Пестрые паруса

      Ассоль металась по комнате, будто в клетке. Привычный любимый дом с серой крышей казался ей тюрьмой — совсем такой же, как та, в которую увезли Лонгрена. Как постылая Каперна. Как вся ее жизнь, полная недоосознанных потерь и обмана.       Лонгрена закрыли в камере. Закрыли, чтобы вряд ли выпустить в ближайшее время — хотя Ассоль имела смутное представление о времени, которое растянулось для нее в один сплошной отрезок непроходящей серости, из которой она с ранних лет привыкла убегать в свои мысли, прячась от липкой безысходности окружающего мира.       Конечно, она пыталась что-то сделать. Пыталась поговорить с миссис Меннерс, была готова пообещать ей что угодно, если та заберет заявление против ее отца. Но женщина не стала даже слушать, просто вышвырнула девушку за дверь. А потом…       Потом, когда она в отчаянье бессмысленно околачивалась возле таверны, ее перехватил Меннерс-младший. Он давно преследовал Ассоль, так что от него она уж точно не ждала сочувствия.       — Не ходи туда. Мама тебя пинками выставит, еще и наваляет, а рука у нее тяжелая, — предупредил Меннерс. — Она зла на тебя, на твоего отца и на весь белый свет.       — Ты же можешь ее уговорить, — взмолилась Ассоль. Ей бы меньше всего хотелось о чем-то упрашивать того, кто в детстве любил забавы ради швырять в нее камни, но выбора не было. — Меннерс, ты же можешь убедить ее!       — Не могу, Ассоль. — Он казался непривычно серьезным. Никаких насмешек, издевок. Впрочем, они так давно не разговаривали, если их редкие стычки вообще можно было считать разговорами, что она понятья не имела, какая манера общения была для него привычной сегодня. И знать не желала — ее волновал только отец. Меннерс тем временем пояснил: — Мать всерьез твоего отца ненавидит, и говорить с ней бесполезно. Ни тебя, ни меня она слушать не станет. Ну не плачь. — Он, казалось, чувствовал себя неловко. — Его же не посадят, если выплатить штраф.       — Штраф? Штраф! Да нам никогда не собрать таких денег! — разрыдалась Ассоль.       — Я помогу. — Лицо Меннерса застыло. — Приходи вечером. Я приготовлю деньги.       Он развернулся и ушел, оставил ее одну посреди дороги, и Ассоль долго-долго смотрела ему вслед, стараясь не думать о том, что именно он ей сказал. Потом побрела домой. До вечера оставалось так много времени. Мало ли, что могло случиться. Может… Может, священник уговорит жестокую миссис Анну проявить снисхождение, а может, сам отец что-нибудь сообразит.       Думать про то, что на горизонте мог бы появиться заветный корабль и спасти ее от чудовищной участи, не получалось — верить в красивую сказку больше не было сил. Она понимала: миссис Меннерс в гробу видела священника, ни в грош не ставит мнение окружающих, которые, к слову, вполне с ней солидарны, а отец до вечера вообще не факт, что протрезвеет в своей камере, а если и да — единственной его заботой будет похмельный поиск новой бутылки.       И все же Ассоль не могла бросить единственного близкого человека в беде. А значит — вечером Меннерс получит свое. Она была наивна и чиста, но отнюдь не глупа, чтобы отлично понимать, что ему от нее нужно. Душа рвалась на части, поднимая со дна гадкую муть, когда она думала о том, какой мерзкий, подлый способ отомстить ей и ее отцу выбрал Меннерс. Впрочем, не все ли равно. Грэй не приехал. Да его и не было никогда — никакого Грэя, лишь глупые мечты обычной сумасшедшей. «Корабельной Ассоль». Посмешища. Дуры, которой потом одна дорога — в дом терпимости. Ну или в заведения вроде «Маяка», к мадам Эвелине.       На свой маяк, где она привыкла поддерживать с детства огонь, Ассоль забралась с ощущением обреченной безнадежности. «Ну же, — молила она пустынное, молчаливое море. — Ну же, ну сделай хоть что-то! Дай хоть какой-то ответ!» Высота манила ее самым простым из всех возможных решений: шаг вниз, и ей будет уже не важно, какие грязные мысли о мести лелеет Меннерс, как этому порадуется его злобная мамаша, что будет с вечно пьяным в последнее время отцом… Вот только Ассоль знала — ничего хорошего с ним не будет. И, несмотря ни на что, любила Лонгрена. Поэтому ступенька за ступенькой спустилась вниз, и отправилась на встречу, оставив позади маяк, хороня по дороге все свои мечты и веру во что-то хорошее.       