Hong Jue (红绝 Hóng Jué) — Hu Xia (胡夏)
Воспитание ребенка — задача не из легких. Сяо Чжаню пришлось слишком рано осознать это. Ничего не произойдет по щелчку пальцев. Ребенок — это не приложение в телефоне, работающее по написанной для него программе. Ребенок не станет вести себя так, как ты того пожелаешь, если им не заниматься. Сяо Чжань струсил, когда узнал о том, что у него будет ребенок. Испугался ответственности. На то, чтобы взять себя в руки, понадобилось время. Можно сколько угодно винить его в этом, но он был слишком молод, у него были амбиции, планы. Вроде бы и голова на плечах была, только непонятно, куда она делась в тот вечер, когда они с его молодой женой решили не предохраняться. Нет, Сяо Чжань даже мысли не допустил о том, чтобы избавиться от беременности. В отличие от его супруги, которая ударилась в страшнейшую панику. Небеса, как же они поругались в тот раз!.. Сяо Чжань и предположить не мог, что с уст Цао Синь могут слететь такие страшные слова! Кажется, они кричали так сильно, что в комнате тряслись стены. Она впервые сказала, что ненавидит его и со злостью запустила в него какую-то книжку. Он не стал уворачиваться, застыв от ее резких слов, и книга больно ударила его в грудь острым краем твердой обложки. Но в сердце было больнее. Цао Синь испугалась и кинулась к нему, со стоном осев на пол у его ног. Он подумал, что ей стало плохо, но она лишь заплакала, сквозь всхлипы прося у него прощение и целуя его руки. Она поклялась, что никогда больше не скажет дурного об их будущем малыше, и Сяо Чжань с облегчением выдохнул, выбросив из головы ее резкие слова. Было страшно, но он вполне мог с этим справиться. Он был не один. Сяо Чжань с каждым днем все смелее и смелее думал о том, что они станут хорошими родителями. Он пытался вспомнить, как воспитывали его, но, честно говоря, вскоре забросил это дело. Он не считал своих родителей хорошим примером для подражания. Был благодарен им за то, что дали ему жизнь, но понял: когда у него родится ребенок, он не будет следовать «традициям». Будучи воспитанными в жестких реалиях идеологического хаоса и тяжелых последствий кампаний, проводимых правительством, родители Сяо Чжаня не отличались особенной нежностью по отношению к своему ребенку. Жизнь менялась, страна развивалась, и люди вместе с ней, но души тех, кто родился в тяжелое и непонятное время после разрухи, какими-то искалеченными так и остались*. Наверное, приспособиться к новой жизни экономически успешной державы старшим было гораздо сложнее, чем Сяо Чжаню, который родился, не зная, что такое протесты, демонстрации, голод и ярость угнетенной толпы. Родители были слишком заняты тем, что пытались влиться в сумасшедший ритм обновленной страны, и Сяо Чжань не мог винить их в этом. Конечно, он понимал, что далеко не все родители так холодно относились к своим отпрыскам, и занятость на работе, объяснявшаяся попыткой поскорее наладить жизнь и принести в дом достаток, служила лишь ничтожной отговоркой, скрывавшей за собой самое банальное равнодушие. Оно едким дымом проникало в легкие каждый раз, когда Сяо Чжань понимал, что родителям совершенно плевать на то, как прошел его день и в каком настроении он пребывал. Он чувствовал их участие, когда им важно было знать, что ребенок их не позорит: хорошо учится, одевается подобающе приличному человеку, не зависает в плохой компании, здоровается с соседями, не сквернословит, не пьет, не курит, с девчонками налево-направо не спит. «Потеря лица» была для них страхом похуже смерти близкого, но Сяо Чжань почему-то все равно их любил. Любил, мечтая когда-нибудь завоевать их расположение. Любил, благодаря за жалкие мелочи вроде кривой улыбки, которую выдавил из себя отец, или взгляда матери, задержавшегося на нем чуть дольше обычного. Просто любил… Но осадок все-таки остался: вырос он, не особенно хорошо понимая, что такое забота. А ее всегда хотелось. Хотелось тепла и любви, если не родительской, то той, другой, что