские экзамены какие-то, — в секундной паузе невысказанное «Ты хочешь туда?» — Ничего адского в них нет, если готовиться как положено, — в очередном пожимании плечами скрыто «А есть выбор?». — О, слушай, тут и правда карпы! Разноцветные! Здоровые какие! Никогда не думал, что они могут вот так просто плавать в озере. Аизава кивает и прикрывает глаза. И вот опять. Они делают это снова. Играют в невысказанные диалоги, как делают это, перекидываясь мемами и сарказмом в сообщениях. В каждом ядовитом высказывании скрыто зашифрованное послание. И жутковато даже от того, как хорошо они понимают друг друга, хоть и общаются очень недолго. Пацан на что-то отвлекается и притихает, ветерок у воды прохладный, гомон цикад умиротворяющий, а шелест листьев убаюкивающий. Хорошо. Впервые за несколько долгих часов тяжёлой липкой жары, наконец, хорошо. — Я занимаюсь с репетиторами, — снова прерывает его мысли Шинсо. — Не с местными, конечно, — тут же добавляет он на вопросительно вздёрнутую бровь. — Онлайн. Готовлюсь к экзаменам, только с сочинением глухо пока. — Ну, время еще есть, — успокаивает его мужчина, не открывая глаз. Веки уже слишком тяжелы, чтобы их поднимать. И что-то во всём этом есть такое знакомое. И вода, и цикады, и разговор про университет, и родителей. И понимание невысказанных слов, и… Он. Шота снова погружается в море полудрёмы, тянет за невидимую ниточку что-то уходящее. Оно сейчас так близко — он уверен, в этот раз не ускользнёт. Вода. Вода — это важно, но почему?.. И цикады важны, и лето, и посторонний шум… Почему?.. Потому что тогда они были мокрыми. Какие-то алкаши утопили их велик в реке, и пришлось лезть его доставать. А потом они сидели у автомата с кофе, сохли и говорили про планы на будущее, обсуждали экзамены и учителей. Он и… Мицуки.***
Они на скамейке возле кофейного автомата Boss — пятьсот йен за банку — таких полным полно в столице, и только два в Цуру. Здесь — у бывшей автобусной остановки — и возле здания мэрии. Шота сидит, ссутулившись и склонив голову так, что за длинными волосами не видно лица, и крутит в руках почти полную банку латте. От жары и постоянного пребывания в руках она уже успела порядочно нагреться, так что кофе стал слишком сладким и противным, чтобы его пить, но он не выпускает её почему-то. Вертит, позволяя эмблеме компании — профилю какого-то пожилого европейца с трубкой во рту — скрываться в ладонях. Мицуки сидит рядом с ним — ближе, чем полагается, но недостаточно близко, чтобы считать это вторжением в личное пространство: одна рука покоится на спинке скамейки рядом со спиной Аизавы, а второй Мицуки размахивает в воздухе, с восторгом рассказывая о последнем экзамене. Его пустая банка американо отправилась в урну ещё минут десять назад. Шоте немного стыдно, что не осилил свой — всё-так Мицуки угостил его, но с другой стороны, он же не виноват, что от его болтовни Шота скис на середине банки. — Я даже не думал, что Юки-сэнсэй просто пройдёт мимо! Эта старая грымза, похоже, порядочно ослепла, раз не заметила мою шпору! Вот же повезло, а, Шота? Шота мычит что-то похожее на согласие, всё так же вертя в руках банку. Он не смотрит на друга. Он знает его наизусть: каждую острую линию, каждую ссадину, каждый шрам — они вместе их зарабатывали, в конце концов. А ещё он знает, что отчего-то ему всегда не по себе под пристальным взглядом его пронзительно-зелёных глаз, а широкая зубастая улыбка Мицуки дарит приятное тепло в груди. Они дружат со средней школы, и такая реакция у него была всегда, но если раньше он считал, что это потому что они близкие друзья, то теперь… теперь ему кажется, что здесь нечто большее, и от осознания, что всё это скоро закончится, ему не по себе. Это их последнее лето. На следующий год начнутся выпускные