Русалочка

***

Это идиотская идея, уверен Юта. Возможно, высказанная в порядке бреда Хендери, но принятая остальными всерьез. — Среди нас готовить умеет только Кун. Жаль без него начали: столько продуктов испортили. Ренджун оглядывает скорлупки от яиц, обрезки капусты, рассыпаный сахар и белоснежное облако муки, заполнившее кухню не хуже утреннего тумана. — Тесто почти готово. Мы справились, — замечает Джонни, тыкая вязкую смесь, которая в страхе выползает из кастрюли и явно намеревается сбежать от горе-кулинаров. Лукас с Хендери, усердно оттирая последствия готовки с мебели, поддакивают и воздают благодарности вовремя подоспевшему Куну. В мусорной корзине валяется гора влажных салфеток, испорченный ёршик и разбитая тарелка. Хендери кидается, чтобы положить — технически, вылить, — на сковороду растаявшее масло, а Лукас придирчиво осматривает набор кухонных ножей: — Чем и на чем резать тесто? — тянет он, трогая то плоские ножи для намазки, то хватаясь за огромный тесак для шинковки мяса. Всем ясно, что ни один не подходит для того, чтобы разделить тесто, поэтому дружный вопль оглушает кухню. — Ку-ун, ты нам нужен здесь! Пошатываясь, и ударившись бедром о стол, Юта подползает ближе, чтобы выбрать приборы для себя. Ему не хочется ждать чужих советов, как будто его бойфренд, который вечно нарасхват, мало о нем заботится. Нет уж, хотя бы бытовые трудности ему по плечу. Выхватив парочку гладких тонких лезвий наугад, Юта сталкивается с оценивающим взглядом Джонни. — Что-то не так? — хихикая, он размахивает ими как кинжалами, нахватавшись приемчиков на одном из цирковых выступлений. Джонни нездоровые приколы не одобряет, и лишь покачав головой кладет доску и ставит посредине стола кастрюлю: — Аккуратнее, пожалуйста, Юта, — безэмоционально замечает Джонни, — по-моему, ты все еще не протрезвел после вчерашнего. — Да пошел ты. В какой–то момент его трезвость становятся всеобщем объектом наблюдения. Навязчивые акценты на том, что у него проблемы с выпивкой или с головой только бесят. Юта им не верит, никому не верит. Что представляет из себя Джонни? После того, как картинка, где здоровенный мужик заламывает руки тощему Джисону, а после ломает запястье, возникла перед глазами Юты, на Джонни он смотреть не может. Это опасно, и если все именно так, если его друг причастен к убийству брата, к исчезновению Агнес, тогда где гарантии, что не он станет следущей жертвой? Нарезая тесто и передавая его Ренджуну, орудующему скалкой и создавая идеальные кружочки из ютыных покоцанных лепешек, Юта присматривается: тот нож, с острым лезвием, не слишком широкий, но и не тонкий — вот такой бы ему подошел. Разговор течет вяло, почти нудно. Слова слетают чвякая, примерно, как выравнивается кругляшок под давлением ренджуновых усилий. Интереснее всего слушать куновы росказни, конечно, Хендери, и чтобы не скучать — Джонни. — Ассирийские философы говорили о том, что мир независим от нас и мы не имеем права вмешиваться в него. — Ассирийские? Сирийские? — Почти, — проявляет чудеса познаний Джонни, тормозя Хендери. — Это примерно современный Ирак. Но Сирия и Турция, наверно, тоже? Лезвие скользит, разделяя желтую колбасу на еще несколько долек. Юта хрюкает, но в обсуждение географии древнего Междуречья не лезет. Если этот мир независим, то какое значение имеет его существование и почему тогда этот мир, не так уж важно чьими усилиями, избавился от Джисона? — Знаешь эту теорию, — Хендери сверяется с Куном о температуре на конфорках, и бодро ставит первую партию цзяоцзы. — О том, что мир настолько враждебный, что вот хочешь ты постирать одежду, суешь руку в корзину с