между мужчиной и женщиной (возраст-то был уже подходящий, чтобы начать думать об этом чувстве). Как в старых фильмах хотелось: такой отчаянной, сказочной, настоящей любви… В детстве Сяо Чжань обожал сбегать в обветшалый кинотеатр, что был в паре дворов от его дома, и на последние сбережения покупать билет на очередную слезливую мелодраму. Чаще всего зарубежную. С малолетства он не очень-то высоко ценил отечественную киноиндустрию, в большинстве своем ушедшую в развитие социальных тем и гражданской ответственности. Его жизнь сладкой назвать можно было с большой натяжкой, а развлекаться, просматривая фильмы о проблемах китайского общества, — так себе удовольствие. В зале его любимого кинотеатра почти всегда было пусто. Он был забыт: народ не любил смотреть американское кино, а это было в основном именно оно, тем более крутили его на языке оригинала. Китайцы смотрели «Яростный поток», «Лампы десятка тысяч домов» и «Жизнь У Сюня», а еще какие-то ставшие модными среди домохозяек сериалы, растянутые на полсотни эпизодов; они не жаловали американскую киноиндустрию, не утруждали себя изучением языка страны, в отношениях с которой стабильность если и была, то очень сомнительная. А Чжаню нравилось. Ему в политику лезть совсем не хотелось, а английский он знал хорошо, выучившись самостоятельно, поэтому с большим удовольствием смотрел все, что показывали в увядающем, никому, кроме него и еще пары странноватых людей, ненужном кинотеатре. Потрясающие картины он смотрел с замиранием сердца и томящимся чувством прекрасного, сквозь слезы, текущие по дрожащим пальцам, которые стыдливо прикрывали краснеющее лицо. Тогда он не мог точно понять: плачет ли от того, что актеры, играя, коснулись самого сердца, или все-таки от того, что в его жизни все совсем иначе. Без всякой любви. Без эмоций. Быть любимым вполне естественное желание для человека. Наверное, поэтому с годами возникла мысль: «Вот вырасту и…». И не будет так, как было со мной. Семья у меня будет счастливая: жена горячо любимая, веселая и заботливая (мама ведь скупа на эмоции). Я же никогда не стану отмахиваться от ребенка делами (как мой отец). Он будет расти, окруженный лаской (побалую хотя бы его, раз мне не рассказали, что это такое)… Сяо Чжань усмехнулся, вспоминая, как думал об этом, шатаясь по дворам после занятий в школе или позднего киносеанса. По первому пункту он явно промахнулся, с женой-то. По крайней мере, сейчас он вполне успешен, и есть надежда на то, чтобы не запороть два оставшихся. В этом уж он постарается. — Обещаешь? — Сяо Янь мило надула губки и свела бровки, исподлобья глядя на отца. Сяо Чжань честно постарался сдержать усмешку, сжав губы в узкую полоску, чтобы ненароком не обидеть дочку и не показывать ей свое веселье (этот разговор с отцом был для нее серьезным), но разве он мог противостоять ее очарованию? — Обещаю. — Справившись с эмоциями, наконец, сказал он, для пущей важности чинно кивнув. Личико девочки озарилось улыбкой, и она, восторженно взвизгнув, бросилась на шею присевшему на корточки отцу. Сяо Чжань обнял дочку, чувствуя, как по телу разливается тепло. Такое нужное, когда-то недостижимое. Родители вместе с детьми сновали туда-сюда, в группе стоял невообразимый шум, и только они вдвоем тихо застыли, нежась в своем мирке и не обращая внимание на посторонних. — Будешь волноваться… — Девочка нахмурилась, когда поняла, что сказала неправильно. — Не… Не переживай! Вот! И не забудь обещание! Садясь в автомобиль, он думал, что никогда в жизни не забудет ни единого обещания, данного дочери. Пусть сейчас совсем маленькое, это его обещание (Сяо Янь взяла с него слово, что сегодня он заберет ее до послеобеденного сна, раз вчера оставил ее на дядю Хайкуаня), Сяо Чжань не смел отмахиваться от данного слова. …Домой вчера он вернулся достаточно поздно: сначала застрял в пробке, потом вспомнил, что в холодильнике почти закончились продукты, и, чертыхнувшись, развернул машину к ближайшему