Внутри черепа что-то умерло и сгнило.
Нет, не только в черепе: во всем теле.
Во рту пересохло, и хотелось в туалет, но если он откроет глаза, то умрет. И вообще:
где он находится? Потому что большая часть его тела лежала на чем-то очень твёрдом и теплом, не похожем на любые другие матрасы, которые он…
Черт. Оно дышало.
Киллуа открыл глаза.
— Ты в порядке? — спросил из-под него полуголый Гон. Киллуа лежал у него на груди, распластав руки на животе. Дорожка из темных лобковых волос, что начиналась от пупка и скрывалась под покрывалом, щекотала чувствительную кожу между бледными, длинными пальцами. Киллуа хотел сдвинуться, слезть с Гона
немедленно, но сомневался, что сможет сделать это и не облевать все вокруг.
Твою мать, он был без одежды.
Он подскочил в панике. В тот же миг перед глазами замелькали чёрные точки, и он со стуком ударился о спинку кровати. Хотя одеяло и скрывало важные части тела, он натянул его до самого подбородка.
На соседа по кровати смотреть не хотелось, но он сделал это чисто из-за необходимости.
Строго говоря, Гон не был голый. Его футболка порвалась спереди, обнажая тело. Ключицу покрывали синяки, размером с укус, и кое-где были даже следы от зубов.
Хозяин этих зубов тяжело задышал.
— Давай принесу тебе воды. — Гон соскочил с постели. Джинсы остались на нем, но поясные петли оторвались, и отлетела верхняя пуговица. Киллуа закрыл глаза и прислонился к спинке кровати. Немногим позже он услышал тяжёлую поступь обутых в ботинки ног и всплеск текущей воды в раковине.
— У меня в сумке лежит обезболивающее, — крикнул Гон сквозь шум воды. — Если ты его выпьешь, голове станет легче, хорошо?
— Что произошло? — прохрипел Киллуа. Он звучал, как неустойчивая груда ржавого металла, рушащаяся на корню.
И это мягко сказано.
Ответил Гон не сразу, и на какое-то время Киллуа сомневался, что тот услышал. Но вернувшись с водой, Гон надел первую попавшуюся рубашку и сел у подножия кровати. Не слишком близко, но и не далеко. Не зная, чем ещё полезным заняться, он немного потерялся.
— Гм… э… а что Ки… что ты помнишь? — заикаясь, сказал он, избегая смотреть в глаза.
Киллуа хлебнул воды, которая прекрасно ощущалась во рту, но в животе — ужасно. Он попытался перебрать осколки воспоминаний о прошедшем вечере, но кажется, кто-то вырезал в его мозгу огромную дыру.
— Те девочки из школы вычислили, как напоить меня… потом я встретился с тобой в этом отвратном клубе, — он попытался собрать воспоминания о том, что случилось после, но они тонули в море шума и вспышек света. — Гм, там был Наккл… и потом мы…
Танцевали, он вспомнил, что танцевал с теми девочками, черт, как же их звали? И Гон, он тоже с ним танцевал. Но не только это…
Крошечный фрагмент воспоминаний вспыхнул в голове, и он за него зацепился, и тут же его разум наполнился тысячей отрывков одного-единственного момента, рот Гона накрывает его рот, ненасытные потрескавшиеся губы, горячее дыхание, пальцы в его волосах, что притягивают его все ближе и ближе. Их бёдра соприкасаются, двигаются одновременно под какую-то музыку. Но потом — ничего. Когда они отстранились, на лице у Гона не было ни усмешки, ни потрясения, ни стыдливого румянца, не последовало ни второго поцелуя, ни неловкого смеха, ни радости, ни отвращения. Ничего. Совершенно пусто.
Он вообще не мог вспомнить реакции Гона.
Но он поцеловал Гона. На этот раз по-настоящему. Он очень сильно этого хотел, вот
это он запомнил, словно его подсознание выгравировало это воспоминание внутри черепа, чтобы он никогда больше не забывал. Но какая разница, чего он хотел, если все равно не должен был этого делать, так как, даже если отбросить все возможные последствия поцелуя с лучшим другом, все, что он мог вспомнить — это отрывки. Тот факт, что он помнил вкус губ Гона превращался в бессмысленную пытку, если он не помнил все остальное.
Вполне вероятно, что он уничтожил их первую дружбу, ту, что выдержала войну, смерть и пять лет разлуки, и даже не мог вспомнить деталей.
— Мы танцевали, — начал объяснять Гон, приняв молчание за забывчивость. — А потом…
— Я знаю, идиот, не надо это говорить! — крикнул Киллуа. Эхо собственного голоса отразилось в его голове, и он поморщился. Он почувствовал, как лицо, шея, грудь и руки бурно покраснели.
Гон два раза моргнул.
— Потом, гм, ну, Киллуа вдруг устал и растерялся, и я пошёл обратно в наш номер. Мне пришлось тебя понести немного на руках, так как ты сказал, что твои ноги не идут.
Гон держался холодно. Киллуа даже не знал, что Гон был способен вести себя холодно, но это было так, и ощущалось хуже, чем если бы тот испытывал отвращение. Но зацикливаться на этом было бессмысленно, так как оставалось кое-что более важное, что нужно было выяснить.
— Но твоя рубашка… — грубовато начал Киллуа, силясь вспомнить все сразу. — И моя… одежда. И эти… гм… эти
отметины. Гон, просто скажи мне!
