дышу;

Как быстро можно прорасти в квартире, пропитывая собою каждый уголок, придавая при этом глубинный смысл каждой детали? Две недели, месяц или год? А сколько ноликов после единички на счету банковской карты при этом понадобится? Ответ Чонгука нисколько не колышет, пока всё это является причиной улыбки того, кто буквально стал единственным источником счастья в пасмурно-серой повседневности, исключительным событием в бесконечном дне сурка, благодаря которому это уже не пытка, а наивысшее блаженство. И если Чонгук в быту прагматичен до мозга костей — дайте мыло, бритву, зубную щетку, да пару вафельных полотенец — сойдёт, и так нормально, то Тэхён напротив, словно художник в плену у музы, а перед ним не просто помещение, а чистый холст и набор карандашей, мелков, фломастеров и масленых красок во всём цветовом многообразии. Две зубные щётки из набора под заказ — белая с чёрными щетинками, и черная с белыми — первооснова китайской философии в стаканчике у зеркальца по соседству с бритвенными станками; гипоаллергенный гель для душа без красителей и запаха — потому что «кожа должна пахнуть кожей, Чонгук»; бессульфатный шампунь с добавлением ментола — ад для глаз, но гарантированный прилив бодрости в утро, начинающееся много раньше, чем хотелось бы; пара всегда свежих ослепительно белых махровых полотенец; два халата модели кимано с запахом из мако-сатина с тонкой махровой подкладкой в выдержанных расцветках — стиль, удобство и качество в одном флаконе, а как приятно на кожу после бодрящего контрастного душа в раннее утро, когда веки, словно на них вылили пару тюбиков клея — едва отлипают верхнее от нижнего. Белый кафель, белая угловая ванная из сталь-эмали, такие же белые стены, декорированные под мрамор — и с всё это уже не просто ванная комната, а настоящий мастерпис дизайнерской мысли, абсолютно противоречащий гостиной, сплошь и всюду уставленной растениями, с головой погружающей в наркоманскую сказку, чудом не забывшую быть уютной. Никакого минимализма и контемпорари, скорее внебрачный ребёнок лофта и рустика, слегка балующийся экстази: дерево, дерево, каменная панорама на стене, дерево, китайские бумажные фонарики с большими черными иероглифами и всевозможные мелкие источники света в виде гирлянд, неоновая надпись «euphoria» прямо над плазмой, мягчайший велюровый диван по центру, усеянный подушками в виде мафинов и пончиков, тяжёлые тёмно-зелёные шторы в едва заметную крапинку, и снова дерево, да черт возьми, как это вообще может сочетаться еще и в таком маленьком пространстве?! Не спрашивайте, Тэхён всё равно не ответит, лишь загадочно улыбнётся и, приставив указательный палец к губам, скроется за дверью спальни, которая, к слову, поразила бы своим видом не меньше, но пусть это останется на ваше воображение. Невиданный рай, поражающий своей полифонией и диссонансом, расцветший в небольшой квартирке; место, к которому Чонгук готов ступнями прирасти, потому что всем остальным — и сердцем, и душой — уже и явно намертво, ведь в каждой детали и в каждом запахе, на который только откликнутся рецепторы — он. И рядом, уткнувшись в плечо, и в мыслях, неизменно — тоже он. И только об одном остаётся молить высшие силы, в которые теперь верится, хоть и без большой охоты, хоть и с перманентным беспокойством, мысли, которая, временами, заставляет поджилки трястись, а сердце с болью сжиматься — только бы это оставалось неизменным, только бы изо дня в день находить ответную любовь (одержимость?) в глазах цвета лунного камня. четверг, 30 декабря Нежность скользит в каждом слове, в каждом жесте, в том, как Чонгук переливает молоко в широкую фарфоровую кружку с витиеватыми цветочными росписями бледно розового цвета. На этот раз из тыквенных семечек, слегка тёплое, приправленное кардамоном, корицей и звёздочкой гвоздики. На изысканном серебристом подносе, натёртом до блеска, небольшая тарелка из того же чайного сервиза, на которой причудливый десерт с бисквитом насыщенно-зелёного цвета, присыпанный сухим молоком, точно внезапный снег на сочной траве — отнюдь не просто так, и этому привито особое значение. Шатен любуется получившейся композицией, пока несёт поднос, маленькими шагами направляясь в сторону спальни. Утро для него началось раньше на добрых четыре часа, чем в обычные рабочие дни, лишь бы успеть всё приготовить