супермаркету. Отстоял очередь к кассе, снова попал в пробку на обратном пути. Сяо Янь уже спала сладким сном, когда он, весьма потрепанный и до смерти уставший, ввалился домой под укоризненное качание головой в исполнении Хайкуаня, скрестившего на груди руки. Сяо Чжань с содроганием откинул мысль о том, что его друг порой напоминал суровую жену, да и вообще они вели себя, как супруги: по очереди забирали Сяо Янь из садика, воспитывали ее вместе, играли, кормили, оба укладывали спать (тут он подумал о том, что Хайкуаню такая мысль в голову уже приходила, и, возможно, поэтому он старался как можно скорее найти для него женщину). Однако в их случае участие его друга в семейной жизни Сяо Чжаня было неизбежно: один он вряд ли бы осилил все и сразу. — Завтра поедешь к этому своему студенту? — Пробормотал Хайкуань, раскладывая по полкам продукты и косо поглядывая на клюющего носом Сяо Чжаня, сидящего за столом. — Мгм. — Промычал тот. — Я обещал… Хочу узнать, все ли в порядке. И все-таки надо как-то уговорить его начать ходить на занятия, иначе его, и правда, отчислят. Хайкуань по-доброму усмехнулся и покачал головой. Пошло-поехало. — Одного ребенка тебе мало, что ли… — Проворчал он. — Если я до сих пор работаю преподавателем, значит, наверное, мало. — Устало хмыкнул Сяо Чжань и потянулся к чашке зеленого чая, которую поставил перед ним друг. — Когда до тебя уже дойдет, что ты не с первоклашками работаешь… — Вздохнул Лю Хайкуань. — Либо вернись в школу (а еще лучше, если ты примешь предложения от студий, которые готовы разорвать друг друга на части, лишь бы заполучить тебя в качестве дизайнера), либо прекрати принимать студентов за малолетних детей. Себе же проблем добавляешь, заботясь о том, о чем заботиться не имеет смысла. — Я уже говорил тебе: стоит мне принять их предложения, и моя дочь перестанет видеть меня. Ты хоть представляешь, как меня загрузят? Это же постоянная нервотрепка и разъезды по объектам, не говоря уже о том, как мне придется напрягаться, чтобы угодить капризным клиентам, у каждого из которых свои заскоки. — Ты ведь уже проходил через это. И прекрасно со всем справлялся. — Да, я был согласен на это, когда нам срочно нужны были деньги. — Сяо Чжань тяжело вздохнул и потер пальцами виски. — Когда мне не оставалось ничего, кроме как принимать помощь от тебя, Цзыи или Лу-Лу. Я брался за любой проект, только бы скопить денег и перестать выглядеть в ваших глазах неудачником. Нет, Хайкуань, молчи, и не смей возражать мне. Я знаю, как выглядел тогда… Теперь достаточно и того, что я получаю в университете. И благодаря тому, что я все еще работаю там, мой ребенок хотя бы знает, как выглядит ее отец — единственный родной человек, который у нее есть. Сяо Чжань ненадолго замолчал, большим пальцем выводя невидимые узоры на чашке, после чего сделал небольшой глоток чая и запальчиво продолжил, словно та усталость, что атаковала его, стоило ему переступить порог дома, уже исчезла: — Кстати, о моих детях. Забота — это разве плохо? Она в любом возрасте нужна и важна. Любому. И я прекрасно осознаю, сколько им лет. Кто бы в мои двадцать предложил позаботиться обо мне и моих проблемах: это же просто подарок! Вспомни себя. Неужели не было ни одного дня, когда тебе хотелось опустить руки, сесть и больше ничего не делать? Просто сдаться. Успокоить свою совесть, сказав себе, что все бесполезно и ничего не получится, и начать жалеть себя, заблудиться в этом чувстве только ради душевного спокойствия, потому что оно идет к чертям, когда ты начинаешь разгребать свои проблемы. Неужели никогда не было такого? Ага, теперь ты молчишь, потому что знаешь, что было. И у них бывает. — И у нас было, и у них бывает. — Согласно кивнул мужчина. — Только мы с тобой сами разгребали то, во что влезли, и что-то я не припомню, чтобы ты хоть у кого-нибудь просил помощи, когда… когда Цао Синь вас бросала. Ты… даже когда ты узнал, что она изменила тебе… — Хватит. — Резко прервал его Сяо Чжань. — Мы