Третья Мондштадская революция

Холодно. Испытывать холод — непривычно. Даже после многомесячных странствий и неоднократных ночевок под открытым небом, Дилюк мог по пальцам пересчитать все разы, когда ему было холодно. Зябко. Сыро. Прохлада пробралась под толстое пальто и неприятно въелась в ткань, пропитав ее влагой горной реки. Будто он нырнул слишком глубоко и резко поднялся на поверхность — тошно, беспричинно страшно. Или страх его не столь уж беспричинен? Гулкие звуки, доносящиеся извне, никак не хотели обрабатываться мозгом в человеческую речь, животные голоса или оглушающий рев течения. Внезапно Дилюк ощутил давление на животе, которое перешло в менее заметную тяжесть на груди. Раз-два. Раз-два. Раз-два. Отчего-то его разум решил запуститься с этого простого счета, будто отсчитывая секунды, которые понадобились на пробуждение и запуск внутренних систем… — Три! А вот это уже точно был не его голос разума. Он не может быть таким писклявым, высоким и будто бы даже певучим. Давление на грудь резко усилилось, и бороться с тошнотой стало уже невозможно. Дилюк закашлялся, изо рта его вырвался поток воды пополам со слизью, что непременно испачкало его кожу на лице и шее, волосы и одежду. Странно, но об этом он подумал первее, чем осознал, что его откачивают. — Надо же, живой все-таки, — все-тот же жизнерадостный голос сейчас оказался каким-то подавленным? Разочарованным? Раздосадованным? Превозмогая дикую усталость и головокружение, Дилюк все же открыл глаза. От яркого света мгновенно заболели глаза, заставив его вновь зажмуриться, но за доли секунды, которые у него были, он успел рассмотреть девушку с длинными темными волосами. Продолжая кашлять и извергать из себя воду, Дилюк пытался понять, где же оказался. Этот голос был его единственной зацепкой, но единственным его вариантом и отчаянным предположением была та, кого здесь не должно быть и в помине. Через несколько минут, растянувшихся в целые часы для Дилюка и его спасительницы, он снова открыл глаза и теперь мог рассмотреть ее лучше. Забавно, но ожидание почти полностью совпало с действительностью. Как подумал сначала о той смешной девчонке, что пыталась играться со старшими ребятами, что стреляла из рогатки по цветочным горшкам, за что потом они с бра… С Кэйей заставляли ее убирать разбитую керамику, а она, расстроившись, шла жаловаться к Джинн, которая заставляла уже двоих мальчишек делать уборку. Воспоминание было теплым, как Мондштадское лето. — Ты ведь не Эмбер, — прохрипел он. Девчонка улыбнулась, совсем не так, как повелительница Рогатки. — Так ты за янтарем сюда спустился? Это ты зря. Местная выработка слишком переоценена. Последние несколько десятков лет здесь находят только небольшие крупицы, теряющиеся в песке. Это неважно. Идти можешь? Хоть ты и живой, но это ненадолго, если я не отведу тебя в деревню, а тащить я тебя не смогу. Так что вариантов у тебя, в общем-то, нет. От такого потока информации у Дилюка вновь заболела голова. За время одиноких скитаний он значительно отвык от человеческой компании, а столь болтливая особа явно была не лучшим первым шагом к повторной социализации. Хотя она и была полностью права. Холод, теперь значительно более ощутимый, делал конечности слабыми и ватными. Мышцы, онемевшие от ледяной воды и ран, совсем не сразу подчинились. Сначала он кое-как повернулся на бок, затем — на живот, опустив глаза, чтобы не видеть, с каким лицом за его потугами наблюдает незнакомка. Помощи он не попросил. Постепенно заствил себя встать на колени. Буквально каждая клетка тела выла от такого, казалось бы, небольшого усилия. Руки горели. Пытаясь встать, он многократно оцарапал их о мелкий острый гравий. Титаничекими усилиями воли — сел, стер ладонью с лица и шеи рвоту и только после этого поднял лицо. Оно, перекошенное от боли и усталости, все равно было серьезным, мрачным и равнодушным. От этого вида девчонка рассмеялась. Даже его неуклюжие попытки встать не развеселили ее так, как эта никчемная попытка сохранить лицо. От ее смеха у Дилюка что-то начало гореть внутри. Зарычав от боли, он заставил себя встать на ноги, которые сразу же подкосились, будто у новорожденного олененка, но от падения его спасли твердые ножны, на которые странник оперся, как на трость. — Готов теперь? — все еще посмеиваясь, спросила девица. — Не совсем. Мой меч. — Хм… Если ты о той несуразно большой черно-красной железяке, то… На мгновение девица исчезла в окружающих зарослях и появилась, волоча за собой действительно большой клеймор. Именно волоча. Лезвие тянулось за ней по камням и грунту, собирая на себя растения и грязь. Пока меч скрежетал, царапая породу, Дилюк скрежетал зубами. «Нельзя же так обращаться с оружием!» Однако это было лишь начало. Дотащив клинок, девушка не выдержала его тяжести и уронила. Грохот, раздавшийся от удара металла об камни, спугнул всех окрестных птиц и набатом раздался в голове Дилюка, которая вновь начала отвратительно болеть. Словно какая-то железная рыба меч колебался, пока не нашел равновесие и не принес долгожданную тишину. С этой задачей уж его клинок действительно всегда справлялся безукоризненно. Наклонившись, Дилюк легко поднял клеймор и убрал его в ножны. С родной тяжестью меча на спине, ему стало легче. Девушка смотрела на этот акт, сощурив глаза, а затем все же спросила: — Серьезно, зачем такой огромный? Комплексуешь? — … Что? Дилюк изогнул бровь, хотя девица уже явно переключилась на другую мысль, бодренько повернулась к нему спиной и поспешила по едва различимой тропе, ведущей вверх по оврагу. Ее поступь была быстрой и легкой, она взлетела по склону с террасы на террасу легко, словно горная козочка, а вот под ним сыпался гравий и так и норовил осыпаться прослой суглинка, уехав под тяжестью тела. К счастью, подъем был недолгим. По крайней мере первый. Дальнейшая дорога была куда более ветвистой и длилась несколько часов и кончилась в маленькой деревушке, потрепанной временем и нищетой. Дилюк насчитал там всего с десяток домов, лишь в некоторых из которых горел свет. Девица повела его к одному из таких домов. Стоило ей перешагнуть порог, как навстречу ей устремились небольшие огненные мотыльки, словно она была их солнцем. Девчушка рассмеялась и развела руками. Разлетевшиеся пиро-бабочки зажгли светильники и очаг. — Сними мокрую одежду и разложи сушить. Потом можешь лечь и поспать, пока я наберу трав, чтобы обработать твои раны. Дилюк кивнул. — Спасибо. Оскорблять гостеприимную, хоть и странную хозяйку, вопросами и подозрениями, сейчас не смог бы даже такой прямолинейный человек, как он. В этом доме не чувствовалось ни зла, ни скверны, ни темной энергии, так что Дилюк действительно мог немного опустить свою колючую броню и позаботиться о себе. Скинуть отяжелевшую от воды дубленку, распустить волосы, отмыться от глины и песка, хотя бы сполоснуть руки и лицо в бадье… И сразу же после этого он лег на футон, небрежно брошенный возле очага. От усталости даже ему не хватило сил на сомнения. Через несколько секунд он уснул, убаюканный танцем красных, розовых и оранжевых бабочек, игриво порхающих над его головой.