— А, — Гон непроизвольно потянул за воротник и бросил очередной взгляд на засосы и следы от укусов. — Все нормально, Киллуа, насчет моей одежды не беспокойся. Она порвалась, когда ты не захотел выпускать из рук мою рубашку, — холодность на секунду дала слабину, когда он тепло улыбнулся. — Полагаю, ты боялся упасть. Рубашка порвалась, и твоя рука застряла в моем ремне, и все оторвалось, когда ты попытался вытащить оттуда руку.
Киллуа взглянул на руку. Пальцы покрывали линии, которые остаются, если сильно поцарапаться о молнию на брюках.
— Ты очень сильно потянул за ремень, и мы оба повалились на кровать, — хихикнул Гон. Его холодность немного рассеялась. — Это было так смешно, Киллуа! Мы не могли перестать хохотать. Потом тебе пришла в голову идея снять рубашку, кажется, кто-то разлил на неё пиво, она была сырая и чем-то пахла. Я только сейчас заметил, что ты снял с себя все, наверное, так сильно хохотал…
Киллуа застонал, как раненое животное.
— Я думаю, гм, — Гон помолчал, его улыбка немного спала. — Киллуа, гм, думаю, потом ты почувствовал себя… сексуальным? После этого. Все хорошо, ты же никогда раньше не напивался, не знаешь, что это такое. Когда я в первый раз напился, то не мог перестать плакать, реально, Леорио было так стыдно за меня…
Киллуа откашлялся, и Гон впал в неуютное беспокойство, от которого у него пропала способность связно выражать свои мысли. Он встал и зашагал по комнате.
— Но гм… в общем, тогда на моей шее появилось это. Я не… то есть… остановить тебя не… но ты был не в себе, Киллуа. Ты, кажется, не понимал, что происходит, иначе ты бы такого не сделал, по крайней мере, не со мной, так что я собирался встать, клянусь. Но потом я решил… сходить прогуляться? Встать было трудно, Киллуа такой сильный, и я боялся сделать тебе больно… Я не хотел бросать тебя, но… в общем… решил таки уйти, и потом ты прекратил и захрапел у меня на груди. Поэтому я все ещё в ботинках, я не хотел будить те…
— Ясно, — сухо перебил его Киллуа. — То есть мы не трахались и все такое?
Гон повернулся, ноздри его раздулись, голос напрягся. Комната будто бы уменьшилась в размерах, пока они чуть ли не налезали друг на друга, несмотря на целую кровать между ними.
— Киллуа следует знать, что я никогда, никогда не стал бы заниматься сексом с человеком, который слишком пьян и не соображает, что он делает. Особенно когда, то есть, не важно, насколько я…
— Просто
прекрати, ладно?
Гон был не единственный, кто мог звучать угрожающе.
Заикание прекратилось. Гон выглядел напуганным, или может быть, лучше сказать…
грустным?
Киллуа находился в состоянии внутренней войны между тем, чтобы замять ситуацию и не расстраивать Гона, или сделать то, что нужно лично ему для собственного благополучия. Виноват был никто, и все сразу одновременно, и особенно он сам, и хотелось расколотить стенку, пока не сломались пальцы, потому что первым делом Иллуми научил его никогда-никогда не терять контроль на работе, если тебе что-то угрожает. И может быть, Иллуми и был ужасным жестоким говнюком, и может быть, он даже умер из-за собственной глупости, но в данном случае он был прав.
Прямо сейчас Киллуа не мог позаботиться о своих чувствах и чувствах Гона одновременно.
— Просто оставь меня в покое, черт возьми! — потребовал он и тут же пожалел об этом.
В глазах Гона блеснула обида, и потом она рассеялась. Он кивнул, потом улыбнулся, словно до него дошло, в чем дело.
— Гм. Ладно. В этот раз я закажу нам завтрак! Через полчаса тебе должно стать лучше, и…
— Нет, — сказал Киллуа в ладони, в попытке спрятаться от возможного воздействия своих слов. — Мне нужно больше времени. А ты сходи и найди Наккла, или ещё что. Позвони тете Мито и спроси, как у неё дела. Все равно мне днём нужно сходить на репетицию свадьбы. С тобой мы увидимся в ресторане Илы. В шесть.
— Но Киллуа, разве ты не хочешь…
— Просто
уйди, Гон! — он не поднял головы.
Он услышал, как Гон прошуршал в поисках одежды, а потом зашёл в ванную. Он не включил воду. Не брился, даже зубов не чистил. Он там переодевался. В одиночестве.
Чтобы оставить Киллуа в покое.
Когда он вышел их комнаты с робким «Гм… пока, Киллуа» пять минут спустя, стало так душно, что Киллуа задохнулся. Горло сжалось и пересохло, то ли от алкоголя, то ли от волнения. Он попытался немного смягчить сухость, но стоило ему кашлянуть, как глаза наполнились слезами. И кашель не прекращался, тело будто бы сотрясали ударные волны, снова и снова, и он задрожал.
Кашель прекратился, а дрожь — нет.
Когда ему было четыре года, он кое-что выучил, это был один из первых уроков, с которым он ни с кем, кроме себя, не поделился. Он выворачивал плоскогубцами ноготь, острая боль орала и вопила сквозь все тело, от костей до зубов. Но он не издал ни звука. С вызывающей гордостью он смотрел на маму, и слёзы текли по его щекам. Так организм реагировал на боль. Тогда он не мог остановить слёзы, но в конце концов, научился.
Но это было не важно, потому что он усвоил свой урок.
Плач не считается плачем, если ты не издаёшь звуков.
Резкий стук в дверь вырвал его из ступора. Не успел он подняться с постели, как послышался ещё один удар, и ещё, и ещё. Удары вбивались ему в голову, и снова закружилась голова.
— Братик! — Эти кулаки были настойчивы. — Братик, пусти меня!
