Месть по-современному

Когда месье Монте-Кристо говорит, что категорически не переносит митинги и прочие разновидности народных выступлений, он не врёт. Вчера он только что доказал это снова. Всем: Гайде, Бертуччо, а в первую очередь самому себе. От политики он был далёк так же, как и Гайде, но теперь можно приблизиться к этим болотистым дебрям, паучьими нитями ведущим к самым разным людям и выжирающим последние остатки совести, чуть ближе и перебрать пальцами случайную нить, оттянув её, будто гитарную струну, а затем попросту перерезать настойчивым движением ногтя. Ближайшая нить – убийство Али Тебелина, димарха, или мэра греческой Янины. Именно после этого события Гайде и осталась сиротой. В душе зашевелились ранее знакомые ростки сожаления: дочь Али Тебелина, маленькая кудрявая малышка, попала на невольничий рынок, а затем и в подобие гарема одного албанского политика, где её Монте-Кристо и выкупил через несколько лет, пообещав воспитать как свою дочь. Политик, по слухам, связанный с албанской мафией, запомнил его не иначе, как англичанина Уилмора. Теперь предстоит ещё одна месть, не только за себя, бывшего Эдмона Дантеса, но и за Гайде Тебелин. Сегодня, пару дней спустя после протеста, десятого декабря, никаких выходов на улицу не планировалось, и можно было вдоволь бороздить просторы Всемирной паутины в поисках архивов, новостей, любых записей о Фернане Мондего. Чем Монте-Кристо и занялся, усевшись на диване поудобнее и открыв крышку ноутбука. Гайде ушла на занятия по игре на гитаре, значит, точно никто, кроме домработников, не потревожит. Напечатать запрос в Google труда не составило, гораздо сложнее отыскать нужную информацию среди множества статей, связанных с запросом лишь именем, фамилией, воинским званием, названием города по отдельности. Чёрные глубокие глаза лихорадочно пролистывают тексты, заголовки. Пока ничего. Уже пятая страница результатов. Придётся заглянуть дальше, в самые дальние места Интернета. Наконец такие места удалось отыскать, заглянув едва ли не в архивы. Статья нашлась довольно короткая – прямой текстовый репортаж из Янины пятнадцатилетней давности, где выступал очевидец всех событий, некий Селим, которого приставили охранять жену Тебелина Василику и её маленькую дочь Гайде, пропавших позже без вести. Селим в подробностях рассказывал, как упомянутый Фернан Мондего вошёл в убежище жены Тебелина и его дочери, сказал, что с их драгоценным димархом всё прекрасно, после чего продемонстрировал им изрешеченное пулями тело Али. Василика не выдержала зрелища и сразу упала без чувств. Позже у неё диагностировали разрыв сердца. Конечно, Монте-Кристо знал эту историю подлинно, со слов самой Гайде, но со стороны наблюдателя она приобрела ещё более зловещий оттенок. Мондего продал своего начальника за кругленькую сумму, после чего, судя по всему, разбогател, пробил себе дорогу в элиту и сменил фамилию, равно как и сам Дантес. После заключения в Бометт штамп о судимости в паспорте ощущался не иначе, как клеймо, поэтому от документа пришлось избавиться и получить новый паспорт без всяких судимостей. Поиск статьи занял где-то час, но ещё больше времени займет доказательство того, что Фернан Мондего и Фернан Морсер – одно лицо. Но козырь в рукаве уже есть: журналист Бошан, друг Альбера. Надо только связаться с ним и предоставить ссылку на статью, а там уже Бошан решит, предавать дело огласке или же не предавать вовсе. Во время поисков Монте-Кристо нашёл ещё множество интересных вещей: экономические новости, загадочные смерти политиков, теории заговора. Особенно он заострил чуткое внимание на архивной статье, где