Третья Мондштадская революция

Ранним утром Джинн уже отбивала дробь каблуками по мраморному полу, мечась от стены к стене напротив кабинета Варки. — Сто десять, сто одиннадцать, сто двенадцать… — Ты можешь перестать считать? — Когда ты перестанешь метаться, Капитан Джинни. Фыркнув, она встала, прислонилась спиной к стене, и через несколько секунд начала себя ругать за то, что держится слишком фривольно. Кэйя тихо хмыкнул, и, как только Джинн сделала очередной шаг нервозной ходьбы, начал заново: — Один… Два… — Ты не помогаешь. Кэйя готов был ответить ей, но появился хозяин кабинета. — Доброе утро. Джинн вытянулась, салютуя по всей форме, Кэйя лениво махнул магистру двумя пальцами. — Магистр Варка, нам всем лучше присесть. Кэйя пропустил Джинн и Варку перед собой, дождался, пока она сядет, а сам встал позади нее и положил руку на ее плечо, прося притормозить и успокоиться. Джинн всегда играла по правилам, но давать огласку такому событию будет опасно для благополучия Мондштадта, поэтому Кэйя сам взял слово и изложил Варке события вчерашнего вечера. На удивление, он был краток и совершенно серьезен, поэтому у Одуванчика не было причин встревать в этот разговор. — Нужно немедленно проинформировать население и опросить всех, кто мог стать свидетелем убийства! Услышав, что Варка сказал ровно то, что не должен был говорить, Кэйя почувствовал, как под уставшим веком пробежался нервный тик, и невольно дернулся желвак. Вот, кого он посадил на место магистра. Человека, живущего с шилом в филейной части, и имя этому шилу — гиперактивность и рыцарский кодекс. В каком-то смысле, это далеко не самый худший вариант. Варка — типичная кувалда. Он готов крушить черепа своих врагов за свои идеалы, невзирая на последствия. Слишком честный, слишком преисполнен чести. С другой стороны, осторожным и скрытным скальпелем был Эрох. И последствия его интриг и заговоров Мондштадту предстоит разбирать еще долгие годы. Так что же лучше? «Хороший И умный человек на посту Магистра», — немедленно нашелся ответ и отчего-то Кэйя на секунду бросил взгляд на Джинн, внимательно ждущую указаний. — Подобный опрос может вызвать панику среди местных жителей, что приведет к искажению информации. Я считаю, что лучше поспрашивать тихо, и не посвещать в детали никого за пределами этой комнаты, пока мы не разберемся. — Хорошо! Тогда допрос проведете вы с капитаном Гуннхильдр. Закатывать глаза, когда он у тебя всего один, довольно сложно. Хотя за последние пару лет Кэй приноровился делать это на редкость выразительно. — Магистр, вы думаете, что это — хорошая идея? Разве среди людей не начнутся слухи, если два капитана Ордо Фавониус лично ведут допрос? — Они решат, что обстановка настолько наладилась, что даже высокопоставленные рыцари могут ходить в ежедневный патруль! На этом все? Скрипя зубами глубоко внутри, Кэйя выдавил из себя убедительно убежденную улыбку и согласился закончить внеплановую летучку. Возможно, он сможет поспрашивать о гипотетических свидетелях, если обратится к своему новому приятелю Нимроду? Задумавшись, капитан не заметил, как они покинули кабинет и оказались на главной площади, и тогда его размышления прервала Джинн, которая просто постучалась в первую же жилую дверь и начала опрашивать заспанную женщину, собирающуюся на работу. Кэйя решил не встревать. Все равно слухи разлетятся теперь со скоростью звука, значит, остается лишь использовать их, чтобы докопаться до истины. Искусство сбора сплетен — это врожденный талант. По крупицам отобрать правду из череды лжи и преувеличений — ювелирная работа. Благо, именно ей Кэйя овладел в совершенстве. И не было лучше места для ведения скрытых допросов, чем «Доля Ангелов». Ноги вели туда сами. Слишком знакомым был маршрут. Спросите Кэйю — он скажет, сколько шагов до таверны, наверное, от любой точки Мондштадта, будь то его дом, Штаб или Церковь. Пока Джинн вела допросы, которые ни к чему не вели, Кэйя слушал, о чем говорят чуть выпившие горожане в конце рабочего дня, и слушал новые бардовские песни, гуляющие по городу. Кому-то сравнение бардов с голубями покажется грубым, но Кэйя считал их такой же неотъемлемой частью городской культуры, как и родство человека с этими птицами. Бесполезные, но их жалко, и вместе с ними как-то уютнее. На подходе к таверне Кэйя заметил разговаривающих Чарльза и Паттона, и изумился. Странно, что они оба здесь. Возможно, нет посетителей? Маловероятно. — Добрый вечер, господа, — Кэйя положил руку на грудь, наспех шутливо кланяясь им, — Кто сегодня за стойкой ответствененн за хорошее настроение? — Мастер Рагнвиндр. Улыбка слетела с лица Кэйи, и оно стало серьезным и непроницаемым. — Мастер Рагнвиндр — мертв. — Я про мастера Дилюка, Кэйя. «Этот — тем более». Закипающий внутри гнев он смог подавить, вновь заставить себя улыбнуться. Только руки дрожали, пока он толкал необычайно тяжелую дверь таверны, и ноги совершенно не хотели нести в помещение, оказавшееся тотчас холодным, неприветливым и