экзамены, он засядет за учебники, забыв обо всём на свете, и времени на встречи с друзьями не останется. Времени на Мицуки не останется. — Мицуки… — он поднимает голову на закатное небо, кончики сырых ещё после купания в реке волос холодят шею. — Что думаешь делать после школы? — А? В смысле? Шота, наконец, поворачивается к нему — внимательные зелёные глаза отражают золотистый свет закатного солнца. «Красивый», — думает Шота, скользя взглядом по короткому ёжику чёрных волос, загорелым плечам в белой безрукавке, местами ещё мокрой и прилипающей к телу, и сильным ногам в коротких футбольных шортах, уже успевших высохнуть. Сердце глухо бухает в грудную клетку. — Ну, когда мы выпустимся, — он моргает, и снова смотрит другу в глаза. Это вообще нормально, что у него так вспыхивают щеки сейчас? — Да ничего, — парень просто пожимает плечами. — Останусь помогать отцу на стройке, продолжу семейный бизнес. — И ты не думаешь, что… Не думаешь о других вариантах? Мицуки хмурится вопросительно, потом понимающе улыбается. — Ты говоришь о Токио сейчас, да? Этот байкер из Токио так запал тебе в душу? Последние несколько месяцев он и правда не может перестать думать о столице. В Токио столько всего интересного: таинственные иностранцы и красивые, но пугающие женщины, кофе со льдом и сиропами, горящие огнями высотные здания и библиотеки размером с их маленький городок. — Там… много возможностей, — кивает Шота, отводя взгляд. А ещё там не будет этого мерзкого липкого ощущения, что каждая знакомая кошка следит за тобой, что каждое твоё слово и каждое твоё действие известно всем и каждому. Там можно быть кем угодно. С кем угодно. Там, в большом городе, никому не будет до тебя дела. — Мы могли бы поступить вместе и... Он не знает, что «и», но думать о расставании с Мицуки невыносимо, как и представлять себя здесь же несколько лет спустя. Кем он станет, оставшись помогать родителям на ферме? Он ненавидит это уже сейчас. Пробуждения в раннюю рань, обжигающе ледяную воду горных рек, палящее солнце и бесконечное ворочанье камней. Бесконечное одно и то же изо дня в день. Конечно, Мицуки в этом плане проще. Его отец заведует строительной компанией, занимающейся сносом — единственной во всей префектуре — и пусть его будущее это не взрывание старых зданий, а бумажная работа, но… — Ты же любишь химию, мог бы попробоваться в Тодай.²⁸ — Ну… не знаю, — тянет друг. И внезапно придвигается ещё ближе, ухмыляется и прислоняется лбом ко лбу Шоты. — А что, боишься, не протянешь там без меня, а? Он вздрагивает от неожиданности, банка выпадает из рук, дыхание выпадает из лёгких вслед за ней. Шота хмурится, стараясь не выдать своего замешательства и отодвинуться. Но тело словно бы каменеет. В горле пересыхает, а сердце начинает стучать так быстро, что кажется вот-вот сломает рёбра. В зелёных глазах блестит недоумение, и Шота находит в себе силы оттолкнуть парня. — Придурок! Чего липнешь?! — рычит он, вскакивая со скамейки. — Кофе из-за тебя пролил.. Почему вдруг стало так… не по себе? — Домой пошли, поздно уже, — всё ещё смущённый, Шота поворачивается к скамейке спиной и прячет руки в карманы своих чёрных спортивных штанов. — И вообще, это ты, придурок, без меня ни дня не протянешь! За спиной весело фыркают. — Ещё посмотрим! — кричит он, подскочив и хлопнув Шоту по плечу, чуть не выбивая из него дух. Мицуки занимается бейсболом, и его удары будут посильнее шотиных. Пока он приводит своё дыхание в порядок, Мицуки выкатывает велик из-за лавочки и взбирается на него. — Садись скорее! Шота послушно залезает на багажник. Велосипед уже полностью высох, даже сидение. И не скажешь, что всего час назад какие-то пьяные уроды утопили его в реке и чуть не скинули вслед за ним Аизаву. — Что мы родителям