говорилось, якобы Макрон действует таким образом, поскольку подкуплен Соединёнными Штатами и ведёт во Франции проамериканскую политику, которую автор назвал «выкачиванием денег». Отчасти Монте-Кристо с ним согласился, после чего выключил ноутбук и направился в коридор, где верный домработник, глухонемой от рождения нубиец Али, протирал тряпкой полки. Едва только вышел за пределы дома, как увидел Гайде, бегущую из-за поворота. Вид у неё явно запыханный. — Что случилось, мадемуазель Тебелин? — применял такое обращение, если происходило нечто серьёзное, вроде разбитой японской вазы или испорченного холста. Гайде остановилась на полпути и смогла унять разбушевавшееся дыхание и пульс, отдающий в горло. — Почему ты бежала? — нет строгости, проскальзывавшей секунду назад. — Чуть полиция не поймала, потому что я светоотражающие наклейки на куртку приклеила. Обвинили в пособничестве «жёлтым жилетам». Вот, — слегка оттянула бордовую куртку с левой стороны груди, где красовалась белая роза, в ночное время суток приобретающая желтоватый цвет. На локтях и запястьях белели такие же наклейки, только в виде длинных полос. — Еле отговорила, сказав, что наклеила их, чтобы какой-нибудь лихач на пятидесяти километрах в час не сбил. — Боже, какая ты иногда ребячливая. Не скажешь, что тебе девятнадцать, — ядовито пошутил Монте-Кристо. Гайде недовольно надулась, отчего вид её сделался довольно забавный. — Но мне правда девятнадцать! — Шутка. Но насчёт ребячливости я не шутил сейчас. Что по гитаре? — пропустил Гайде в дом, после чего запер дверь на задвижку. Нешуточная вещь – европейский декабрь. В одной рубашке выскочишь, сразу кожу холод обдирает. Гайде сняла злополучную куртку и шапку в тон, после чего наконец соизволила заговорить. — Попыталась наиграть «Salut» Джо Дассена. Вроде бы вышло узнаваемо, только оценку за небольшие неточности в аккордах снизили. Salut, c'est encore moi, — пропела первую строчку песни. — Salut, comment tu vas? — подхватил вторую, а затем и третью: — Le temps m'a paru très long... — Loin de la maison j'ai pensé à toi... — закончила Гайде, а секунду спустя звонко рассмеялась, лишний раз подчёркивая свой позитивный взгляд на жизнь. Оба прошли в спальню, где Монте-Кристо показал Гайде найденную статью. На лице девушки отразился ужас, чудесным образом смешанный с удивлением и мстительным ликованием. Понятно как никогда: теперь в её руки попал великолепный шанс отомстить за мать и отца, пусть и довольно скрытным способом, воспользовавшись всемогущей Всемирной паутиной. Гайде ещё раз лихорадочно пробежала глазами по статье и сделала вывод, что скоро Мондего будет в их руках. Её, гибких и загорелых, и Монте-Кристо, бледных и худых. Гайде Тебелин улыбнулась, при этом в её улыбке человеку, хорошо знавшему её, показалось бы, что в уголках рта затаилось подлинно женское коварство. Гайде собственноручно свернула вкладку со статьёй, спрятала улыбку меж тонких губ и заправила за ухо вылезшую непослушную прядь волос. Побледнела, а зрачки глаз сузились. Задрожала всем телом, отшатнулась, оперлась спиной на стену, хватаясь руками за голову. Так и чувствуется, что до панической атаки недалеко. Смотрела отрешённо, в никуда, прожигая стену. С ужасом она вспоминала годы, проведённые в обществе албанского политика и его многочисленных любовниц, среди которых числились даже маленькие девочки. Любовницы пускали шепотки, мол, их хозяин нелегально поставляет наркотики и публичных женщин в Европу, используя свои связи с мафией, но молчали, зная, что им угрожает смерть за разглашение подобной информации. — Благодарю от всей души, — непонятно почему, но Монте-Кристо