гнилым. За стойкой действительно обнаружился Дилюк, и, признаться, Кэйя тоже перепутал бы его с отцом. Кажется, он стал еще выше, и шире в плечах, постоянная усталость и гнев отложили на молодом лице слишком много возрастных следов. Взгляд — алый, как вино в бокале, что он наполнял, — темный, выцветший. Поднял глаза. Увидел Кэйю. Узнал. Рыцарь до боли всматривался в его лицо, пытаясь прочесть раскаяние, сожаление, сочувствие. Любую причину сейчас начать чувствовать к этому человеку хоть что-то, помимо пережитой обиды. Его вновь всколыхнули похороненнные, затопленные, убаюканные чужим теплом чувства. Дилюк смотрит. Видит. Узнает. Кэйя бесится. Улыбается и идет к нему, выпрямив спину, выставив напоказ свою повязку, скрывающую шрам от ожога. Взывает к своему капитанскому голосу и нараспев произносит крайне официальным тоном: — Именем Ордо Фавониус всех прошу покинуть помещение! — Ордо Фавониус научился просить что-то, кроме милостыни? — Дилюк не собирается ставить бокал. В момент слабости Кэйя даже жалеет, что не разрешил Чайльду принести эту дурную рыжую голову в холщовом мешке. Однако пьянчуги разрываются между двумя «братьями», пытаясь проспиртованными мозгами, почти готовыми для отправки в медицинский институт, понять, кого из них они боятся больше. — Немедленно! — рявкает Кэйя, выигрывая в страхе. Рыцарь проходит к барной стойке и садится за стул. Хоть поза его и расслаблена, буквально каждая клетка вопит от ужаса. Жар на лице все еще силен. Дым в легких до сих пор едкий. Гнев в глазах Чайльда по-прежнему заразителен. Сочувствие Джинн и по сей день оскорбительно. Кэйя все еще изгнан из дома в день похорон их отца. Он все еще наказан за правду самым близким человеком. «Ничего не кончено» Напротив него — воплощение всех страхов и боли, которые ему пришлось пережить за эти годы. Причина стольких страданий, унижений, увечья. Кусает себя за губу и принимает бокал из рук Дилюка, хоть он и не был предназначен для него, осушая его залпом. Где-то по касательной пролетает мысль, что за этот разговор, за это решение, за эту манеру поведения его очень справедливо будет крыть последними словами Чайльд, напоминая о гордости, о ценности его, Кэйи, как личности, о пути, который он сделал, чтобы вылечиться после травмы. Он будет прав, но мысль эта совершенно не задерживается в голове, и вместо этого Кэйя сдавленно шепчет: — Почему не сказал, что вернулся? — Возвращаться в Осенний Праздник — моветон. Как и врываться в помещение и требовать особого обслуживания. — У нас же с тобой особые отношения, — улыбается и ведет по краю бокала пальцем. Бокал — поет. Кэйя — лжет. Все как всегда. Только на душе тошно. — Нет. — Ты знаешь что-нибудь о событиях ночи Осеннего праздника? Нашли труп. Обожженный. — Нет. Но, раз ты спрашиваешь, у Ордо тупик. Не скажу, что я удивлен. — С тех пор было совершено еще несколько преступлений, и примечательно, что все жертвы — сами были преступниками. — Так ты зашел отметить, что за тебя делают работу? — И барды описывают «Полуночного героя», как «исчезающее в темноте пламя»… Никого не напоминает? Дилюк скривился. — Пошлое прозвище. У этих бардов совсем нет фантазии, их псевдонимы словно для проституток. — Так ты не в курсе событий? — Я только недавно вернулся. Это все? — Пожалуй, — Кэйя пожал плечами, — Налей мне еще бокал. — Хватит с тебя и этого. Сто двадцать три моры. Кэйя расплатился, усмехаясь. И вышел из таверны, вписывая в свой список «Чтобы не было скучно» особенным, нулевым пунктом, Полуночного героя… Его самообладание позволило ему дойти до дома. В своей квартире он запер все двери и окна, забился в самый дальний угол с бутылкой вина, взятой наугад. Один разговор с вернувшимся братом сделал то, что не смогло время, друзья и даже Чайльд — Кэйя кричал, бился в истерике, плакал единственным глазом. — Мудак. Ты даже не знаешь, что я сделал ради тебя! Кэйя разбил бутылку об ближайшую поверхность, порезав руку об осколки. Шмыгнул носом. Стер слезы, размазывая по щеке кровь, вино и слезы. Смесь истинного Мондштадтца. Хоть рыцарь и знает, что не должен ничего доказывать человеку, кто однажды отверг его за правду, невзирая на всю их общую историю, каждый день, полный взаимной поддержки, взаимопомощи, мальчишеской дружбы, несмотря на сражения, что они провели бок о бок, знания — мало. Он хочет обратно свой глаз, отца, поместье, и, конечно, брата. Хочет до безумства, до иступления, ведь Кэйя заслужил быть блядской частью этого города. Засыпает, забившись в шкаф, укутавшись в оставленную во время последнего визита Чайльда красную рубашку, совершенно разбитый. Завтра будет день. Завтра он будет улыбаться, разговаривать, шутить. Не скажет Дилюку ни слова обиды, ни в чем его не обвинит. Даже повязку прикроет челкой. Сегодня — он жмется к вещи, хранящей цитрусовый запах чужого парфюма, и пьет вино из горла, пока оно в организме по количеству не сравняется с кровью и не заглушит его боль, гнев и не притупит чувство справедливости.