бельем, а там оказывается лезвие. Это согласуется со всеми обстоятельствами смерти Джисона, да и с происходящим сейчас тоже. Кивая, и закидывая в посудомойку грязные досточки, Юта пытается примостить жопу у края стола. Переодически башка выдает нехилые вертолеты, и не то от жарки, не от тошноты, он чувствует себя мокрым, как мышь. — Культура разрушения и враждебности вещей, — кивает Кун, доливая кипяток на сковороду. — По этой логике, мне как минимум суждено обжечься из чайника, пока мы тут развлекаемся приготовлением пельмешек. Лицо Хендери становится сложным и глаза открываются в два раза шире. Он просчитывает вероятность того, что с ними на каждом шагу может произойти неприятность, но сдается даже быстрее, чем начинает: — Ай, кто я такой, чтобы спорить с мудрецами древности. — К тому же у Куна уже есть один очень хаотичный персонаж, куда еще другие подлянки от мира. Все пялятся на Лукаса слегка осуждающе. И дело не в том, что кто-то считает иначе, а в том, что негласный договор не обсуждать чужие отношения при участниках этих самых отношений — нарушен. Кун и вовсе одаривает Лукаса таким взглядом, что тому впору думать об альтернативном варианте ужина. Наказать и оставить без еды, минимум, который может случиться с любым, кто обижает Юту и от этого радостное головокружение накрывает с новой силой. Кухня вертится и Юта массирует виски. Он бы получил крепкие утешающие объятия, но кунов телефон не вовремя разрезает белую мучную туманность. — Директор, — бросает Кун, выходя в соседнюю комнату и переглядываясь с Джонни, как со своим доверенным лицом, — проследи, чтобы не подгорели, — кивает он в сторону плиты, и проводит пальцем по экрану смартфона. — Да, добрый вечер… Все эти звонки от руководства ничуть не приносят облегчения в их жизнь. Очевидно, что цирковая труппа задержалась на одной точке. Да, все выступления успешны, залы забиты, но из подслушанного Юте известно, что следующие гастроли уже планируются. А Кун занят оттачиванием новой программы. — Мудила, — шипит Юта. Он лезет к кранику, набирая водички. На него не слишком обращают внимания, скучковавшись над китайскими пельмашками на плите. Уменьшить огонь, долить кипятка, накрыть крышкой? Без Куна все идет насмарку, и это смешно. Изо всех сил Юта держится, чтобы не заржать — он заматывает в кухонное полотенце тот ножик, что особенно ему приглянулся, и засунув в широкий карман штанов, позволяет себе расслабиться. Для Юты очевидно, что его психоз осуждается окружающими, так что защищать себя и их с Куном — обязанность волка-одиночки. Никто прямо не говорит, но они как будто отстраняются и даже — преувеличение ли? — стараются уберечь Куна. От чего-то, что связано с Ютой или с тем к чему приведут его выходки. И это становится настолько ясно, что Юта однажды слышит, как Хендери произносит: «Куну будет больно, если с Ютой повторится та история из прошлого… ну ты знаешь…буль-буль-буль». Хендери корячится, говоря загадками. И Юта начинает донимать всех: — А что ты знаешь о его прошлом? Какая такая история? — Ну, — Джонни болезненно морщится, — может быть стоит узнать у него самому? — Да, — Хендери вклинивается как всегда: энергично и не в своё дело, но звучит совсем иначе, вероятно, высказывая уважение и участие. — Об этом действительно лучше спрашивать самого Куна. — Да чего вы все от меня скрываете… Технически Хендери и Джонни правы — детали личного нельзя передавать, как бутылку колы за обедом. Но однажды заикнувшись о том, что ему любопытно разузнать о «твоих бывших, наверняка до сих пор страдающих от расставания», Юта наткнулся на холодное: — Не думаю, что кто-то скучает. С одним