чувствует в её словах неприкрытую фальшь, стекающую с крошечных трещинок в губах капельками крови. Не может она благодарить таким тоном, так сдержанно, с восковой бледностью. Похоже, пронесло. Атаки не будет. — Теперь справедливость восторжествует, отец будет покоиться с миром. После твоей мести устроим вечеринку с танцевальной музыкой. — Неужели плейлист составила? — слышен неприкрытый сарказм. — А что? Я знаю, какая музыка тебе по душе. О, эти девяностые! Бальзам для ушей! — театральные взмахи руками, исчерченными восточными узорами временных татуировок. — А то, как с гитары иду, вечно эти студенты с колонкой за плечом! Слава богу, сегодня их не было. Не знаю, как ты, но я современную музыку на дух не переношу. — Порадую: у нас вкусы совпадают. Мне тоже по душе Джо Дассен и Не имеющая желаний. Насчёт статьи: завтра же отправлю статью Бошану, посмотрим, что он скажет. Ладно. По идее, новая люстра уже должна приехать. Спроси Бертуччо, где она сейчас. Гайде вышла из спальни, прошла по коридору и постучалась в дверь комнаты, где обитал управляющий Джованни Бертуччо, черноволосый смуглый корсиканец с весёлым нравом. Бертуччо как раз сидел за компьютером, попутно поглощая бутерброд, и отслеживал посылку. Сказал, что через пару месяцев она будет здесь. Гайде усмехнулась: «О, эти китайцы! Их только через полгода можно дождаться, и то не факт, что посылка не уедет куда-то в Малайзию». Вышла и доложила Монте-Кристо. Тот заметно разочаровался, но особого значения сроку доставки не придал. Снова упомянул, что управляющий может часами шерстить сайт в поисках самых разных вещей, от нескользящего коврика в машину до Лондона в миниатюре, а потом распевать весь день про распродажу на этом самом сайте, выводя из себя всех, кроме глухонемого Али, которому было абсолютно всё равно. Угомонить Бертуччо можно было только отключением Интернета и держать шнур выдернутым из розетки, пока управляющий не успокоится. В основном за такой карательной для современного человека психиатрией следил ещё один домработник Батистен, приземистый лысоватый человек лет пятидесяти, никогда не расстающийся с часами на цепочке жилета. Разговор у Монте-Кристо и Гайде зашёл об Альбере, его друзьях и нравах. Оба сошлись во мнении, что этот светский львёнок пойдёт по отцовским стопам, если убавит свои амбиции. Гайде вспомнила, как Франц Кенель, друг Альбера, попытался произвести на неё впечатление на римском карнавале и получил жёсткий отпор от Монте-Кристо. Тогда она заливисто смеялась при виде болтающегося над полом Франца, взятого суровым месье Монте-Кристо за шиворот пёстрой толстовки. — Что-нибудь ещё? — спросил Монте-Кристо, подпирая рукой щёку. — Слух прошёл, что Эжени Данглар, про которую мне рассказал как-то Альбер, больше предпочитает девушек, — добавила Гайде, пристраиваясь удобнее в мягком кресле и скрестив ноги по-турецки. — Вроде не зазорно? Отрицательный кивок. Сейчас нетрадиционная ориентация совершенно не попирается французским обществом, но до сих пор непривычно, что люди могут любить и свой пол. Страшно вспоминать, как в тюрьмах совершают акты однополого насилия над заключёнными. Эдмон Дантес такого наказания смог избежать лишь потому, что в тюрьме Бометт это строго-настрого запрещалось. Но наказывали заключённые своих сокамерников даже страшнее, так, что изнасилование могло казаться чем-то обыденным. При мыслях о подобном мозг скрутило в узел, а голова упала в ладони. Как же быстро выстраивается логическая цепочка, иногда совершенно несвязная, и не ясно, как от одного явления мысль перешла в другое. Начали с Эжени Данглар, закончили тюремными наказаниями.