Он попытался ответить, но получилось обрывисто и тихо, все улетело в никуда.
Пока он пытался вырваться из одеяльной тюрьмы, крики сестры перешли в бормотание. Он не успел встать, как послышалось громкое «Хай!», и замок на двери разомкнулся.
— Спасибо, Наника. — Глаза Аллуки снова стали голубыми.
С каких это пор она умеет это делать? Что происходит с этим миром? Каждый раз, когда он засыпает и просыпается, он сталкивается с новым безумием. Он напился, поцеловал Гона и ничего не помнил, а теперь его сестра стала всемогущим существом?
— Стой, — глаза ее помутнели, и она зашаталась. — Вау, на это ушло много сил. — Она споткнулась, глухой стук — и она оказалась у него на руках почти в ту же секунду, когда он к ней подоспел.
— Что ты делаешь, дурочка? — Он поспешно поднял ее и потом до него дошло, что единственной одеждой на нем были трусы, которые он надел ещё вчера. Кто-то определенно разлил на спину пиво, потому что он чувствовал его запах.
— Ты не открывал дверь, — в полусне поругалась она, уткнувшись в грудь. — Я забеспокоилась.
— Если я не открыл дверь сразу же, это не значит, что я умер! Я спал.
— А почему ты сейчас спишь? — она подняла голову и посмотрела в глаза с сердитым, немного мутным, взглядом.
— Поздно лёг, вот и все, — вздохнул он.
Но она не слушала.
— На пути сюда с вокзала я видела Гона в парке с каким-то громким мужиком и еще с ними было три сотни собак. Гон выглядел самым несчастным человеком на свете и отказался войти в комнату после того, как проводил меня до отеля. Вы поругались?
Он посадил ее в гнездо из подушек и одеял, в котором провёл все утро, и окунулся в кучу одежды на полу, чтобы найти рубашку.
— Почему ты не позвонила, чтобы я тебя встретил? — пожурил он вместо ответа. — Мы же договорились.
— Поезд приехал рано, и мне захотелось прогуляться, — как ни в чем не бывало ответила она. — К тому же, ты сам не в состоянии кого-либо встречать, ты едва на ногах держишься. Что случилось? Ты заболел? Почему вы поругались?
— Ничего не случилось, просто неважно себя чувствую. Вчера я напился, и, кажется, у меня похмелье. Давай посмотрим телевизор, — пробурчал Киллуа и тут же пожалел об этом. — Сейчас они всю неделю крутят твоё любимое шоу о свадебных платьях.
Яркие голубые глаза стали чёрными.
— Гон грустный, — настойчиво сказала Наника.
Однажды Аллука пыталась объяснить, как Наника воспринимает мир. Большую часть Киллуа не понял, в чем, возможно, и заключался весь смысл. В общих чертах — что какие-то аспекты действительности даются Нанике нелегко. Мир, в котором жили все остальные, был чужд ее природе. Хотя Аллука не могла вспомнить то время, когда Наника не была ее частью, никто из них двоих не осознал, что они являлись двумя разными сущностями до тех пор, пока Аллука не начала говорить. Даже в младенческом возрасте, Аллука выучивала десятки слов в день. Наника же за годы выучила только имя Киллуа.
Не потому, что ей не хватало ума. Совсем наоборот. Если у неё и было что-нибудь острее ума, так только любопытство. Но спонтанная речь давалась сложно. Даже сейчас, построение предложений отнимало у ее много сил, если не считать запросы ради восстановления баланса, что следовали за желаниями, которых давно никто не загадывал.
Потому что восстановление баланса было важно для Наники в том смысле, который не понимала даже Аллука.
— Я накосячил, ясно? — бросил Киллуа, стараясь не глядеть в медленно моргающие чёрные глаза. Он знал, что в них было утешение и понимание, и не желал, не заслуживал ничего из них.
Наника взяла его за руку и сжала ее.
— Я люблю Киллуа, — нежно сказала она.
Усвоить и применять модуляции голоса ей было ещё сложнее. Она неуклюже перебирала его пальцы и в утешающем жесте поглаживала его ладонь так же, как он делал раньше, когда успокаивал ее.
— Братик, что случилось? — спросила Аллука, погладив за щеку и притянув лицо к себе.
— Не знаю, — честно ответил он, глядя куда угодно, но только не в глаза. — Знаю только, что накосячил, и не знаю, как это исправить.
— Киллуа грустный, — Наника горячо погладила его ладонь. — Я люблю Киллуа.
Он притянул ее поближе и зарылся лицом в плечо.
— Я тоже тебя люблю.
Следующий час они провели вместе под одеялом; они смотрели, как женщины примеряли свадебные наряды и тратили деньги, которых не было у их родителей. Несколько стаканов воды развеяли симптомы похмелья. Подшучивания над будущими невестами с ужасным чувством стиля здорово отвлекали. Прежде они делали это все втроём сотни раз, в номерах отелей в разных частях света, когда по лицензии охотника можно было купить доступ к международным телевизионным каналам, и все, что у них было — это компания друг друга.
— Что, появилось настроение поговорить? — Во время рекламы Аллука с сонным видом положила голову к нему на плечо.
— А? — Он встал, спихнув ее на матрас.
— О том, что вчера произошло, — сказала она, глядя на его. — Почему ты такой расстроенный. Почему Гон рискует попасть в тюрьму за собирательство животных в общественном месте.
— Не думаю, что это преступление.
— Ну, тогда он рискует подхватить блох. — Она забрала свои длинные волосы в небрежный хвост и перевязала его резинной. — По статистике так случается, когда ты пообщаешься с большим количеством бездомных животных.