до того, как тэхёновых век коснутся лучи солнца, настойчиво упрашивая явить миру самый необыкновенный на свете взгляд. Со всех сил контролируя уровень шума каждого движения, парень проскальзывает в комнату, едва ли удачно огибая дверной косяк, и слышит хриплое: — И тебе доброе утро, — совсем не сонно, прилежно восседая на кровати, сложив ладошки одна поверх другой, тая улыбку в уголках губ. — О, как, — в этот момент Чонгук таки стукается голенью о внезапно появившийся из неоткуда комод, но изыски утренних стараний чудом остаются в прежнем состоянии под облегчённый вздох, — и как давно оно для тебя доброе? — парень аккуратно укладывает поднос на тэхёновы колени. — Когда опрокинулась, м-м, кружка? — Сахарница, — раздосадовано понимая, что сюрприз не удался, шатен цокает, чёрт бы побрал эти непослушные конечности, которые, кстати, успели обзавестись не одним пластырем. Чонгук с трудом припоминает, когда в последний раз до сегодняшнего утра прикасался к чему-то кроме холодильника и микроволновки, и именно в таком порядке. Не то, чтобы он был против готовки, просто крошечная кухонька — едва ли два на три — слишком тесная для двоих, быстро ставшая излюбленным местом обитания Тэхёна, которым изо дня в день претворяются в жизнь рецепты блюд из многочисленных видеороликов на youtube с первоклассными авторскими штрижками Гордону Рамзи на зависть. Тэхён теперь тоже участвует в приёмах пищи, но без особого удовольствия, и далеко не во всех, но всегда пробует, прежде чем позволить Чонгуку вновь растить животик, уплетая очередной кулинарный шедевр за обе щеки. — А разве свечи обычно не ко дню рождения? — в глазах играет переливами восторг и искреннее изумление. В ответ шатен вновь улыбается таинственно, поднося огонёк пламени к фитилю тонкой свечи стильного черного цвета, смакуя в голове предстоящее удивление Тэхёна внезапно проросшей из-под паркета ёлке в гостиной рядом с плазмой, играющей всеми цветами радуги до самой макушки, вероятно, безвкусно, вписываясь во всю какофонию — возможно, но безусловно мило, с коробками под пушистыми искусственными ветвями. Всё так: свечи — к именинам, а снег и гирлянды — к новому году, но не для них, не в этом зачарованном мирке в тридцать квадратов. Эдакий конгломерат всех традиций сразу, плевать что там и кто где прописал. 30 декабря, затерявшееся по центру двух крупных праздников, пусть и не кричит с календаря ярко-красными цифрами, но, за день до, все приготовления подошли к завершению: на руках последняя массивная коробка с почты с квадратной улыбкой любимого лица в качестве начинки и пакет необходимых продуктов (больше, чем просто прихоть), а значит следующее утро — самое подходящее для внезапного сюрприза. — Это для того, чтобы ты загадал желание, — пламя ровной солнечной каплей тянется вверх, пару раз дрогнув. — Ох, и как мне быть? — ласковая усмешка, спрятанная в смуглой ладошке, — ведь все мои уже сбылись. Мягкие пухлые губы вместо десерта? О, боже мой, тысячу и миллион раз «да».

***

— Можно? — от нетерпения по тэхёновым рукам идёт мелкая дрожь, пока в глазах непередаваемой красоты, почти что полностью скрываемых под сильно отросшей вьющейся пепельно-русой чёлкой, плещется восторг размером в несколько галактик, обрушаясь на Чонгука, сидящего напротив, лавиной тёплых чувств, которые когда-нибудь точно перестанут в нём умещаться; вот так и перельются через край, смывая города и страны с континентами на своём пути, расползутся по просторам необъятного космоса, внезапно оказавшегося поразительно крошечным, оповещая каждую встречную планету о любви невероятной силы. Довольно массивная коробка прямо между ними, Чонгуком лично завёрнутая в однотонную орехово-коричневую крафт-бумагу и перевязанная плетённой жёсткой нитью, с небольшой еловой веточкой и крошечным звенящим колокольчиком вместо бантика, заставляет сердце Тэхёна сокращаться с каждым мгновением всё быстрее. Густые тёмные брови пританцовывают туда-сюда, пока их владелец что-то возмущенно бормочет, ёрзая от мучительного ожидания, словно маленький ребёнок в своей безразмерной ультрамягкой плюшевой толстовке с большим капюшоном с медвежьими ушками, натянутым на макушку — такой уютный и тёплый — сгрести в охапку, укрыть от внешнего мира и обнимать, обнимать, обнимать. Чонгук с упоением впитывает весь спектр эмоций