твоим скажем? — спрашивает он, пока друг выруливает на дорогу. Велодорожек здесь нет — да и зачем? Автобусы здесь не ходят, грузовики проезжают раз в месяц, а у жителей городка машины-жуки, плетущиеся со скоростью черепахи по гравию. Их можно не опасаться. — Что утопили велик в реке, потому что придурки, что ещё мы можем им сказать? — ветер доносит до него смех Мицуки. Действительно, о драке с местными пьяницами упоминать, пожалуй, не стоит. Дорога до фермы, где живет Шота, занимает всего каких-то пятнадцать минут, однако уже на середине пути темнеет. Ветер приносит прохладу, запах леса и гулкое пение насекомых в кустах. — Спасибо, — у узкой дорожки, ведущей к задней калитке, Аизава слезает с багажника и зарывается рукой в высохшие волосы, убирая их с лица. Мицуки зачем-то тоже слезает. — Я подумаю над твоим предложением, Шота, — тихо говорит он, кладя руку ему на плечо. Он смотрит себе под ноги, пальцы чуть подрагивают на плече (видимо, от долгой поездки по гравию — Шоту и самого потряхивает). — Но тебе придётся помочь мне с английским, если я всё же решусь! Лучше тебя его в классе никто не знает. — Угу, — Шота похлопывает его по плечу в ответ и спешит к калитке.***
Аизава открывает глаза и смотрит на парня перед собой. Фиолетовые волосы, торчащие в разные стороны, пальцы в воде в попытке коснуться карпов, мятая рубашка расстёгнутая чуть ли не наполовину. Шинсо Хитоши — парень с решенной судьбой, тяжёлыми отношениями с родителями и абсолютным нежеланием с этим мириться. Парень, который нагло курит в школе, заваливается к своему учителю в гости, как к себе домой, и плохо говорит по-японски. И причём тут Мицуки?.. Из общего у Хитоши и Мицуки только безграничная готовность влезть в любой интересный кипиш и предрешённая родителями судьба. Мицуки со своей смирился, и когда предложение поступления в Тодай было отвергнуто суровым родителем, даже не стал сопротивляться. Хитоши же активно бунтует. Но бунтует он не просто потому что может, а потому что всяк, кто не обламывается считать себя взрослым и ответственным, просто ставит его перед фактом, но на логичные вопросы, что будет дальше и как всё это должно работать, никто отчего-то не отвечает. А так они совершенно разные: острый язык против вечной белозубой улыбки, наглость и упорство вместо умения договариваться и вызывающе яркая копна волос вместо простой стрижки под машинку для удобства. И едва ли Хитоши вообще задумывается, откуда и как на его карте появляются деньги — в отличие от Мицуки, который на свои карманные расходы зарабатывал сам. — Получилось! — вдруг вскрикивает Шинсо, подскакивая. — Я погладил карпа! А ты можешь? — и он высовывает язык, бросая вызов. Аизава смеётся. Только этого ему не хватало. Карпов гладить. Они же не кошки. — Я… — начинает было он, но вибрация в кармане штанов прерывает его мысли. Он достаёт телефон. Намкён спрашивает, не соизволит ли Шота дотащить-таки свою задницу до его байка. — Aigh, kid, playtime is over, — говорит он, поднимаясь. — You gotta get home before dark. ²⁹ — Why? All my friends come out in the dark! ³⁰ — передразнивает он, но тоже согласно поднимается. То ли Шота всё же донес до него какие-то правила, то ли и сам он уже хочет домой. — Выведешь меня из парка, чтобы я вызвал машину? На метро не поеду, даже не проси! Шота кивает и принимается собирать свои вещи. Иногда в его сердце появляется это тревожное тянущее чувство, словно бы он уже очень давно что-то или кого-то ищет. Как если бы всё своё детство он коллекционировал причудливые камушки и памятный мусор, а по приезде в Токио… растерял? Нет, скорее у него их растащили. Понемногу. Где-то — соседи в общаге, где-то — случайные попутчики в метро, друзья и знакомые, начальники и коллеги, кому-то он что-то подарил