Третья Мондштадская революция

В ночь перед назначенным днем суда не спал, казалось, весь город. Тягучая тревога, смешанная с волнением, страхом и ноткой предвкушения, заставляла десятки людей ворочаться в постелях, смотреть на часы, разочарованно цокать языком при виде слишком раннего ночного часа, упорно не желающего перетекать в предрассветный, и снова возвращаться под одеяло — считать удары часов и ждать. Джинн не ложилась. Кэйя спал крепко. С самого утра вокруг здания Ордо столпился народ, ожидая новостей. Рыцарей, шедших на службу, встречали со свистом. Люди жаждали крови и зрелищ. С удовольствием капитан кавалерии отметил, что за ночь обновили деревянный помост, подкатили к нему бочку с теплой водой, от которой многообещающе пахло аммиаком — чтобы после казни стереть кровь и вновь превратить помост в переносную сцену. Запах аммиака бодрил. Летний зной, впитавшийся в кожу, наоборот, расслаблял сильнее необходимого, отчего Кэйя жмурил единственный глаз, пока не вошел в штаб. Обычно шумное, суетное место сегодня было пугающе тихим. Лишних людей сегодня быть не должно, не имеющие отношения к заседанию фавонцы получили выходной. Кэйя улыбнулся и шел, громко стуча каблуками сапог для выездки, по свежевымытому мраморному полу, едва сдерживаясь, чтобы не начать напевать под нос какую-то мелодию. Источаемая им уверенность распространялась по опустевшим залам пробирающей до костей прохладой. Необходимо крайне хорошо знать и понимать рыцаря, чтобы иметь шанс прочесть в его гордой осанке, залихватском цокоте каблуков и широченной улыбке плохо скрытую панику и титаническое напряжение. Сейчас или никогда. Он открыл двери совещательного зала и сел на привычное место. Казалось бы, очередной совет. Только коробку с печеньем убрали. На месте уже был Альбедо, редким для себя образом облаченный в сине-бело-золотые цвета Фавония по полной форме. Его лицо, всегда спокойное, сегодня было еще и очень уставшим, но таким же непроницаемым, как обычно. Это Кэйю приободрило и он перестал постукивать подушечкой пальца по своему Глазу Бога. Последние минуты, пока зал заполнялся остальными капитанами, тянулись дольше, чем вся предыдущая ночь. За мгновения, пока открывалась дверь под твердой рукой Эолы, конвоирующей Эроха к залу совета, Кэйя успел прокрутить в голове каждую деталь его дела. Каждый диалог, который провел за последний год, начиная от разговора с Варкой об охране и заканчивая собственной присягой, данной человеку, которого сейчас ввели два вооруженных до зубов рыцаря. Без своей мантии и золота в одеянии, он уже не смотрелся таким величественным, каким Кэйя помнил его с детства. Обычный старик, из плоти и крови, с заметно истекшим сроком годности. То, что раньше казалось ему проявлением силы, теперь выглядело дряхлым и болезненным, да и сам Эрох — маленьким, жалким, хрупким, будто сделанным из посеревшей от сырости бумаги. Три ночи в темнице отлично подчеркнули этот образ. От него даже веяло прохладой и влагой. Кэйя кивнул, приветствуя рыцарей и отсалютовал магистру. Он был единственным, кто это сделал, остальные капитаны предпочли отмолчаться. Согласно обычаям, первая речь принадлежала Варке. В миллионный раз он обозначил свои обвинения и претензии к Эроху. После — самому обвиненному. Капитан кавалерии заметил, что одобрительных возгласов после каждого выступления было примерно поровну. Молчал лишь один рыцарь. И именно его голоса Кэйя ждал больше всего. Невысокая, обманчиво хрупкая светловолосая фигура главного алхимика Мондштадта поднялась из-за стола и в торжественном молчании проплыла на кафедру. Тишина в воздухе стала ощутима физически, рубашка и воротник почти душили сэра Альбериха. Еще несколько минут — вспомнил каждое слово, жест и сокращение мимических мышц десятков собеседников — и Альбедо, наконец, взял слово. Методично и размеренно, абсолютно профессионально и нейтрально он перечислял проделанные во время следствия процедуры, ход их выполнения, результаты допросов свидетелей и информаторов. Неподготовленному слушателю могло показаться, что в перечисленных фактах даже не звучит обвинительной интонации, однако, наконец, прозвучали самые желанные Кэйей слова: — Таким