уже говорили об этом. Я не хочу слышать ее имя в своем доме. — Как скажешь. — Прошептал Хайкуань с досадой. — Да, речь не об этом. Я просто не хочу, чтобы однажды вместо «спасибо» в ответ на твою безграничную доброту тебе снова плюнули в душу. Сяо Чжань цокнул языком, покачав головой, и мягко произнес: — Хайкуань, я всего лишь делаю то, что, по моему мнению, должен делать хороший преподаватель. Они так много времени проводят на учебе: что школа, что университет, — это их второй дом. Но в их учебниках не написано, как контролировать свою злость или как реагировать на колкости, терпеть издевательства, потому что боишься получить за то, что стучишь на кого-то, или честно рассказать тому, кто в состоянии помочь. Они не знают, как разговаривать с теми, кто старше и выше по положению, тушуются, потому что боятся ошибок. Они не знают, что делать, когда кажется, что нет выхода. Они молчат об этом дома, потому что… потому что родители скажут, что они страдают ерундой. Разве после этого мы считаем своих родителей лучшими друзьями, которым можно доверить все? Мы ждем осуждения со всех сторон, когда самые близкие от нас отворачиваются, предпочитая закрыть глаза на проблемы. Вроде бы их и нет, если не видишь, хах… А я… я не хочу смотреть, как они вырастают закрытыми и неуверенными в себе и своих способностях. — Да-да, я так и понял… — Пробормотал Хайкуань. Он прикрыл глаза, мысленно напоминая себе, что никогда не мог переспорить Сяо Чжаня, если тот уже решил что-то для себя, и усмехнулся, когда в голову пришла мысль: «Хорошо, что Сяо Чжань никогда не хотел податься в юриспруденцию, иначе мне пришлось бы туго, встреться мы в судебном зале». После чего тихо передразнил, вспомнив с чего они начали: — «Кстати, о моих детях»… — Ты домой собираешься? — …Почему я все еще дружу с тобой?..***
Сяо Чжань, как и говорил, приехал в больницу перед работой. Схватив с пассажирского сидения автомобиля пакет, который умудрился подготовить с вечера, прежде чем упал без сил в собственную кровать, почти бегом поднялся в приемный покой и, получив разрешение пройти, помчался в палату Ибо. Время поджимало, ему еще нужно было добраться до университета и не опоздать на собственную пару. День обещал быть суматошным: занятия в группе (благо, у него в расписании сегодня стояла всего одна пара; Сяо Чжань мысленно поблагодарил госпожу Ву, которая предложила двум его группам отправиться на экскурсию в провинцию Шэньси), совещание, промывка мозгов в исполнении руководства, да в придачу его обязательно пригласят на беседу с инспектором полиции, чтобы разобраться во вчерашнем происшествии. Почему первым в очереди был он, а не хулиганы, избившие Ван Ибо до потери сознания, оставалось загадкой: их ведь нашли еще вчера, практически сразу после того, как университет подняла на уши новость о бессознательном студенте в луже собственной крови, лежащем в туалете. Одним словом, безумие, а не день. После всего этого он должен был умудриться забрать дочь раньше, чем воспитатели уложат детей в постель. Пообещал ведь. Ибо уже не спал. Он резко вздернул голову, когда в дверь постучали, и следом в палату вошел Сяо Чжань в белом халате, накинутом на плечи. Ван Ибо несколько раз моргнул и потряс головой, после чего снова уставился на мужчину. — О? Ибо, это твой старший брат? — Донеслось от противоположной стены, и Сяо Чжань недоуменно повернул голову следом, обнаруживая еще одного парня на второй кровати, которая вчера вечером пустовала. Возраста примерно того же, что и Ван Ибо, он лучезарно улыбнулся Сяо Чжаню и помахал рукой. — С утра медсестры только и делают, что шепчутся о «красивом гэгэ», который привез избитого паренька из сто тридцать второй палаты. Раз уж нас здесь двое, и избитый явно не я, — парень откинул одеяло, показывая загипсованную правую ногу, после чего легко постучал указательным пальцем по лбу (голова его была забинтована), — на скейте выскочил на дорогу, — уточнил он, — то речь, очевидно, об