Третья Мондштадская революция

Сладко. Не закрывая глаз, чтобы считывать каждую искру, отраженную из далеких галактик, вспыхивающую на зеркальной звездочке зрачка Кэйи. Сладко, тягуче, прижимая его еще ближе… На фоне звездного неба он кажется совсем неземным, а потому чувство обладания этим рыцарем пьянит и околдовывает, расслабляя настолько, что Чайльд совсем забывается, углубляет поцелуй и крепко сжимает его плечо, не позволяя остраниться. А Кэйя такого не терпит. Вспышка — и усмешка. Острые зубы проходятся по языку, напоминая об иерархии. Однако возмущение было вовсе не избытком ласки, а ее недостатком. — Ты же понимаешь, что я скину тебя с крыши, если посмеешь остановиться? Чайльд на миг опешил. — Не смотри так на меня, а то действительно поверю, что ты больше меня не хочешь, и все твои тирады о том, как мне идет этот шрам, окажутся полным вздором, — хоть и продолжает дразнить, все равно опускает голову, чтобы даже едкие слова остались горячим влажным воздухом на шее. — Сдаюсь… — распускает ему хвост. — Потому что боишься за свою репутацию или хочешь меня? — Я могу совместить? Снова укус, который Кэйя так старательно зализывает и уже сам углубляет поцелуй, и ластится всем телом. — Подумай еще раз, — ему даже почти удается звучать скромно, однако это мимолетное впечатление разбивается об хитрющее выражение лица. Чайльд плавится окончательно. — Думать не о чем. — Тогда думай обо мне. И точка. Ночные пряди, засеребренные лунным и звездным сиянием, манят своей прохладой. Собирает их пальцами, зачесывая назад и стягивая на затылке, учащая поцелуи и стекая смазанными прикосновениями губ, по костям лица. Усмешка — одобрение. А чуть ускорившееся дыхание и приоткрытый в жарком выдохе рот — приз, который еще нужно завоевать. Сжимает его ладонь и переплетает пальцы, спускаясь от точеного подбородка к длинной шее. Забыл, насколько вкусная у него кожа, когда не нужно сдерживаться. Пальцы, сжимающие ладонь в ответ, оказываются такими же теплыми и властными, какими были в Ли Юэ… Кэйя легко выскальзывает из объятий, поворачивает стопу, стремительно соскальзывая по черепице вниз — ни на секунду не допустив мысли, что его могут не удержать. Чайльд придерживает его за локоть, не позволяя сорваться с крыши, а затем скользит следом, стараясь не сойти с ума от того, насколько он сейчас красив. Комната встречает их полутьмой глубоко-синих стен и торжественным блеском золота, поблёскивающего в венецианской штукатурке. Владелец дома едва прикрывает створки окна и задергивает тюль. Не поворачиваясь лицом к предвестнику медленно расстегивает рубашку и собирает волосы, перекидывая их через плечо, открывая шею. Этот жест куда более личный и противостоять ему просто невозможно. Чайльд подходит осторожно, словно боясь спугнуть — нет, не Кэйю, а сам момент и то звездное сияние, источаемое сейчас его темной кожей. И, приобняв со спины, целует его в основание шеи. Кэйя вздрагивает с придыханием. — Еще. Я соскучился. Он ведет кончиками пальцев по его позвоночнику, стягивая податливую струящуюся ткань, обнажая плечи и лопатки, которые сразу же усыпает новыми и новыми поцелуями. Тарталья осторожен, не позволяет себе ни укусов, ни засосов, чтобы не нарушить целостность и великолепие самой красивой кожи в Тейвайте. В ответ — учащающиеся, нарастающие полустоны. Длинными сильными пальцами Кэйя зарывается в рыжие вихри Чайльда, оттягивая их, ероша, взлохмачивая. Рубашка сброшена за ненадобностью. Прятать такое тело — кощунство. Берет его за локти и поворачивает. Весь мир резко сокращается до одного источника света. Кэйя тянет его на постель, с завидной ловкостью расправляясь с ненавистными в настоящий момент креплениями красного шарфа, обрывая пуговицы пиджака и рубашки, и, наконец, прижавшись телом к телу. Выдох. И волна тепла. Чайльд чувствует, как теплыми пальцами с твердыми подушечками Кэйя ведет по его плечам, спускается к позвоночнику, сжимает ладонь на боку — и требовательно тянет на себя, чтобы волна тепла обратилась в неподдельный жар. Голой ладонью этот парень делает с ним то, что не способен сотворить ни один клинок: вызывает желание сдаться ему и покориться, раз и навсегда. Языком — по шее, зубами — по точеным ключицам, оставляя тончайшую красную нитку порванных капилляров, чтобы в награду получить больше касаний к спине, розовые полосы, оставленные короткими ногтями, и нежности, срывающиеся с восхитительных губ. Недаром ведь говорят, что имена — мощные магические печати, способные заключать даже самых сильных демонов. Свое Чайльд доверяет ему, шепча на ушко: — По имени. Шепот тихий-тихий, словно этот секрет он не поручит даже воздуху. — Хочу, чтобы ты знал мое имя. Поцелуй под ухом — очередной стон — и еще один поцелуй, нашептывающий позабытые слоги. Кэйя гневно сверкает взглядом  — Чайльд еще поплатится за то, что столько времени скрывал от него такой секрет. Мгновение — и он сам оказывается вжат в постель сильным телом. Он легкомысленно позволяет себе окинуть взглядом тело любовника. Точеное, сильное, безупречное. Секунда промедления — и Кэйя седлает его жестче, чем порученных ему рыцарских коней, крепко сжав бедрами и отведя руки за голову. — По имени, Аякс? Нельзя доверять демонические печати другому демону. Удовольствие и чужой жар застилают глаза. — Нравится, когда я говорю так, Аякс? — давит голосом, давит телом, давит внимательным взглядом. Чайльд срывается на стон. Кэйя, продолжая свой самый лучший допрос, склоняется к нему, в лучших законах мастера пыток не позволяя дотянуться до желанных губ какие-то несколько сантиметров. Предвестник скулит: даже с этого расстояния он чувствует их вкус. Постель прогибается и кровать дает очередной глухой стук об стену.