— Не в первый раз уже, — ухмыльнулся Киллуа.
Аллука засмеялась:
— Извини, братик, но ты рассказал мне историю «О том, как Гон подхватил блох» уже четыре раза. Если не хочешь говорить об этом, хорошо, но я чувствую себя… — на секунду она уставилась вдаль. — Нам обоим стыдно. Наверное, в этом есть и наша вина, хотя бы чуть-чуть.
— Больше, чем чуть-чуть. — Он положил руки за голову и прислонился к спинке кровати.
Аллука закатила глаза:
— Это ты позволил шестнадцатилетке руководить своей личной жизнью. Но на самом деле, братик, мне жаль. Нам обоим жаль. Мы думали, что тебе нужен лишь толчок, а он обернулся в пинок.
В ее голосе была язвительность, а в глазах — нет.
Плохо, что из-за своих эмоций он ощущал себя мерзко. Тем хуже, что эмоции вылились наружу и вовлекли в это дело Гона, которому гораздо лучше жилось в неведении. Но когда его проблемы начали задевать Аллуку, дело зашло слишком далеко. Он должен был защищать ее, а не расстраивать.
Он никогда не ожидал, что сохранение эмоционального здоровья включает и других людей. Оказалось, включает.
— Если бы я просто честно сознался, такого бы не было, — признался он. Аллука мурлыкала себе под нос, ее внимание снова вернулось к экрану, когда реклама закончилась. Вот так всегда и протекали их разговоры, тянулись часами, а порой и днями.
Но если уж честно сознаваться, то кому? Сузу? Даже если бы Аллука не исказила факты или не наврала — до сих оставалось неясно, что именно она натворила — все равно трудно было бы поверить, что Гон позволил бы ему пойти на свадьбу в одиночестве. Гон посчитал, что похороны прабабушки были неплохим поводом представить Киллуа Джину. Он бы ожидал, что Киллуа заплатит той же монетой и представит Гона своим друзьям, и это предположение он не высосал из пальца. До чего-то подобного Киллуа и сам бы додумался. Он бы соврал, если бы сказал, что внезапное появление Гона в его жизни не вынесло на поверхность все то, что он давно отложил в сторону. Какая-то часть его личности хотела показать Гону, что Киллуа и без него прекрасно обходился.
Но быть честным с Сузу — непростое дело, даже если он таким и был с самого начала. Она знала, что Гон для него очень важен. Она подозревала, что у Киллуа были к нему чувства задолго до того, как он позволил себе ими питаться. Привести с собой Гона и сказать, что их отношения были только платоническими — это прямой билет к серьезному разговору с Сузу, которого он во что бы то ни стало старался избежать.
Он врал ей в любом случае.
Быть честным с Гоном также было непросто. Понятно, что Киллуа напился и поцеловал его, но сейчас, когда чувство стыда немного ушло, он мог более реалистично взглянуть на ситуацию.
Гону было все равно.
Конечно, Гон не хотел заходить с ним ещё дальше — он, же блин, лёг в кровать прямо в ботинках — но он к тому же не думал, что сама ситуация что-то да значила. По сути дела, он сказал, что поцелуи или… укусы… спьяна — такая же мелочь, как плач спьяна, так ведь? Обычного извинения за то, что Киллуа сглупил и вспылил будет достаточно. Если бы Гона действительно задела эта ситуация, он бы сказал.
Он всегда говорил.
Но не важно, перед кем он собирался открыть карты, успешная честность или ложь требовали наличия одного элемента, который он отбрасывал в сторону в течение многих дней.
Честности с самим собой.
Ему нравился Гон, больше незачем было это отрицать. И нравился очень сильно, не только потому, что это был Гон. Киллуа знал, что люди считали его красавцем, и соглашался с ними. Но если Киллуа напоминал модель из одного из ужасных журналов Биски, то Гон был скорее героем с обложек непристойных романов, что были разбросаны у неё по дому. Простой, дикий, мускулистый…
Такая честность с самим собой была ни к чему. Гон был хорош, вот и все.
Но Киллуа считал
многих людей привлекательными, и они не вводили его в чёртову панику.
Сузу, с ее длинными ногами, небольшим брюшком и маленькой грудью, все ещё была совершенно прекрасна. Он мог вспомнить в исключительных подробностях, как она выглядела голой, но от этого воспоминания ему не хотелось вылезти из кожи. На самом деле, мысль о том, что она выходила замуж за того, кого любила, наполняло его существо чем-то очень похожим на восторг.
Более поздние воспоминания, о неделе, проведённой с Эшером в прошлом году, были ещё свежи в памяти. При мысли о них щеки наливались румянцем, но только и всего. Он пожелал парню удачи, и на этом все закончилось, и он подозревал, что парень чувствовал то же самое.
Но мысли о Гоне вызывали другие чувства. Неважно, была ли это нынешняя версия Гона, или странный двенадцатилетний подросток, что соревновался с ним в подземном туннеле, или полностью выгоревший комок нервов в кузове грузовика, или ребёнок на пороге переходного возраста, идущий на свидание с обидчивой женщиной, или гора из ярости и боли, что таяла на глазах и превращалась в умирающего ребёнка с пустым взглядом… Учитывались даже будущие, воображаемые версии Гона: старый, как Нетеро, и такой же надоедливый, в возрасте за сорок, разучивающий с детьми Нэн, или всего на пару лет старше, чем сейчас, выигрывающий какую-ту невероятную битву только с помощью одного своего упрямства.