образом, следственная группа обвиняет магистра Эроха в растрате, взяточничестве, превышении служебных полномочий, подрыве авторитета Ордо Фавониус, и, — Кэйя затаил дыхание, — ущемлении свободы граждан Мондштадта и их прав на свободную торговлю. Вот они. Самые долгожданные и нужные слова. Внутри Кэйи все затрепетало. Обвинение против самого ценного для города, человеческой свободы, дает практически гарантированный вердикт. Сдержать улыбку было невозможно, но в поднявшейся суматохе ее никто и не заметил. Всюду посыпались возражения старой гвардии капитанов, однако Альбедо поднял ладонь, показывая, что еще не закончил. — Проведенные мероприятия требуют дальнейшего рассмотрения и выявления лиц, возможно способствующих данной деятельности. Возражения стали тише. Нерешительнее. Хищно Кэйя вылавливал на лицах блаженный коктейль эмоций, от возмущения до страха. «С этими пережитками прошлого Варка разберется самостоятельно, когда все это закончится». Альбедо закончил говорить и сел, вновь приобретя практически безучастный вид. Кэйе было немного его жаль: он смотрелся неестественно в рыцарской форме и явно уже хотел отрубить виновнику перерыва в его исследованиях голову и вернуться к работе как можно скорее. Вновь повисло молчание. Одиннадцать человек, включая обвиняемого, выжидали. Альбедо, как независимый арбитр, и Эрох, не имели голоса в этом голосовании. По одному, каждый из капитанов в порядке принесения присяги Ордену, должен был положить на стол монету, одной из сторон вверх. Волк означал казнь, дракон — изгнание. Сине-белые и голубые контуры чеканки сливались с расстояния длинного стола в одну голубую глазурь, бездушную и так знакомо беспощадную, но к моменту, когда настал черед самого новопосвященного капитана, Кэйи, он отлично знал итог голосования. Четыре к четырем. Держа в руках монетку, он держал в руках чью-то жизнь. Это чувство ему понравилось. Посмотрел в глаза Эроху, пытаясь прочесть на нем что-то, кроме елея. Однако даже перед лицом смерти он оставался лишь мерзким скользким гадом. Кэйя подбросил монетку и поймал ее в воздухе, своим небрежным жестом нарушая торжественность момента. Эрох был ему отвратителен. Монета блеснула драконьей чешуей. «Быстрая смерть не для тебя, Эрох, я желаю тебе подыхать медленно, в грязи, нищете и болезнях, одетым в тряпье, едва прикрывающие струпья от болезней и гниль» Какого же труда ему стоило не рассмеяться, видя облегчение в глазах Магистра, перетекшую в благодарность. Конвой вывел его из здания Штаба. Толпа оживилась. — На плаху! На плаху! — Решением Совета, Эрох изгоняется из Ордо Фавониус, лишается земель и титула, а также всего нажитого на данной должности имущества, и навсегда лишается права ступать на землю Барбатоса. Народу это решение пришлось не по вкусу. Через секунду в осужденного прилетел вонючий гнилой овощ. Кэйя отошел, осторожно смахивая с белоснежного меха ошметки мякоти. Вышел вперед и забрался в седло ждущего его рыжего коня. — Р-расступись! — скомандовал он, ведя скакуна полукругом, разгоняя толпу зевак. Люди разъярились еще сильнее, хоть бросаться на огромного гнедого жеребца никто не решался (среди них даже нашлись несчастные, знакомые с силой его укуса), зато ругань и свист поднялся до самых крыш, распугав несчастных птиц и разбудив спящих кошек. Другие кавалеристы расчистили проход вплоть до самого города, и по этой дороге, сквозь море недовольных возмущенных людей, вели сверженного правителя. Как капитан, Кэйя дал приказ лишь не пускать к нему людей, однако это не помешало толпе покрыть магистра с ног до головы помоями и дегтем. От такого не отмыться. — Почему ты не защитил меня на совете? Это ведь я сделал тебя капитаном! — О. Да. Спасибо, хоть это и было очень глупо, — Кэйя мило улыбнулся и повернул коня обратно через мост. Ворота Мондштадта навсегда закрылись для Эроха. Он мог бы вернуться в имение, однако пожар той ночью уничтожил его дотла, вместе со всеми накоплениями, ценными бумагами. Хоть сколько-то стоящие вещи растащили дети и бедняки. Прочь из края Ветра он так и двинулся босым, и, как говорят некоторые охотники, цепочка отпечатков голых ног на сырой земле прервалась где-то подле Вольфендома…