этом хмуром засранце. Он кивнул на мрачного Ибо, пытавшегося просверлить в незнакомом Сяо Чжаню парне дыру. — Я, кстати, Юй Бинь. — Сяо Чжань. — Улыбнулся мужчина, проходя, наконец, в палату и присаживаясь на стул возле кровати Ибо. Тот скользнул по нему настороженным взглядом и с задумчивым выражением на лице прикусил нижнюю губу. — Ты нашел себе друга, Ибо? — Я не… — Конечно. Мне, судя по всему, еще долго здесь торчать. Одному будет скучно. Я взял с него слово, что он будет навещать меня. — Только для того, чтобы ты, наконец, заткнулся. — Едва слышно процедил сквозь зубы Ибо. Сяо Чжань, глядя на то, как парень медленно закипал, не сдержал смеха. Ван Ибо с обидой зыркнул на него и, фыркнув, скрестил руки на груди и отвернулся. — Хорошо, что вы подружились. — Парень мигом развернулся, стоило мужчине произнести это, и возмущенно вскинул брови, будто говоря: «Мы — что? Ты издеваешься?». Сяо Чжань проигнорировал его и продолжил, уже обращаясь к Юй Биню: — Надеюсь, ты не будешь злиться на него. Характер у него так себе. — Видали таких. — Юй Бинь легко пожал плечами. Сяо Чжань хмыкнул. — Ибо. — М? — Я кое-что принес. — Еда? — Парень усмехнулся, кивнув на пакет, который Сяо Чжань поставил на полку рядом с кроватью. — Гэгэ меня забалует. Ван Ибо шкодливо улыбнулся, наблюдая, как удивленно распахнулись глаза Сяо Чжаня, когда он назвал его «гэгэ». Мужчина на секунду замер, после чего наклонил голову набок и, прищурившись, посмотрел на него. Вздохнул и, промычав что-то себе под нос, согласно закивал. — Ладно. Балуйся на здоровье. — Вау! Вау! Правда, можно? — Глаза Ван Ибо сверкнули неподдельным восторгом, и он подался ближе к Сяо Чжаню, будто не веря своим ушам. Сяо Чжань неопределенно пожал плечами и отвел взгляд, тут же натыкаясь на открытые участки тела Ван Ибо, все в синяках и ссадинах. Где-то глубоко внутри него робко шевельнулось и тут же затихло осознание того, что он поступает некорректно, но, честно говоря, у Сяо Чжаня было столько поводов для беспокойства, что он решил не обращать на это внимание. Тем более, Ибо весь светился от тихой радости, а не хмурился, как это было вчера или всего пару минут назад, а в голову так не вовремя полезли мысли о звонке его матери, ее жестоких словах в адрес собственного сына и все то, чего Сяо Чжань наслушался про него в университете, и мужчина не смог ничего с собой поделать. Что-то подсказывало ему, что Ибо разозлится, если узнает, что Сяо Чжань про себя жалеет его. Поэтому он просто решил не поднимать неудобные темы. По крайней мере, не сейчас. Он приподнял уголки губ в улыбке и кивнул на немой вопрос, застывший в глазах юноши. — Только даже не пытайся играться со мной на занятиях в будущем, Ван Ибо. Очень хотелось бы верить, что ты не хочешь, чтобы меня уволили. — Если гэгэ уволят, кто будет обо мне заботиться? — Ван Ибо широко ухмыльнулся и тут же шикнул от боли, инстинктивно подняв здоровую руку к лицу. «Гэгэ» все еще резало по ушам, на что Сяо Чжань хмыкнул. — Вот именно. И, кстати, раз уж мы заговорили об этом… Надеюсь, ты, и правда, собираешься вернуться в университет после того, как восстановишься? — Если гэгэ хочет, диди готов вернуться к занятиям хоть сегодня. Сяо Чжань закатил глаза. — Не нужны мне твои героические подвиги, особенно со сломанным носом. Придешь, когда долечишься. Кстати, что сказал доктор? — Заметив, как Ибо отводит взгляд, он тут же пригрозил ему: — И не смей меня обманывать, потому что я все равно зайду к нему на обратном пути. — Сказал еще день-два поваляться здесь. — Пожал плечами Ибо и тут же цокнул языком: — Но нос заживет через недели две. — Вот через две недели и придешь на занятия. — Кивнул Сяо Чжань. — Тебе все равно выпишут больничный. После этих слов настроение Ван Ибо с игривого сменилось на мрачное. Сяо Чжань заметил это, и ему стало не по себе, но беспокойство за здоровье Ибо перевесило. — Ван Ибо. — Вздохнул он, заглядывая парню в глаза. — Опасно ходить на занятия в таком