сам… Его растаскали по частям, не оставив ничего взамен. Разглядывая перепачканные землёй штаны Шинсо, бодро идущего впереди, словно бы точно знающего, куда он идёт, Аизава думает, что, возможно, пора бросить попытки найти давно потерянное. И начать искать что-то новое?.. _______________________ ¹Oh, well. Another day, another dollar, after all. — Ну… ещё один день, ещё один доллар, как бы то ни было. ²«I went to the gift shop to buy a keychain with London Tower on it! I paid 5 pounds for it» — «Я зашла в сувенирную лавку, чтобы купить брелок с Лондонском Тауэром. Я заплатила за него пять фунтов» ³I’ve tried so hard and got so far But in the end… Я так старался, столько смог, Ну а итог... Linkin Park — In the End ⁴Whoa, open your soul Maybe lose control Inside of this phenomenon Хой, душу открой, К чёрту контроль В этом явлении Thousand Foot Krutch — Phenomenon ⁵ — Only me, myself and I — Только я, лично я и моя собственная персона ⁶— Gotta give me some credit, kid. — Прояви немного снисхождения, шкет. ⁷— Not like I care, of course, — Не то, чтобы меня это парило, конечно... ⁸ Все социальные нормы, которые он знал went the fuck down the rabbit hole. — Все социальные нормы, которые он знал, нахер улетели вниз по кроличьей норе. ⁹— He’s seventeen and failure in communication can be fatal for his building character. Ему семнадцать, и его проблемы в общении могут быть фатальны для формирования личности ¹⁰ — You are quite observant, sensei, — А вы довольно наблюдательны, сэнсэй ¹¹ Unless you want your kid to end up mentally fucked up… — Если ты конечно не хочешь, чтобы твой ребёнок в итоге съехал с катушек… ¹² — Isn’t it your biggest fan, sen-sei? — Разве это не самая большая твоя фанатка, а, сэн-сэй? ¹³ Shut your mouth — Рот прикрой ¹⁴ — Yeah, sen-sei, how can I ever express my gratitude? Should I buy you a drink? Or an ice-cream, considering it is so hot today? — Да, сэн-сэй, как же я когда-либо смогу выразить вам свою признательность? Может быть, стоит купить вам напиток? Или мороженое, учитывая, как жарко сегодня? — ‘Kay, leggo! unless you wanna play this game, sen-sei?¹⁵ — Окей, идём! Если ты конечно и дальше не хочешь играть в эту игру, а, сэнсэй? ¹⁶ «for real?» — «правда что ли?» ¹⁷ I’d say even too interesting sometimes. Makes you wanna continue it after school. — Я бы сказал, иногда даже слишком. Настолько, что хочется продолжить и после школы. ¹⁸ This big mouth is gonna be the death of them both. — Этот большой рот точно станет могилой им обоим. ¹⁹ — Don’t ya worry, teach, the hobos and the junk hogs are still around every corner. Oh and Balto gets rustier each year. — Не беспокойся, учитель, бомжи и торчебосы всё ещё поджидают тебя за каждым углом. А, и Балто с каждым годом всё ржавее. ²⁰ десять тысяч йен — самая большая купюра в Японии, эквивалентна российским 5 тысячам рублей ²¹ if you set your mind to it — если ты настроишься на это ²² «Sorry!» — Извините! ²³— Talk more like this, kid, I dare you. — Поговори мне ещё тут, пацан! ²⁴— Try me, — Дай мне шанс. ²⁵ бабл ти — Bubble tea, буквально «чай с шариками». Холодный чайный напиток, в который обычно добавлены «жемчужины» — сладкие желейные шарики, сделанные из тапиоки ²⁶— Do you still want the ice cream you deserve? — Всё ещё хочешь мороженое, которое ты любезно заслужил? ²⁷— Daredevil. — Вызов. ²⁸ Токийский университет (яп. Токё Дайгаку, сокр. Тодай) — один из известнейших университетов Японии, знаменитый также своими исследовательскими лабораториями ²⁹ — Aigh, kid, playtime is over. You gotta get home before dark. — Лан, парень, время игр закончено. Тебе нужно успеть домой до того, как стемнеет. ³⁰ — Why? All my friends come out in the dark! — Почему? Все мои дружки вылезают только в темноте!