Третья Мондштадская революция

      Чем хороша боль? Она проходит. Даже самая мучительная отступает при правильно подобранном лекарстве.       Под обломками горящей комнаты Кэйе казалось, будто бы он умирает. Боль была так велика, что прожигала рассудок, заслоняя глаза — глаз — черной пеленой. Едкий дым, крик, собственный, но слышащийся будто со стороны — и полное отчаяние. В такие моменты барды и лирики обещают картины из прошлого, пронесшегося перед внутренним взором, блаженный покой и свет где-то там, впереди.       Кэйя не хотел видеть свое прошлое, ведь оно пронизано ужасающей ложью и виной. Вместо чистого света, сулящего вознесение, была лишь бездна в чужих голубых глазах, гремящей пустотой обещающая рыцарю еще долгие годы жизни… «Сволочь», — подумалось ему, и то была последняя мысль перед тем, как сознание ускользнуло.       Он еще слышал голоса и шаги, ощущал, как его несут на руках, и главное — как к обожженной коже прикоснулось чужое холодное дыхание: — Я освобождаю тебя от нашего договора.       Холодок убаюкал жар от ожога. Кэйя отключился.       И не услышал, что дальше Чайльд поставил условие: «Если ты, засранец, выживешь». Ожидания рыцаря увидеть перед собой блаженный белый свет оправдались. Взгляд уставился в потолок: свет слишком яркий и Кэйя морщится, не сразу вспомнив, почему от попытки моргнуть правым глазом не меняется изображение. Ощупал свою голову, обнаружив массивную перевязку.       Значит, все-таки живой.       Снова проваливается в сон, и проснувшись в следующий раз уже может сфокусировать зрение и повертеть головой достаточно, чтобы осмотреться и обнаружить себя в больничной палате. Он часто здесь бывал: это палаты, отведенные в монастыре Барбатоса, специально для Ордо Фавониус. Значит, его не уволили за связь со шпионом и сделку с Фатуи?.. «Или сейчас в эту дверь войдут рыцари, и четырьмя последовательными бумажками всучат мне аннулирование меня как наследника отца, приказ об увольнении, повестку на трибунал и счет за лечение?»       Невесело ухмыльнулся, пытаясь со своего узкого угла обзора рассмотреть палату. Рассчитывал, что хоть кто-то придет его навестить? Где-то в глубине души, возможно. На самом деле же совершенно не удивился, не обнаружив никаких следов чужого присутствия. Сколько бы Кэйя ни пытался закрывать и вновь открывать глаза, проваливаться в сон, изображение не менялось: лишь белые потолки и светло-серые стены. Окно завешано тонким тюлем, довольно красивым. И хоть ему казалось, что каждый его провал в сон занимает несколько часов, снаружи было все так же светло.       Мир будто вновь встал на ноги, описав головокружительное сальто, после всех событий последних дней и должен наконец-то прийти в себя. — Рыцарь Альберих, к вам слишком настойчиво ломятся… — монахиня, оглядываясь за спину, держала шикарный букет. Он был такой большой, что едва вмещался в руках хрупкой девушки, — Пятнадцать минут. И ведите себя тихо!       Снова шаги, уже давно до боли знакомые, и неловкая улыбка на конопатом лице, и даже этот чертов жест, когда ладонь потирает затылок с видом таким невинным, что даже умные люди иногда ведутся.       Так Кэйя узнал, что закатывать глаза удобнее, если он у тебя всего один. — В моей стране есть выражение «зуб за зуб, глаз за глаз», но я впервые вижу, чтобы кто-то трактовал его именно так, — за монахиней закрылась дверь и Чайльд мог улыбнуться по-настоящему.       У него сотни разных улыбок. Эта означала добрую усмешку и беспокойство — редкий гость на его губах. — О чем ты? — О твоем Глазе Бога.       Кэйя моргнул. Это тоже оказалось довольно удобно делать с одним глазом, и прыснул. — Я всегда знал, что ты интересный. Хорошо, что и Царица это заметила. — Ну, да… — нахмурился. Это оказалось плохой идеей, ведь по лбу и лицу прошлась болезненная волна, от которой он едва не зашипел, но секундой позже все равно расплывается в ухмылке, — За такими, как я, нужен глаз да глаз.       Секундное молчание — всмотревшись друг в друга, Чайльд и Кэйя по молчаливому согласию поняли, что можно вернуться к устраивающему обоих темпу и манере общения. Улыбка - защитный механизм Кэйи, а смех - способ починить подточенный щит, восстановить его и усилить. Фатуи пододвинул кресло ближе к постели Кэйи, но прежде чем тот уселся, рыцарь похлопал ладонью возле себя, немного сдвинувшись. Тарталья был единственным, кто навестил его, и ничто не заставляет себя чувствовать живым лучше, чем тепло другого живого человека. — Я тебе, кстати, черники принес.       Вы знали, что бездна в глазах тоже может сиять, ничуть не хуже звездного неба? До этого момента, Кэйя об этом даже не догадывался и не подозревал. Сегодня день открытий. Жалко лишь, что на его правый глаз это не распространяется.       Однако жест, этот маленький кулек с черникой, принесенной Фатуи, и крошечная записка «Полезно для зрения», выбили из него не просто улыбку, а смех. — Не зря говорят, что у рыжих нет души, — отшутился он, закидывая в рот пару сладких ягод, когда поборол желание надеть подарок на голову Чайльду. — Я свою с рождения проморгал, — Тарталья потянулся к его макушке, но не стал прикасаться, чтобы не причинить боли. Кэйя приподнял ладонь, позволяя взять себя за руку, — Как ты в целом? — Окончательно убедился, что у меня левые взгляды…, -- прикоснулся ладонью к забинтованной части головы, демонстративно проверяя, не спутал ли право и лево, и театрально кивает, -- Да, левые.       Вот так и прошли эти разрешенные им минуты — в абсолютно черных ужасных шутках, взаимном неприлично громком смехе, прерываемом лишь резкими «ай», когда от смеха начинала раскалываться голова, и одном-единственном соприкосновении длинных сильных пальцев. — Ты придешь еще? — спросил Кэйя, не желая отпускать руку Чайльда, когда монахиня, раздраженная их гоготом, выгоняла его из палаты и ворчала, что больше не пустит его, какие бы букеты он ей ни таскал. — Конечно. Кто-то же должен за тобой присматривать, — напоследок он улыбнулся. Такой улыбки Кэйя у него еще не видел, но понял наверняка: от нее притупилась боль.