состоянии. Ты же понимаешь, что тебе нужен покой, чтобы быстрее поправиться? — Мгм… — Пожалуйста, дай своему телу отдохнуть эти две недели. Я улажу дела в университете, не волнуйся. — Сяо Лаоши не нужно так напрягаться из-за меня. — Пробормотал парень, нахмурившись. Сяо Чжань улыбнулся, покачав головой. — Мне всего-то нужно передать, что ты на больничном. Не перетружусь. Взгляд Сяо Чжаня упал на часы, и мужчина, едва не вскрикнув, подскочил с места. — Мне нужно бежать, я уже опаздываю на занятия… Ибо, могу я надеяться на твое благоразумие? Ван Ибо хмыкнул и скрестил руки на груди, слегка поморщившись от перемены положения тела. — Диди сделает, как скажет гэ. — Тогда жду диди на занятиях через две недели. — Сяо Чжань усмехнулся, заметив, как Ибо смутился, когда он вернул ему насмешку, и повернулся к Юй Биню: — Выздоравливай, Юй Бинь. Приятно было познакомиться. — Мне тоже, лаоши. — Протянул юноша и помахал ему на прощание. Когда за Сяо Чжанем закрылась дверь, Юй Бинь напал на Ван Ибо: — Так твой брат преподает в твоем же универе? Он ведет у тебя пары? Круто. Хотя, если так подумать, это стремно. Круглые сутки под надзором, дома — предки, на учебе — старший брат. Девчонок не поклеить, на парах не поспать и не прогулять даже: он же, наверное, сразу узнает от любого препода все твои косяки, да? Но вообще… Нет, твой гэ не выглядит, как кто-то, кто будет жаловаться на тебя родителям. Такой заботливый… Он тебе многое с рук спускает, я прав? Повезло тебе, Ибо. Моя цзецзе до сих пор за каждую провинность подзатыльники раздает, а сама, стоит мне ее за волосы потянуть, орет, что пожалуется на домашнее насилие. Жду не дождусь, когда ее жених, наконец, заберет ее к себе в дом. Пусть там мозги выносит и руки распускает. Ван Ибо перевел на него рассеянный взгляд и пару раз моргнул, после чего откинулся на спину. — Да, повезло. Еще как. — Пробормотал он.***
Сяо Чжань немного задумался, разглядывая натюрморт в интерьере, который принадлежал руке Да Ли, и, в конце концов, покачал головой, тихо произнеся: — Нет, не так. Посмотри, ты же дневной свет изобразила. Слишком теплые цвета берешь там, где тень не падает. Он поднял голову, обвел аудиторию взглядом, отмечая, что каждый занят своим рисунком, и похлопал в ладоши, привлекая внимание студентов. — Отвлекитесь на минутку, я вам кое-что покажу. Мужчина отошел от рабочего места Да Ли, поднялся на кафедру, нашел на столе чистый альбомный лист и щелкнул по выключателю настольной лампы. Загорелся свет. Сяо Чжань сложил лист бумаги, поднес его к лампе, которую направил в сторону окна. — Одна сторона листа повернута к искусственному осветителю, другая — к окну, из которого исходит дневной свет. — Он поворачивал лист и лампу так, чтобы всем было хорошо видно. — Посмотрите, какая разница, какой золотисто-оранжевый оттенок мы получаем, когда на предмет падает свет электрического прибора, и какие холодные тона мы получаем на обратной стороне, куда падает дневной свет. Не изображайте мне теплые тона там, где их нет. Простое правило: электрический свет окрашивает предметы в теплые тона, а тени при этом выглядят холодными. И наоборот с… Сяо Чжань запнулся, отвлекаясь на стук в дверь. Когда та распахнулась, на пороге стоял хмурый юноша с окрашенными в синий волосами. Одет он был в безразмерную худи и мешковатые штаны, а на ногах его были черные берцы. Сережки в ушах, пластырь, наклеенный на нос, желтеющий синяк на скуле и мелкие, почти затянувшиеся ранки на руках не добавляли ему приветливости, но Сяо Чжань все равно улыбнулся ему. Весь вид Ибо сделался виноватым, стоило ему встретиться взглядом с Сяо Чжанем, и он неловко поднял левую руку, перетянутую бинтом, чтобы потереть шею, а затем поклонился, не отводя глаз от преподавателя. — Извините… Меня… Задержали в деканате. — Ничего страшного. Проходи, Ибо. По аудитории тотчас же пронеслись шепотки, и Сяо Чжань шикнул на ребят, возвращая их внимание к себе. — С дневным светом наоборот: части предметов