парнем мы продолжаем поздравлять друг друга с днем рождения, но это и все наше общение. А бывшая с тех пор, как родила, так ей и не до меня стало. Юта не был бы собой, угомонись он таким ответом. Во-первых, ни за что не поверит, что у Куна было всего двое экс-отношений, с которыми он в контакте, во-вторых, он чувствует, что здесь пахнет загадкой, и его магнитит, как космический корабль в черную дыру. — Детка, в моих прошлых отношениях нет никакой опасности для тебя, — уже мягче успокаивает Кун, когда Юта снова поднимает тему. — Все с кем я когда-либо встречался очень далеко, а бедняжка Агнес… — сочувственно покачав головой, Кун притягивает Юту к себе. Репетиции цирковой программы отбирают Куна чаще, чем хотелось бы, и Юта даже перестает выходить из дома, дожидаясь своего обожаемого. После того, как Юты не было слышно несколько дней подряд, его навещает Лукас, и весьма неожиданно, за руку с Ренджуном. Поинтересоваться о том какого лешего происходит среди любовного треугольника Юта не додумался не из-за тактичности, а из-за шокирующей перспективы: — Ты поедешь с Куном, когда они закончат всю подготовку? Или останешься на Ситии? — Поеду? Поеду куда? — Юта пытается приготовить всем кофе, но руки подрагивают и он рассыпает содержимое ложки на стол. Отпихнув бедром, Ренджун принимается за напитки сам. Кофе получается невкусным, горьким и разговор не складывается. Вдалеке море топит пальмовую кору, выбрасывает на берег водоросли и уносит немного песка и ракушек. Юта медленно моргает, рассматривая, как исчезают его следы не песке. Небольшие пушистые шарики водорослей подкидывает волнами. Намокшие, они выглядят кошмарно мягкими, и улыбаясь, Юта тянет ладонь, чтобы взять один. На ощупь растения совсем не похожи на плюшевые игрушки и это немного расстраивает, но играясь со своим уловом, Юта делает из него подобие ежика и кладет на стол — между недопитыми чашками кофе. — Я не останусь на Ситии, — подскакивая, и взмахнув руками, Юта отстраненно оценивает вытянувшиеся лица Лукаса и Ренджуна. А чего они ожидали? — Если Куна тут не будет, то и мне делать нечего. Может в Токио вернусь! Или в этот поеду… Таншань или Пекин, а оттуда в Гоби. Или сразу в Багдад… — Ясно-ясно, — тормозит неконтролируемый поток речи Лукас, — но ты хоть предупреди, если будешь уезжать. Ты все-таки наш друг, Юта. И Джонни, он кстати хотел прийти с нами, но не смог: какие-то дела. В общем, Джонни просил передать тебе, что мир не так уж и злобно настроен, как тебе чудится. Он просто переживает, что твой образ жизни идет во вред Куну и его карьере. Он тут из-за тебя торчит, если ты не догадался. Откуда Юте знать, что кто-то задерживается из-за него на крошечном островке, когда все только и упрекают? В подбадривающие речи друзей верится с трудом. Нет. Нет-нет-нет, человек, который со дня на день может попытаться убить его, говорит о том, что мир не такое уж и плохое место? Глупая ирония. Судьба насмехается над ним, показывая широкую белозубую улыбку на смуглом лице Джонни. Юта отгоняет образ того, как белое окрашивается в багряный цвет его собственной крови. В любом случае, он готов — нож примотан скотчем к нижней части кровати. Если случится нападение, он успеет добежать в спальню, а там уж разберется со всем. Когда гости уходят, Ренджун негромко произносит: — Юта, ты не злись на нас. Но ты правда плохо выглядишь и мы… Мы волнуемся за тебя. То, что ты иногда бормочешь и твои видения… Ренджун смотрит таким чистым взглядом, что Юта боится моргнуть, но содрагается всем телом против воли. Рефлексы подводят его и тело выдает совсем не те реакции, что следует. Ренджун напоминает ему