Неважно, какую версию Гона он бы не взял, мысли о нем вызывали злость, и грусть, и радость, и надежду, и беспокойство, и
облегчение одновременно. Мысли о нем вызывали желание стать лучшей версией себя. Мысли о нем вызывали ощущение, что он
мог стать лучшей версией себя.
Да, Гон был красив, но что с того? Это настолько не относилось к делу, что не имело значения. Единственное, что имело значение в тот момент, когда Киллуа услышал его голос возле водопада — что Гон был
здесь. Он мог бы выглядеть грязнее, чем Джин, и Киллуа было бы все равно.
Блин.
Плохо дело.
Он признается Сузу спустя некоторое время. Она пошумит, возможно, кинет в него что-нибудь, но в итоге поймёт. Она тоже, бывало, врала ему о своём прошлом.
Но признаваться Гону было бесполезно. События сегодняшнего утра не оставили и тени сомнения, что изначальные подозрения Киллуа насчёт участия Гона в этом спектакле, подтвердились. Гон оказался не заинтересован не только в романтическом плане, но и в сексуальном. У него появился шанс, и он его избежал. На миг его осенило, что Гон, возможно, просто не хотел секса — как Сузу — но он отбросил эту мысль. Лучше всего не предполагать ничего. Секс или нет, но Гон был слишком прямолинейным, слишком упрямым, чтобы держать чувства и желания при себе. С момента их встречи у него появлялось столько возможностей, и ни одной он не воспользовался.
Киллуа выставил его за дверь, потому что стыдился своего поведения. Это нужно было прекращать. Он извинится, он перестанет беспокоиться, и он перестанет стыдиться. Своими дурацкими чувствами он расстроил дорогих ему людей. Жалкое зрелище. На самом деле он сильнее.
— Извини, это ужасное платье отвлекло меня. — Аллука снова посмотрела на него. — Вообще, я считаю, что не просто быть честным, когда ты ни в чем не уверен. Ты не вини себя сильно, хм?
Киллуа потрепал ее волосы.
— Хорошо.
***
В залитой солнцем передней веранде кафе, где доктор Паладинайт отходил от похмелья, посетителей было немного. Леорио сидел на мягком стуле с планшетом в руках. Он был так поглощён этим занятием, что не заметил их присутствия. Правда, у него это не очень получалось и в свои лучшие дни, поэтому в том, что он не увидел, как Аллука брала напитки, не было ничего удивительного.
Но Киллуа-то стоял прямо перед ним.
— В общем, на самом деле мы с Гоном не встречаемся, это все неправда, но также секрет, так что держи свой рот на замке.
Леорио выпустил планшет из рук, и тот упал к нему на колени, вонзившись закруглённым концом в бедро.
— Какого черта ты такое делаешь? — от силы его голоса встрепенулись волосы на лбу. По спине от удовольствия побежала дрожь. Лучше всего отдавать приказы тем людям, которые ненавидят, когда им приказывают.
— Не хочу говорить об этом, — он пожал плечами, вынул руки из карманов и развалился на другом мягком стуле. — Радуйся, что я рассказываю тебе правду, дед.
Леорио даже не взглянул на него, просто вытащил телефон и начал печатать какое-то сообщение, сердито бормоча что-то себе под нос. До момента отправки сообщения цвет его лица сменился с грязно-розового до пунцового и до бордового.
— Полагаю, это означает, что Курапика тоже в курсе. — Киллуа закинул руки за голову. — Ах да, какая разница. Он же не здесь. Кстати, где он? Я думал, ты с ним приедешь.
На носу у Леорио были два пятна, вероятно, оставшиеся от перелома в детстве, которые становились белыми, когда он сердился. Когда он положил телефон перед собой, они были такими яркими, что он мог бы светить ими в уши или другие дыры, куда там доктора заглядывают. Парень сделал глубокий вдох, наверняка, чтобы обрушиться на него с излишне драматичной лекцией, и в этот момент из-за угла вынырнула Аллука с двумя чашками горячего шоколада в руках.
— Леорио! — она улыбнулась и сделала два прыжка вперед, чтобы поцеловать его в щеку.
Леорио, которого она знала, и Леорио, которого знал Киллуа, были двумя разными людьми. Для Аллуки он был сродни герою мифов: доблестный, красивый молодой педиатр, который относился к ней с большим уважением. Он был настолько добрым и заботливым доктором, что она, как и многие другие пациенты, не прекратила с ним общаться, чтобы остаться друзьями.
Для Киллуа он был говорливым идиотом, который с трудом сдал экзамен на охотника.
И не только, наверное. Все-таки он
помог Аллуке в трудное для неё время. В трудное для обоих время. И он действительно заботился о своих друзьях. На самом деле он заботился обо всех. И однажды он ударил Джина по лицу. На выборах председателя охотников он агитировал за себя только затем, чтобы спасти Гона. Проиграв, он по-прежнему занимал высокое положение в этой политической системе, хотя у него даже звёзд не было.
Но количество звёзд не имело большого значения. Нов сказал ему, что после миссии с муравьями и Гон, и Киллуа оба могли их получить. Все, что им было нужно сделать — это подать заявление. Насколько он знал, Гон подал. Но Киллуа не хотелось, чтобы единственное профессиональное достижение служило ему постоянным напоминанием о самом худшем дне в жизни. Да и какая разница: если какой-то четырнадцатилетка смог получить звезду за убийство букашек, то он, возможно, мог бы сейчас получить все три звезды зараз.