окрашиваются в холодные тона, но тени мы изображаем теплые. Он закончил фразу и перевел взгляд на мнущегося Ван Ибо, сообразив, что свободных мольбертов не осталось. — Продолжайте работать. — Выключив лампу, произнес преподаватель и взял со стола ключи, повертев их в руке, после чего обратился к стоящему парню: — Ибо, идем, нужно забрать в лаборантской мольберт для тебя. Они вышли из аудитории, и Сяо Чжань фыркнул, потому что его студенты даже не потрудились приглушить голоса до того момента, как за ними закроется дверь. Он посмотрел на Ван Ибо, который стоял напротив, засунув руки в карманы, и постукивал носком ботинка по полу. — Как твой нос? — М?.. А… Нормально. — Буркнул парень куда-то в сторону. — Все в порядке? Я имею в виду… Тебя ведь не отчислят? Ван Ибо ненадолго завис на этом вопросе, после чего хохотнул и помотал головой, наконец, подняв на него взгляд. Сяо Чжань нахмурился: этот рассеянный взгляд, в глубине которого — он готов был поклясться — закипало раздражение, ему не понравился. Но потом Ван Ибо открыл рот. — Правда, все хорошо, гэ. — Произнес он и ухмыльнулся, приподнимая правый уголок губ. Сяо Чжань возмущенно зашипел и, недолго думая, вытянул руку, чтобы легонько ущипнуть его за щеку. — Я же просил. В университете никаких «братьев». Ван Ибо ойкнул, после чего болезненно промычал, схватившись за щеку. Сяо Чжань понял, что задел место рядом с синяком, а уже спустя мгновение до него дошло, что он сделал что-то странное. Он хлопнул себя по лбу и вздохнул. — Боже, прости меня. — Пролепетал он виновато, прикусив нижнюю губу от беспокойства. — Сильно болит? — Нет. Я в норме. — Криво улыбнулся парень, и мужчина снова вздохнул. — Идем. Надо найти тебе мольберт. И не думай, что я пощажу тебя только из-за того, что ты был травмирован. Будешь рисовать до посинения, пока не сдашь мне столько обязательных этюдов, сколько прописано в программе. Ван Ибо за его спиной ухмыльнулся, а затем драматично всхлипнул. После пары на столе Сяо Чжаня лежал тубус, и, повертев его в руках, мужчина вспомнил, что Ибо пришел с точно таким же. Открыв его, он обнаружил скрученные холсты и не удержался от восхищенного вздоха, когда развернул их, выложив на рабочий стол. Он внимательно разглядывал прекрасно выполненные этюды, пока среди них не наткнулся на сложенный несколько раз альбомный лист. Взяв его в руки и развернув, Сяо Чжань с минуту вглядывался в немного корявые иероглифы, а потом тихо рассмеялся.«Думаю, ты начнешь угрожать мне расправой, как только я приду к тебе на занятия, гэгэ. Поэтому, предупреждая твой гнев, диди искренне извиняется за свое отсутствие!!!
Мои работы ждут, когда ты оценишь их. Ты не подумай, я не заказывал их ни у кого и уж тем более не мог сделать все за две недели больничного, который ты вынудил меня отсидеть! Я работал над ними еще с августа от нечего делать (И Лаоши перед выходом на пенсию дал мне список тем и сюжетов на каникулы). Ты, конечно, можешь не верить, что я весь из себя такой старательный, потому что… ну, я знаю, как выгляжу и что обо мне говорят… Но я, правда, сам все рисовал. У меня… есть свои причины стараться.
Поэтому, Сяо Лаоши, этот студент ждет Ваших наставлений!
P.S. Называй меня нахалом и возмущайся сколько угодно, но гэгэ есть гэгэ».
***
Ван Ибо съехал вниз по стене, тихо выдохнув, и прикусил губу, зарывшись пальцами в волосы. — Ничего. — Прошептал он сам себе и кивнул. — Нормально. Все нормально. Ничего страшного. Забравшись рукой в карман штанов, он выудил оттуда старую, немного помятую фотографию. Широко улыбающийся подросток в школьной форме держал на руках маленького мальчика, крепко хватающегося за шею старшего. Мальчик робко улыбался, не глядя в камеру. Он смотрел на своего гэгэ. Ван Ибо знал, что в тот день маленький мальчик первый раз взял в руки простой карандаш и белый лист бумаги, чтобы нарисовать свою мечту.Это ничего, что ты не узнаешь меня.
Пока ты здесь, все хорошо.
Пока ты рядом, мне не страшно.