Джисона в одну из последних встреч: мягкая грива волос на лбу, острое любопытство и чисто юношеская вера в непогрешимость — в дружественную сторону мира, — в случае Ренджуна такое глупое и безапеляционное принятие Лукаса обратно. — Я когда-то читал, — продолжает Ренджун вкрадчиво, но твердо, — серотониновый синдром. Это такая болячка, Юта. У тебя похожие симптомы… Ты принимаешь что-то? Может, антидепрессанты? Я знаю, ты еще переживаешь смерть брата. Или боишься, что вы разойдетесь с Куном? Ведь он не собирается тебя бросать. Ты очень ему нравишься! Это выглядит смешно, ржет Юта. Какой-то пацан, карлик-нос, ставит ему диагнозы и намекает, что у него поехала крыша из-за лекарств. Юта шакалит: — Антидепрессанты, говоришь. Тебя наверно больше интересует не сижу ли я лсд или мете, если так странно себя веду, да, Ренджун? Ты это хотел спросить? Об этом узнать? Это вас Джонни послал? Ренджун растерянно мямлит в ответ: — Нет, Юта, все совсем не так… Юта раскрывает двери и указывает направление. К черту такие визиты, помогли поднять настроение, ага. Крикнув, чтобы его оставили в покое, он слышит недовольного Лукаса: — Ты реально больной, чувак. Дерьмово признавать, но ему и правда плохо. Нет, не в том смысле, что ляпнул Лукас, и даже не в метафизическом. Приступы эйфории сменяются упадком сил, образы моря и шум воды преследуют все чаще. Его кто-то зовет: то Джисон, то Джонни. Однажды звала Агнес. Это дно океана: голоса умерших, голоса убийц. И они ждут его, они кладут ему кусок мыла на язык и наливают стакан морской воды, образуя пену. Юта стирает ее с губ каждый день. Если допустить, что Ренджун прав, то он должен прочно и долго принимать какие-то препараты, но, Юта осматривает кухню, прекрасно зная, что не пьет никаких таблеток. Всю еду они покупают с Куном в супермаркете, а готовит ее Кун. Безумная идея проносится в голове, но. Но Кун не может добавлять ему ничего в еду. Кроме того, что это абсурдно, так еще и невозможно — Кун сам ест свои же кулинарные шедевры и его поведение абсолютно нормально. Нет, Юта скорее поверит, что это Джонни подсыпал ему что-то в напитки. И поэтому больше никаких вечеринок с Джонни и всей этой компанией. Юта больше не может на них полагаться. С Куном иначе, с Куном — хорошо. Остается лишь один вопрос, позовет ли его Кун с собой? *** — Значит, Бильбао. Юта не стесняется быть раздетым, он не чувствует неловкости под пристальным взглядом Куна. — Ты красивый, — губы Куна мягко касаются загоревшей сухой кожи. И Юта верит. Он тонет в каждом вдохе и выдохе. Они целуются жадно, как будто замерзшие в, и без того душном климате, Ситии. — Чудесный, волшебный, мой. Каждое слово звучит искренне. Так же, как блеск в глазах Куна, как желание, передающиеся от кончиков пальцев прямо в глубину тела. Юта кусает пересохшие губы. Желание срывается с его губ, стекает капелькой пота вдоль шеи. Он подается навстречу ласкающим рукам, елозит задницей и призывно смотрит в глаза. Не нужны слова, чтобы Кун понял его: с чвякающим звуком, он добавляет к указательному средний и большой пальцы. Смазка стекает по бедрам, и пахнет, как и всегда, когда они занимаются любовью — цветами. Первые разы всегда был жасмин, потом пахло сладковато-изящным, словно щелк падающий с их плеч на бесстыдно голые полы, а там — разбросан желто-зеленый иланг-иланг. Сегодня Юта учуял обягиваюший, — нежная сеточка, легкая чистота хлопковой одежды, — согревающий, обещающий приключения аромат — нероли. Кун всегда был обходительным: если позволяло время, сервировал стол и включал фоновую музыку. Если это было свидание с продолжением — комната была усыпана лепестками. Кун