На улице уже стемнело, когда она добралась до лавки Меннерсов. К таверне она даже не подходила: ее мучитель назначил встречу именно здесь. Что ж, жестокость любит тишину, и Ассоль не удивилась его выбору. Меннерс не сразу отпер двери. Оглядел ее, словно удивляясь, что она таки пришла. Можно подумать, у нее были варианты.       — Ассоль. Я ждал тебя чуть позже.       Она разглядывала его, будто видя впервые. Да так, по сути, и было: она никогда всерьез им не интересовалась, и вообще никем из этой шайки-лейки любителей травить городскую юродивую. К тому же лично он уже давно ее не задирал, а значит, тем более оставался вне ее внимания. Худой, невысокий, он почему-то казался удивительно сильным и каким-то… острым. Словно весь из стекла и лезвий. Опасное, безжалостное чудовище.       — Ты опять плакала? У тебя совсем красные глаза. Ну что ты… Не надо. Все будет хорошо, вот увидишь. — Он улыбнулся, и ее затошнило от этой улыбки, улыбки змеи. — Подожди, я сейчас.       Он вернулся с пакетом. Деньги? Похоже на то. Протянул ей. Тяжелый.       — Давай провожу, темно уже.       Она мельком встретилась с ним глазами — стылый мертвый взгляд, неверный синий лед. Проводит? Он собирался… Прямо у нее дома? Пакет с деньгами жег руки. Да плевать, где. Все равно ей потом не жить.       — Пойдем, — бросила она.       Он не стремился развлекать ее разговорами — да и к чему? Жертва не думала бежать, а и вздумала бы — шансов не было. Или догонит легко — она помнила, что он быстрый и ловкий, или даже утруждаться не станет, просто напишет очередное заявление, и ее посадят в соседнюю с отцовской камеру. Ей-то уже безразлично, но Лонгрену она точно так не поможет. Она и не заметила, как дошла до родного забора. Повернулась к Меннерсу, заглянула наконец прямо в глаза. Больше прятаться от реальности не было смысла, да и стоило высказать все, что накипело. И пусть потом творит, что пожелает.       Он опередил:       — Доброй ночи. Зайди и убедись, что хорошо заперла двери. Деньги все-таки немаленькие, не хочу волноваться за тебя понапрасну.       От изумления она позабыла, что собиралась сказать.       — Ты… Ты не зайдешь?       — Сейчас? — он, казалось, искренне смутился. — Ночь уже, Ассоль. Хочешь, я лучше завтра заскочу, прямо с утра, провожу до ратуши. Спокойнее будет — отдашь сразу деньги, дождешься отца. Все не одной ходить.       До нее наконец дошло, что он говорит. Поймать себя за язык она не успела — никогда не имела привычки скрывать мысли.       — А ты разве не хотел…       Он вдруг явственно вздрогнул, распахнул глаза. Синий лед в темноте обернулся полночным грозовым морем.       — Я… Боже, Сола, ты же не…       — Ты велел прийти вечером.       Меннерс отступил на шаг назад, ухватился за забор. Провел рукой по лицу — как смахнул липкую паутину.       — Сола я… Я не имел в виду ничего дурного. Просто раньше я бы не успел вывести средства. Ох, тебе это неинтересно, да ты и не поймешь! Не важно. Прости, что не объяснил. И прости, что напугал. Да и вообще за все — прости. Я нередко вел себя, как кретин. Больше я тебя не потревожу, клянусь.       Он развернулся — осколки и лезвия — и дернулся было прочь.       — Приходи завтра на маяк, — зачем-то позвала Ассоль.       Юноша оглянулся.       — На маяк? Шутишь?       Ассоль рассмеялась — и смеялась до слез, пока комок в горле не рассосался с этим болезненным смехом.       — Шучу! Разве маяк — это так смешно, Меннерс?       Она не знала, какого черта приглашала его, врага, в свое убежище. Но привыкла поступать, как сумасшедшая — так какая разница.       — Хин, — вдруг робко улыбнулся он в ответ. — Хин, а не Меннерс, ладно? У меня имя есть.       — Хин звучит неплохо, — согласилась Ассоль.