— Удивительно, как такое солнышко может иметь в родственниках такого враля. — Леорио поцеловал Аллуку в щеку, потом повернулся к Киллуа и возобновил свою тираду. — Какой толк в том, что вы притворяетесь? Вы могли просто приехать вместе! Как друзья! Люди так делают постоянно! Или ты собрался кого-нибудь ограбить? Вызвать ревность? Вы
шпионы? Честно, я не знаю, что вы можете мне предложить, чтобы это не звучало надуманно. Откуда ты вообще знаешь этих людей? Ты проник на эту свадьбу для работы?
— Сузу — бывшая девушка Киллуа, — помогла Аллука.
У Леорио глаза чуть из орбит не выпали.
— Так ты и
правда пытаешься вызвать у неё ревность! — запыхтел он. — Как ты
смеешь так использовать Гона, после всего, чего он прошёл, чтобы найти тебя?
Киллуа хотел было сказать, что он ни черта не понял, о чем шла речь, так как Гон упорно держал язык за зубами, но Аллука заговорила первая:
— Леорио, откуда ты знаком с Сузу? — спросила она. — Киллуа ходил с ней в одну школу, там они и встретились.
— Я не знаком с ней, — спокойно сказал он. — Но знаю Илу, он мой собутыльник. — Он повернулся к Киллуа, и лекция продолжилась. — Разве тебе не нужно сейчас быть со своим
парнем?
— Братику стыдно, — пискнула Аллука. — Вчера он выпил лишнего и многого не помнит.
— Ты говорил о дрочке на национальном телевидении? — Леорио поднял бровь. — Все или ничего, я всегда так говорю. И я даже не думал, что тебя
можно споить…
Аллука хихикнула.
— Гон сказал, что ты был зол вчера. Аллука хотела увидеться с тобой, и вот я пришёл, чтобы исправиться. В последний раз совершаю эту ошибку. — Киллуа поднялся, снова засунул руки в карманы. Он направился в другой конец зала, чтобы уйти.
— Киллуа, — окликнул его Леорио у входа.
Он обернулся.
— Я никому не расскажу, но когда все пойдёт к черту, даже не думай приходить плакаться ко мне.
Припозднился он немного.
***
Репетиция свадьбы — это невыносимо скучно. Непонятно, почему он ожидал чего-то другого, если сами свадьбы были тоже скучные, скорее всего. Он не был участником церемонии, так что основные формальности обошли его стороной. Все, что ему требовалось — это выйти вперёд в обозначенное время, прочитать свои слова и сесть. Непонятно, почему Сузу выбрала его: вслух он читал монотонно, а у Сузу было немало других, более экспрессивных друзей. Но просто так отказаться он не мог. Для него это было что-то вроде дела чести, даже если он нервничал. Он подумал, что на этой репетиции услышит хотя бы, насколько паршиво он читает, но как только он достал смятый лист бумаги, священник прогнал его.
От нечего делать он достал блокнот и принялся дорисовывать свой подарок на свадьбу. Он почти закончил черновой набросок, оставалось только оформить окончательный вариант. Прилично ли дарить такой подарок на свадьбу, он не знал, но маме, чтобы спросить, тоже не позвонишь. В какой-то момент он думал позвонить Биски, она прожила достаточно долго и знала, что дарить на свадьбу, но когда он позвонил, и она не ответила, он подумал, что перезванивать или оставлять сообщение будет слишком глупо.
Если его подарок Сузу не понравится, он просто купит что-нибудь другое, например, редкую породу древесины или дорогую ветчину… черт, а какие дорогие подарки вообще покупают взрослые люди?
Он не сообразил, что отупляющая скука закончилась, пока одна знакомая аура и две небрежные ауры, которые распространяют вокруг себя обычные люди, не начали приближаться к нему. Судя по их походке, Сузу силком тащила к нему девочек с прошедшей вечеринки, наверное, чтобы извиниться.
— Я знаю, что ты знаешь, что мы стоим рядом, Киллуа, — сказала она в спину.
Он закрыл блокнот и развернулся, распластал ноги по земле, локти положил на колени. От травы, возможно, останутся пятна, но сейчас это было не важно. Для пущего эффекта он вытащил из ботинка нож и начал крутить его между пальцами. Нож был столовый, но они не знали об этом.
— Йо. — Он поднял голову, но так, чтобы они не увидели глаз. Губы задвигались в слабой усмешке. Намечалось что-то интересное.
Первой заговорила рыженькая девушка ростом поменьше, которая по каким-то причинам ассоциировалась у него с розовым цветом.
— Киллуа, прости нас.
Ее тень качнулась вперёд, когда Сузу толкнула ее, и вторая девушка добавила:
— Не стоило нам заставлять тебя столько пить.
— Да! — рыжая стала ещё больше нервничать. — Мы с Розали и не полагали, что Гон так сильно расстроится.
Он поднял голову. Он ожидал извинений. Но не этого.
— Гон расстроился?
Темненькая, которая Розали, повернулась к рыжей:
— Объясни ты, Хана. Ты видела больше, чем я.
— Он не сердился, ничего подобного! Ну, на самом деле, я не уверена, так как не знаю его, но после того, как вы поцеловались, он реально забеспокоился. Он говорил, что ты странно себя ведёшь.
— Он точно не обрадовался, — добавила Розали. — Мы просто хотели, чтобы ты немного расслабился — на вечеринке ты выглядел очень грустным. Прости, мы надеялись, что не доставим проблем. Кстати, как ты, гм… себя чувствуешь?
— Все круто, — он пожал плечами. — Я в порядке.
Скромного, искреннего извинения теперь будет недостаточно. Он должен узнать, что именно расстроило Гона, его изначальный план спокойно замять ситуацию потерпел крушение, но да, он был в полном порядке.