считает, что Юта, как и положено ангельскому созданию, не должен касаться земли босыми ногами. А вот разбросанные дары, подношения — так можно. Нероли пропитал два крепких жгута синеватой ткани, висящей над кроватью. Похоже на шторы, но Юта не спешит разворачивать их, предвкушая что-то любопытное от Куна. — Иди ближе. Кресло скрипит, а Юта, из вредности сползая, шире раздвигает куновы ноги и гладит их: от коленей к паху. Ему хочется этого: попробовать на языке, взять твердый член Куна в ладони. Кто бы позволил. Кун властно поднимает обратно и схватив обе руки в свою, продолжает то, на чем они остановились, а именно — всовывает в ютыну задницу три пальца, заставляя хватать ртом воздух и ерзать, чтобы получить еще эмоций. — Эй, детка, — Кун целует губы до красноты и картинки в голове смешиваются: вот кровавая улыбка Джонни, а вот уже и Куна. Юта ни о чем не может думать в такой момент, а Кун не облегчает задачу: — как ты хочешь, детка? Шире или глубже? Как мне сделать тебе получше… — Мне и так хорошо с тобой, лучше, чем во всех моих фантазиях. — Я сделаю реальным все, что ты хочешь. Я ведь фокусник, Юта. Магия рук, иллюзии — в этом весь Кун. Он так чертовски хорош, так талантлив. И он с ним. Неужели Джонни прав и ему стоит отпустить Куна? Не добавлять ему проблем своими кошмарами о смерти Джисона, правдой о том, что он не так чтобы убил отца-пьянчугу, но не стал препятствовать его завышенной дозе водки, да и скорую вызвал лишь когда убедился, что тот окончательно откинулся. Юта тогда вздохнул с облегчением, ведь теперь никакой хмырь больше не мог третировать Джисона. Что бы там сказали ассирийские мистики? Он бездействовал и явно нарушил этический принцип или религиозную заповедь, но так он дал Джисону несколько лет счастливой жизни. Здесь ему не о чем жалеть. — И уже скоро ты уедешь, — замечает Юта между поцелуями и облизываем куновой челюсти и ключиц. Он кусает губы, потому что ему горячо от четких глубоких движений, от прикосновений к заветному местечку внутри. Мышцы распирает, создается тягучее сладкое давление, что Юте о большем и желать нечего. От приятных ритмичных движений он может кончить. Нужно подольше выдержать. — Едешь на свои острова. — Это, — Кун кусает в плечо и прокручивает руку так, что Юта чувствует себя еще более влажным и сводобным. Мысли так трудно сосредочить, пока все стремится только к тому, чтобы отдаться Куну и дать ему хорошенько себя выебать. — Не острова. Бильбао далековато, согласен. Но там хорошая арена, говорят наши. После мы отправимся в Кордоба, Севилью и Малагу. Дальше по планам Марракеш. Что думаешь, Юта? Я могу взять тебя с собой и покажу Гибралтар. Юта думает, что между их кожей сплошное электричество, воздух накален, капли пота — словно звездная пыль — отражают последние лучи солнца, проникающие сквозь плотно сомкнутые шторы. Они снова горячо целуются. Кун напоминает, что хочет сделать хорошо Юте. Чтобы он легко, оторвавшись от земных забот, покорял океаны, как ему виделось в преследующих видениях. Чтобы, розовые, цвета фламинго, пятна, плясали перед глазами. Похожа Кун чувствует, что Юта уже на грани. Они перебираются на кровать и Кун дергает синие жгуты, которые распускаются словно бутоны — в шикарную прозрачную юбку-балдахин. Аромат нероли бьет в нос и в груди цветы — синие, голубые, небесного светлого-белого оттенка, — они вырастают прямо на коже, корнями уходя к сердцу. На пробу Юта срывает один, и это не причинает боли, лишь на коже остается красная точка, как от укуса комара. Пока он разбирается с цветами, раскладывая их по краям постели, Кун ловит его уверенно, и притянув за волосы так