дорогого сердцу лица, бережно заворачивая каждую на долгую память, пока «люблюлюблюлюблю» проносится по кругу вновь и вновь, словно на зажёванной плёнке на старой кассете. — Чонгук! — ладони по обе стороны лица заставляют вдруг очнуться, непроизвольно податься вперёд и украсть поцелуй с губ, застывших в возмущенной гримасе, — да ты же меня совсем не слушал! — Так и есть, — ни капельки стыда в абсолютно счастливом лице, лишь «кроличья» улыбка с прищуром, образующая гармошку морщинок на носу и в уголках глаз, — скорее открывай! — с энтузиазмом кивая на подарок подбородком, будто не он сам растягивал ожидание. Терпения — лишь мелкие крупицы, но «медвежонок» не спешит, аккуратно развязывает нить без помощи предложенных ножниц, укладывая её и украшения рядом с собой, деликатно разворачивает — лишь бы не порвать! — игриво шуршащую бумагу, обнажая такого же цвета коробку, которая, к счастью, не переклеена скотчем. Картонные уголки с трепетом отгибаются, открывая взор на массивную квадратную шкатулку-сундук из чёрного, покрытого лаком, дерева. Тэхён тянет носом приятный запах древесины, проводит пальцами по идеально гладкой поверхности, поднимая восторженный взгляд на Чонгука — «неужели это…?», «оно самое». Тэхён с замиранием сердца отодвигает защелку и приподнимает увесистую крышку, самозабвенно разглядывая внутренний механизм ретро-патефона Voxonette тридцатых годов, и откуда только Чонгук нарыл такой раритет: точь-в-точь такой же, что на картинке, случайно попавшейся Тэхёну в бесконечной паутине, окатившей мощной волной воспоминаний, заставив нырнуть в объятия Морфея на несколько часов. — Правда, он отреставрированный, поэтому неизвестно, сколько он в итоге прослужит, — шатен ныряет в инструкцию, — но случись что, я куплю новый. Тэхён догадывался, что Чонгук завалил его горами винила за ускользнувшую осень не просто так: Чарли Паркер, Майлс Дэвис, Орнетт Коулман, конечно же, излюбленный Курт Эллинг, и ещё пару десятков гениев мира джаза частенько выкрашивали утро, день и вечер в изысканный глянец своей великолепной музыкой, ненавязчиво льющейся из больших полуметровых колонок, но, относительно недавно, композиции, пластинка за пластинкой, начали громоздиться на маленькой тумбочке возле комода в спальне, пока не было решено купить отдельный шкаф с диагональными полками специально для их хранения, немного прогадав с размером. Утонченным жестом — словно кадры из старого фильма — перемещая крошечное солнце на конце тоненькой палочки от фитиля к фитилю, придавая вечеру пикантные тона и бархатистость, устанавливая иголку на плавно вращающийся диск, позволив кристально чистой мелодии с тонким потрескиванием сухих веток в пламени походного костра ненавязчиво рассеиваться по комнате, окутанной приятным полумраком, легонько прикасаясь к стенам и возвращаясь обратно, обостряя нежность, порождая ряд пряных чувств, мгновенно набирающих обороты, утягивая в свой неистовый вихрь; детская искренность в ласковом прищуре, чистейшее обожание во взгляде — глаза в глаза; наэлектризованное притяжение, которое чувствуешь физически: онемением в кистях, накаляющимся кислородом в лёгких, гулким пульсом в каждой точке тела. «Я люблю тебя» — не в словах и не в буквах, но в утяжеленном дыхании, в трепетных касаниях пальцев, настойчивость и деликатность сплелись в них воедино; плюшевая толстовка с незаслуженной ненавистью летит куда-то в сторону балконной дверцы, а в голую кожу спины впивается что-то колючее, но это волнует Тэхёна в последнюю очередь; смазанный по скуле поцелуй, стекающий к подставленной, точно приглашающей шее: «размажь по мне пурпурные пятна вселенной, ведь мне тоже это нравится». Пальцы скользят под резинку домашних штанов, срывая их с бельём, а вместе с ними и первый тихий стон с пересохших губ, безрезультатно смачиваемых слюной снова и снова, окатывая шатена волной жара; за окном метель и стужа? — собачий бред, не иначе, ведь Чонгуку жарко настолько, что проткни его сейчас ножом — ковёр зальёт кипящая магма. Глубокий поцелуй грозится допить остатки здравомыслия, и Чонгук резко отстраняется прежде, громко сглатывая вязкую слюну, чтобы приподняться и подхватить разгоряченное тело под бёдра, попутно получив слабый толчок в плечо и недовольный стон — «какого черта тянуть, если можно прямо на ковре», «твоя поясница не скажет