— Ладно, хорошо, вы извинились, — Сузу пролезла между ними. — Теперь, если вы не против, я поговорю о вас, пока вы постоите вон там.
Розали и Хана, потому что именно так их звали, убежали, вымученные, но счастливые. Сузу, несмотря на надетое на ней свадебное платье, плюхнулась рядом с ним на землю. Она так редко носила платья, что неудивительно, что она не знала, как в них сидят.
— Это я виновата, — проворчала она.
Киллуа вернул нож обратно в ботинок.
— Ты сказала им развеселить меня, так?
— Я думала, что, может быть, теперь, когда дела с твоей сестрой уладились, и вернулся Гон, ты будешь более открыт для новых друзей. Они классные девочки, и я думала, что они тебе понравятся. Вчера вечером так точно нравились.
Из тех моментов, что он помнил, это казалось правдой.
— Знаешь, если у меня немного друзей, это ещё не значит, что мне одиноко.
— Да-да, я в курсе про кодекс друзей Киллуа, и почему ты ни разу не сказал мне «спасибо». Ты такой чудик. Я просто подумала, что ты захотел бы с ними подружиться. Они слишком серьезно все восприняли. Гон-то в порядке?
— Ну, утром у нас был… разговор, но все будет хорошо. Мне нужно было остыть.
Она подняла бровь.
— Ты мне врешь?
Он взял ее за руку и сжал, перед тем как встать.
— Нет.
***
Когда они пришли в ресторан, Гон уже сидел за столом, но тут же поднялся, как только они вошли. Волосы он зачесал назад, как сумел (не очень хорошо), и на брюках у него были ярко-зелёные подтяжки. Извиниться времени не хватило: сразу же начался ужин, во время которого они сидели в самом центре очень длинного стола.
Оба завели светскую беседу с соседом, сидящим рядом. В случае Киллуа это оказался один из друзей-строителей Сузу, человек по имени Мэл, который занимался солнечными батареями. Как оказалось, Мэл также проектировал окна на крыше отеля, где они остановились, и он объяснил, как эта штука работает. Все, что требовалось сделать — это щелкнуть выключателем, и утром солнце не разбудило бы их светом прямо в глаза.
— Мы сделали так, чтобы влюблённые могли смотреть на звёзды. Там есть таймер, настроите его, и утром панели потемнеют. Разве консьержка вам не сказала?
Киллуа пожал плечами:
— Я не слушал.
Рядом с ним Гон оживленно беседовал с Менчи о каком-то ресторане, в котором они оба побывали. Своими ногами он то и дело задевал Киллуа, так как их стулья стояли неприлично близко. Киллуа заметил, что другие пары тоже сидели вместе, включая Розали и Хану, потому что они, конечно же, были безнадежно влюблены друг в друга, а он это пропустил. Не подражать парочкам было бы глупо, и для верности он подвинулся поближе и положил руку на стул Гона, несмотря на то, что его друг своими размашистыми движениями то и дело норовил заехать по лицу.
Будь Киллуа обычным человеком, он бы уже давно лежал в нокауте.
Отец Илы и мать Сузу закончили свои речи, и большая часть гостей развеселилась и напилась. Ила готовил еду в открытой кухне для всех желающих. Как оказалось, он был одним из поваров, которых хвалила Менчи. Она никому не давала ничего заказывать, несмотря на тихий протест Бухары. Розали и Хана обнимались на диване рядом со стойкой хостес, а Сузу передвигала столы, чтобы освободить пространство, и складывала какую-то архитектурную композицию из стульев.
Телефон прожужжал о сообщении от Аллуки. Она каталась на роликах вместе с Леорио и Накклом. Пока без происшествий. Киллуа особо не волновался за них: Леорио мог вылечить всех, кого покалечил Наккл.
Гон исчез, но Киллуа ощущал его присутствие в саду, что служил зоной отдыха. Гон не использовал Зецу, он как будто хотел, чтобы его нашли.
Ночь была свежа и прохладна, но когда он нашёл Гона, тот сидел на скамейке с закатанными по бицепсы рукавами. Он тренировал технику Выделения, создавая маленькие шарики из Нэн, что гонялись друг за другом через виноградную лозу и деревья. Они светились в темноте, словно крупные светлячки.
— Я сожалею о том, что было этим утром, — прокашлял Киллуа. — Мне было очень… стыдно.
— Все нормально, Киллуа, — Гон посмотрел на него, в глазах отражались огоньки от его крошечных снарядов. — Присядешь?
Киллуа плюхнулся рядом на скамейку.
— Я куплю тебе новые штаны. И ремень. Тебе точно нужен ремень.
Подтяжки смотрелись неплохо. Комично, но все же невероятно хорошо. Это была борьба между эстетикой и привлекательностью, и Киллуа понятия не имел, что победило бы.
Гон щёлкнул подтяжками.
— Не знаю, мне они нравятся.
— Давно я не видел на тебе этот оттенок зелёного.
— Он мой любимый. Раньше всю одежду мне шила тетя Мито, и она всегда делала ее зелёной. Она даже специально заказывала в магазине ткань. Этот цвет напоминал мне о Китовом острове, пока меня не было дома. Но потом я вырос, а одежду такого цвета обычно для взрослых не делают.
— Это так тупо. Фиолетовый цвет есть везде. Наверняка тетя Мито тебе ещё сделает.
— Да, но мне неловко просить, — Гон выпустил еще больше Нэн-светлячков. — Она и так много сделала… Ты знаешь, сколько ей было лет, когда ушёл Джин?
— Да, она говорила мне. Но не переживай, думаю, ей нравится заботиться о тебе. Для этого родители и существует.
Большинство родителей. Точно не его родители, но большинство.