и целует — заставив запрокинуть голову себе на плечо. Немного тянет мышцы, но покалывания от острых ощущений возбуждают и Юта радостно трется об удачно подставленное бедро. Он бы перешел к основному действу, но с Куна надо стащить дурацкие штаны, и пока он виляет жопой, намекая о контакте кожи, крепкая ладонь ложится ему на шею, сразу же сжимая. — Ох, — Юта дергает бровью, хватая ртом воздух. Их игры с удушением всегда дарили ему очешуительно яркий оргазм. — Это еще не все, — Кун достает плотный широкий ошейник и цепляет с тихим щелчком. — Тебе безумно идет. Ты очень сексуальный. И, похоже, у тебя совсем нет терпения, — ласково иронизирует Кун, беря в руки сочяшийся ютын член. Юта пищит и тянется, поскорее разбираясь с остатками шмоток на Куне. — Как только у тебя хватает выдержки? — У меня и не хвает, когда я вижу, какой ты красивый и сексуальный, Юта. Я не готов делиться, отдавать тебя кому-то еще в этом мире. Мой ангел. Предвкушая, Юта лениво расплывается на подушках. Комплименты делают из него разнеженного, наивного мышонка. С кем-то другим было бы стыдно признаваться в безапеляционной сдаче позиций, но в их устоявшихся отношениях и постельных играх — быть послушной куклой приятный выбор. — Мы же одно целое? — сбивчиво твердит Юта, склонившемуся над ним Куну, — одно, Кун? — Одно, детка, — Кун вглядывается в лицо своего парня, когда на его губах замирает очередной стон. — Ты прекрасно стонешь. Я обожаю слушать твой голос, Юта. Настоящая жемчужина. Ощейник довольно сводобно сидит на шее, но едва Кун затягивает кожанные шнурочки, плотность становится больше, а воздух приходится проталкивать с силой. Это может быть неплохо, если совместить с тем, как Кун имел его пальцами прежде. Но Кун предлагает иначе: — Хочу немного посмотреть на тебя. Встанешь не колени, и, — Кун садится, приглашающе раздвигая ноги. — Иди сюда, кошечка. Лизни, да-да, вот так. Оближи побольше. Юта следует за каждым словом, каждым желанием. Он даже закрывает глаза, чтобы лучше перейти на сенсорный уровень и касается тела Куна руками, проводит ладонями, накрывает собой, согреваясь о теплую кожу. Чокер сжимает шею еще крепче и реальность плывет, ненужная и враждебная за пределами синих штор. Кун съезжает навстречу горячему рту, сладким причмокиваниям (в тишине слух различает любые звуки). Юта втягивает щеки, зажимает головку. Держит во рту, облизывая кончиком языка, накрывая полностью. Юта активнее берется за дело: появляется торжество, он мажет слюной, размазывает ее ладонью в нужном темпе. Он получает то, что хотел: Кун шумно выдыхает, вовремя опомнившись, тянет кожанные завязки — знак остановится. Юта ведет носом по животу, и укладывает голову, целуя теплую кожу. — Кун, — просит Юта отчаянно, — если мы одно, то можешь сегодня… — Я — твой, до самой последней минуты, Юта. И ты мой! Знаешь, я тоже хочу попросить тебе кое о чем, — Кун ставит поцелуи везде, где может дотянуться. А потом Юта седлает бедра Куна, направляя его в себя. Он принимает легко, и подается, и прогибается, вновь проявляя чудеса пластичности. Пальцы запутываются в волосах, скользят по влажной шее, плечам и вдоль позвонков. Его кожу согревает не солнце, а дыхание. Кожаный ошейник давит, затягиваясь все туже. Кун одновременно освобождает себе руки, установив фиксаторы и создавая эффект постоянного давления. Он обхватывает Юту за талию и после нескольких мощных движений тазом, от которых у Юты вырываются почти что крики удовольствия, Юта оказывается лежащим на животе, задницей кверху. Кун массирует его плечи, лижет ухо и опускается, чтобы оставить скользкую змейку по краю чокера. Проверив, чтобы