тебе спасибо». Переместившись в спальню на кровать, аккуратно уложив плавящееся, словно воск, тело на шёлковые простыни, нащупав заветный тюбик, попутно смахивая с прикроватной тумбочки всё остальное, Чонгук проталкивает обильно смазанные смазкой пальцы в тугое колечко мышц. Короткие сдавленные стоны и подмахивания бёдрами в такт движениям вонзаются иглами под кожу, заставляя до ощутимой боли закусить губу; и наслаждение, и пытка — наблюдать со стороны, как по бронзовой коже рассыпаются солоноватые бусинки — собрать бы каждую губами — обязательно, но чуть позже; как, едва заметные, тени от ресниц дрожат на раскрасневшихся щеках; как «сломанная» улыбка, то исчезает, то появляется, стоит Чонгуку толкнуться пальцами под нужным углом. Плавный толчок, выбивающий воздух из лёгких, а душу из тела; голова Чонгука запрокинута назад, рот приоткрыт, а под опущенными веками рождаются новые звезды, выжигающие сетчатку своим ослепительным сиянием. Движение за движением, словно покачивание на волнах — нежные и тягучие; нарастающий жар внизу живота, касание губами к горящей коже, низкие гортанные стоны у самого уха обволакивают, согревая и сжигая единовременно — все ощущение смешиваются в одно умопомрачительное, доводящее до настоящего безумия. Пальцы, сомкнутые тугим кольцом, двигаются вдоль горячей плоти в такт движениям бёдер, заставляя Тэхёна извиваться и мычать, оставлять на спине шатена длинные красные полосы, плотнее сжимая его изнутри. Еще мгновение, и Тэхёна скручивает острый оргазм; надсадный стон прокатывается по спальне, пока мутно-белая жидкость толчками брызгает на живот, длинные пальцы путаются в чонгуковых волосах, сжимая их на затылке, а тело тут же обмякает, буквально растекаясь по постели. Тело шатена содрогается следом, утопая в сладкой болезненной истоме; Чонгук замирает, закатывая глаза, раскрошившись до атомов — и как теперь собрать себя обратно? Медленно, как на самом тормозном компьютере, реальность прогружается кадр за кадром; парень опускает затуманенный взгляд из-под полуприкрытых век на поломанное удовольствием лицо, наклоняется к ключице, царапая зубами выпирающую косточку, из последних сил орошая нежностью, сантиметр за сантиметром, тэхёнову кожу. Вселенская усталость обваливается на тела обоих, принуждая сомкнуть веки и в ту же секунду провалиться в сон, будучи вплетёнными в тела друг друга.

***

Неприятный холодок прокатывается по коже где-то в районе шестого, вынуждая поёжиться и приоткрыть глаза. Скомканный сгусток залитых лунным светом простыней на второй половине кровати заставляет в ту же секунду сморгнуть остатки сна и приподняться, пустившись растерянным взглядом по комнате. Парень задерживает дыхание и прислушивается: из гостиной доносится ненавязчивое пение Рики Нельсона в сопровождении хора и гитарных рифов — одна из любимиц Тэхёна. Чонгук тихими шагами направляется к двери и медленно поворачивает ручку, моля её скрипеть как можно тише. Оказавшись в гостиной, парень, кутаясь в подхваченный со стула кардиган, утыкается взглядом в балкон и замирает. Тэхён стоит, прикрыв глаза, пока маленькие сверкающие снежинки замедленно кружатся и ложатся на волнистые локоны не спеша таять, лунный свет очерчивает идеальный профиль, окутанный клубами пара, играет на коже переливами синевы, рождая на глазах Чонгука очередную сказку, непроизвольно побуждая последнего, словно под гипнозом, замедленными шагами двигаться навстречу. Когда плеча касается теплая рука, Тэхён не вздрагивает, послушно поворачивается к Чонгуку, позволяя завернуться себя в тёплый плед почти по самую макушку, смотрит с тёплой улыбкой, танцующей в игривом взгляде. Сказать так много, не произнося ни слова — особое умение, подвластное лишь ему одному. Вытянутая ладонь — приглашающий жест (в свою жизнь до её завершения?) — на которую незамедлительно опускается рука Тэхёна, утягивает его к себе, прижимая к груди. Тепло тэхёнова тела, запах его волос, его руки, низкий бархатный голос, дыхание — всё это вобрать в себя, отдав взамен ровно столько же, и даже больше. Мелодия едва ли достигает их ушей, сопровождая плавное покачивание двух силуэтов из стороны в сторону, давно забывших о холоде, времени и всём остальном мире. — Останься со мной навсегда. Безмолвный ответ тает вместе со снежинками на тёплой коже цвета осенних переливов.