Гон не ответил, только смотрел, как танцевали в саду его Нэн-светлячки. В ресторане кто-то включил громкую музыку, и через открытые окна доносился смех. Киллуа закинул руки за голову и прислонился к стене. Он пытался рассудить, как именно ему лучше удалить дела с Гоном, когда Гон заговорил первый:
— Ну, это… Киллуа, это было плохо?
Киллуа опустил руку и повернулся к нему лицом. Ничего плохого, из того, что он мог вспомнить. Может быть, что-то ещё случилось.
— Что ты имеешь в виду?
Действительно, непонятно. Ужин? Тренировка Нэн? Что-то ещё, что никто не видел?
— Целоваться со мной.
— Я так не думаю, — вырвалось из него прежде, чем он мог остановить себя, — но не очень хорошо помню.
Внутри себя он кричал.
— А, — Гон задумался. — Слушай, можно я тебя сейчас поцелую?
Все напускное спокойствие улетучилось. Гон не
заинтересован в нем, так зачем он спрашивает? Никто не обращал на них внимание, им не нужно было устраивать представление, а даже если бы кто и пришел, два молодых человека, уединившиеся в саду, в окружении мерцающих огоньков, убедили бы даже самого закаленного скептика.
— Ч-что?
Гон повернулся, его глаза сияли, и Киллуа проклял каждую частицу Нэн, что летала по саду.
— Я хочу понять, могу ли я это сделать.
Разумеется, это всего лишь нелепая игра. Разумеется. Гон хотел выиграть в поцелуях, и это значило, что ему нужен был более-менее опытный партнёр.
— Я же сказал, что это не было плохо! — он закрыл лицо руками, чтобы скрыть своё смущение.
— Ну да, но ты сказал, что не помнишь!
Он больше не позволит своим чувствам задевать других людей. Первый поцелуй Гона был ненастоящим. Киллуа украл у него этот поцелуй, хотя Гону было все равно, а Киллуа не помнил. Если уж Гон попросил поцеловать его, то он должен хотя бы раз ему это позволить.
— Ладно, если тебе хочется, — он пожал плечами.
Гон посмотрел на него широко распахнутыми глазами, словно Киллуа предложил ему чистую прибыль с Острова Жадности.
— Ну, просто сделай это, если хочешь. У меня ещё свои дела есть, Аллука попросила встретить ее совсем скоро.
Гон кивнул:
— Хорошо, так что мне нужно сделать?
— Не знаю, это твой поцелуй, я не знаю даже, зачем ты это де…
Его остановили прикосновения рук к его плечам и тёплых губ — к его губам. По привычке он закрыл глаза, но успел увидеть темные ресницы, веснушки и загорелую кожу. Гон целовал его, и никого рядом не было. Гон целовал его, и он
никогда раньше не целовался по-настоящему.
И он тоже в долгу не останется.
Киллуа поцеловал его в ответ.
Вкус не изменился, такой же землистый и сладковатый, как виски, а не сахар. Широкие ладони скользнули вверх, схватились за шею и притянули к себе. Конечно же, Гон был излишне агрессивным, он двигал губами и сталкивался с ним зубами с ловкостью человека, который понятия не имел, что он делает, но пытался попробовать все одновременно.
Киллуа поцеловал его в ответ.
Пальцами Гон погладил короткие волосы на затылке, надавил на губы, снова и снова одаривал его быстрыми поцелуями, словно проверял его губы на наличие уязвимостей.
Киллуа поцеловал его в ответ.
Это все не правда, сказал он самому себе, когда Гон обвёл его губы языком.
Это уже слишком, сказал он самому себе, когда его собственные губы приоткрылись, чтобы впустить вовнутрь язык Гона.
А потом — ничего. Гон опустил руки, и Киллуа воспользовался случаем и отстранился.
Светлячки из Нэн окружили Гона ореолом света, и смотреть на него стало невозможно.
Поэтому он и не смотрел.
— Довольно неплохо, — Киллуа пожал плечами, в горле застрял комок. — Но поменьше налегай на зубы. И наверное, можно чуть помедленнее, кроме тех случаев, когда ты только-только признался в вечной любви. Ты же не хочешь никого задушить.
Гон понимающе проурчал, и огоньки от светлячков слились с его аурой Воздух ощущался тяжелее, чем обычно, словно, если они вот-вот не выбегут сада, то их раздавит. Киллуа вытащил телефон, что за прошедшие две минуты позвонил с десяток раз.
— Аллука, Наккл и Леорио пошли поесть мороженого. Я присоединюсь к ним, если ты хочешь…
— Хочу, — хриплым голосом выдавил Гон.
Наккл съел три банановых сплита, а четвёртый отдал бездомным кошкам, несмотря на предостережения Леорио, что молоко для котов вредно. Аллука взяла фруктовый пломбир, и каждый раз пачкала нос взбитыми сливками. Гон и Киллуа взяли по вафельному рожку размером с голову, а Леорио, промучавшись над выбором почти пять минут, взял молочный коктейль.
Вечер закончился тем, что они впятером в номере Гона и Киллуа смотрели, как невесты примеряют ужасные свадебные платья.
Когда утром в день свадьбы в окно на крыше засветил яркий и всепроникающий свет, на кровати лежало четверо. Леорио балансировал на краю матраса рядом с Гоном, чьё лицо, в миллиметрах от его собственного, было первым, что Киллуа увидел, когда открыл глаза. На другом конце кровати лежала Аллука, которая в одиночку, как обычно, занимала место для трёх людей.
Наккла он нашёл спящим в ванной с горластым котёнком, когда пошёл пописать.