горло не пережимало слишком сильно, Кун обрисовывает языком весь позвончник, игриво кусает ягодицы и совсем не игриво шлепает. Кожа горит, хранит отпечаток ладони, — но это все прелюдия, предвкушение — в тысячу раз жарче. — Какая же твоя просьба, милый? У Куна нет стыда, а Юта собирает остатки мужества и лепечет: — Я хочу, чтобы ты в меня кончил. Я имею ввиду, мы уже делали это, но… анальный секс без презика довольно тупо, но я чистый, Кун. — Ты хочешь, чтобы мы не использовали презерватив сегодня? — Кун звучит так, будто снимает показания счетчиков и не хочет ошибится в цифрах. — Да. Хочу, чтобы ты снял его и, — Юта пытается прикрытся подушкой от неловкости. Интересно, эти разговоры о предпочтениях хоть у кого-то проходят легко и сводобно? Или парочки в пятьдесят тоже смущаются, когда рассказывают как бы интереснее потрахаться, чтобы не схватить инфаркт, не защемить нерв и осторожнее с коленями, там уже межкостная жидкость не как в двадцать. — И? И кончил в тебя, милый? — Сам обо всем догадывает и резюмирует Кун. Юта кивает, показывая из-под подушки макушку и бегающие туда-сюда глаза. Он тут же получает мягкий поцелуй в лоб. — Мой глупый ангелочек. — Если не хочешь, тебе не нравится без презика, то можешь снять его ну типа за пару секунд до и просто сделать это мне на спину. Я схожу в душ и никаких проблем. Кун хихикает, и Юта чувствует себя счастливым — ведь он не встречает отказа. Казалось бы в его идее нет ничего безумного, они давно спят вместе, проверились на болячки и могут спокойно делать что вздумается. О предпочтениях говорят не много, но когда что-то нравится, то просят повторить, сделать снова. О табу — договорились сразу. Юта не знает, что смутило его так в этот раз, но когда Кун вернул его в прежнее положение и обхватив под животом, притянул к себе, раскрыл и вошел одним мощным движением, — без резинки, — то Юте показалось, что он в раю. — А теперь моя просьба, — промурлыкал Кун на ухо. Юта уже плохо соображает, отдавшись тому, как налитый член скользит и распирает его стенки, даря неземную эйфорию. — Не то, чтобы ты был тихим во время секса, детка. Но можешь покричать для меня побольше сегодня? Я хочу слышать твой голос, Юта. Это оказывается не так и сложно, особенно благодаря усилиям Куна. Он не дает ему кончить слишком быстро, и ночной марафон выходит долгим и оставляют Юту буквально без сил, и слегка охрипшим. Слабого Юту, со стекающей спермой между ног, Кун закутывает в плед и уносит в теплую ванную: — Ты похож на русалочку с хвостом, — замечает он, пробуя температуру воды. — У русалочки не было голоса, — шепотом выдавливает Юта. — Да, она променяла его на возможность оказаться среди людей, и как видишь, ошиблась. Людям нужна речь. Песни, слова, разговоры. — Но зачем, Кун? Что в этом такого? Думаешь, принц не полюбил бы будь она всегда немой? Кун целует его. Целует, целует, целует. Даже когда они расслабленно лежат, переплетая пальцы. — Принц был типичным мужиком, падким на внешность. Ни капли благородства. Что в конце концов значит голос? Кто знает, — Кун задумывается, и сонно зевает. Им не помешает поспать. Прежде чем выбраться из ванны, закутать Юту в теплый пушистый халат и поднять на руки. Кун неожиданно находит объяснение. — Возможно свободу? Способность выражать мысли, протестовать, передавать знания. Выражать себя, быть собой, быть свободным. А ты, что думаешь, Юта? У Юты нет ответа. Может быть, если бы в ту злополучную ночь, Джисон кричал громче, ему бы кто-то пришел на помощь? Уже засыпая, Юта опускает ладонь под кровать, чтобы проверить там ли его нож. И только потом он расслаблено засыпает в руках Куна.