Третья Мондштадская революция

Дилюк — человек действия. Дилюк — человек огня. Хотелось бы, чтобы все это было метафорой буйного нрава, а лучше — пламенной копны, стянутой в тугой хвост, но, увы, это не просто часть его характера, а базис его личности и мировоззрения. Гори, чтобы светить другим. «Верность традициям» — такой же самоубийственный жертвенный принцип, обязывающий положить к ногам невидимого идола свою жизнь, судьбу и клинок. Сгореть, чтобы согреть других. Почему же никто не сказал ему, что однажды, в один ужасный, невообразимо черный день, гореть будет нечему? И от личности, воспринимаемой обществом несгибаемым нравственным столпом, не останется ничего, кроме горстки пепла? Феникс обязан возродиться и воспрянуть вновь, представ перед миром в еще более ослепительном великолепии, во всеоружии безупречности и чувства долга. Но зачем? Ради Ордо? К черту Ордо. Ради отца? Отца больше нет. Ради брата? Даже брат больше не брат. Ради Джинн?.. Отказ от этого дался немного труднее и прозвучал менее уверенно. Однако несколько раскрошенных черепов хилличурлов дали Дилюку «нет» и на это предположение. Джинн он тоже не нужен. Собирать же себя по кускам, заново начать играть социальный сценарий, выполняя возложенные на него требования и роли, Дилюк просто больше не хочет. Он смертельно устал. И сеет эту усталость пожарами по лагерям чудовищ, срывая зло на всем, что имеет хоть малое отдаленное родство с Орденом Бездны. Ему бы на секунду сесть. Остановиться. Успокоиться. Остыть. Однако он не склонен к рефлексии. Не склонен? Или у него буквально никогда не было дней, проведенных в одиночестве? Наследника Рагнвиндров всегда кто-то сопровождал. В поместье никогда не было тихо от постоянных голосов людей, не имеющих отношения к семье. Горничные, прислуга, члены гильдии виноделов… Встретить незнакомое лицо, выйдя утром из своей комнаты, чтобы почистить зубы — обычное дело. Рядом всегда был брат. Куда ни повернись, где ни оступись — Кэйя поймает, вопрос лишь, страхуя или добивая подколкой. Дилюк так и не разобрался, что в его помощи первично: насмешка или поддержка. У него талант, сочетать это и осуществлять одновременно. Рядом всегда была Лиза, мудрая, эрудированная и умная… Половины тех книг, о которых Дилюк имел представление вплоть до названия глав и отсылок в эпиграфах, он и в руках не держал, просто черпая информацию из бесед с чародейкой. Джинн… Просто окружала его, как воздух, невидимый и неуловимый, ненавязчивый и естественный. Наверное, потому ее отсутствие чувствовалось сейчас особенно остро. И это лишь персонажи, чьи лица хочется обозначать. Бесчисленные товарищи, коллеги, учителя, наставники, каждый торговец, знающий его по имени и интересующийся здоровьем отца при встрече… Люди, его всегда окружали люди. Люди были в его доме, люди были в его городе, и люди постоянно были в его голове. «Неудивительно, он же Рагнвиндр». «Иного и не ждешь от юного господина Рагнвиндра» «Юный господин Дилюк всегда реагирует безупречно» Невозможно передать словами, как сильно он устал от этих безупречных реакций. Сам же он выражал свою боль, берясь за все новые и новые рейды на чудовищ. Однако даже его единственный нервный срыв, произошедший после похорон, тоже был по-Рагнвиндровски грандиозен… Ведь иначе это было бы нарушением злополучного девиза. «Если делаешь что-то, делай так, чтобы все заметили. И даже облажаться ты должен настолько сильно, что это перестанет восприниматься ошибкой, хах…» Дилюк много думал об отце. Вспоминал его уроки и, наверное, перебрал и переосмыслил все, что он когда-либо вобрал от своего кумира. Сначала было больно. До слез. До сбитых об стены костяшек. До пепелищ на местах лагерей и стоянок. Однако со свойственным ему упрямством и настырностью, молодой Рагнвиндр обращался к этим чувствам, заставлял себя разбирать их и запирать подальше, пряча боль вместе с иными эмоциями, под замок. Свежие ожоги надежно спрятаны перчатками. Свежие рубцы на душе — рационализмом и мотивацией покончить с глобальной угрозой человечества. И даже свое пламя, всю свою суть, он укрыл, спрятав в ночное одеяние вечного траура и ледяного равнодушия. То был долгий и трудный путь. Как в той легендарной притче о стареющих орлах — Дилюк соскабливал свою личность слой за слоем, отсеивая зерна от плевел, стереотипы от убеждений, влияние социума от собственных желаний. По-прежнему центром кристаллизации его натуры оставалась философия отца… Ведь в этом и заключается верность, но отныне не «традициям», а самому себе.