Set the world on fire

      Вдох.       Выдох.       Сердце колотилось так быстро, что Маттейсу казалось, будто грудная клетка скоро не выдержит — рёбра треснут под напором, осколки костей войдут в лёгкие, и он погибнет здесь, в полумраке, самой бесславной смертью, какую только можно вообразить.       Но ничего не происходило — он, опустив голову, всё так же стоял на коленях. Когда дверь отворилась, он попытался подняться, чтобы обернуться и встретить внезапного гостя, решившего наведаться к ним неприлично поздно, но замер сразу же, как только услышал голос. Голос, полный злобы в том самом абсолюте, который только возможно представить. Голос, давно затихший, но воображаемым эхом до сих пор таранящий барабанные перепонки.       Криштиану молчал, но де Лигт слышал его дыхание — тяжёлое и обволакивающее; оно было похоже на дыхание медленно приближающегося дементора — Маттейс чувствовал, как безнадёжность обволакивала его, как лишала возможности здраво мыслить — прямо сейчас казалось, что к семнадцати годам всё хорошее уже прожито и исчерпано до дна. Ничего больше не будет: ни смеха, ни радости, ни надежды. Найдётся ли место отрицательным эмоциям или их не станет тоже?       Вдох.       Выдох.       Сзади — шевеление. Это шаги Роналду. Его палача, под гарроту которого Маттейс лёг добровольно. Не сейчас — годами ранее, когда признался себе в необходимости, нет, одержимости Криштиану в своей жизни. Он действительно был зависим — зависим от любого взгляда всегда равнодушных глаз, зависим от каждого слова — неважно, ласкового или гневного, от случайного прикосновения — мимолётного, но столь проникновенного — настолько, что казалось, Криштиану касался не кожи, а обнажённого и абсолютно беззащитного сердца.       Он был зависим. От того, кому никогда не было до него дела и никогда не стало бы.       Он был добровольно зависим от него все прошедшие годы, но понял это только сейчас.       В тот миг, когда стало поздно.       Когда вся жизнь медленно крошилась под давлением Криштиану — совсем не ощутимым физически, но уже неподъёмным морально.       — Простите меня, — он звучал жалко. Действительно жалко — до такой степени, что понимал это и сам. — Я не хотел.       Маттейс не знал, за что извинялся. Но знал, что должен был, что Криштиану не мог быть здесь просто так — он пришёл по его душу, как делал это всегда, когда кто-то был виноват лично перед ним.       Маттейс понимал, что вина его неоспорима. Иначе Криштиану не явился бы. Обычно неожиданность сравнивали с молнией, резко охватывающей всё небо и тут же гаснущей, но де Лигт знал, что это не было так. Криштиану был особенным, и его возникновение тоже можно было сравнить с молнией — чёрной, всепоглощающей, впитывающей в себя весь свет, не заканчивающейся, бьющей медленнее, чем обычная, словно в однокадровой съёмке, — но и она в какой-то момент достигла бы земли.       И именно в этот момент случился бы пожар.       Что-то ткнулось в плечо. Де Лигт вздрогнул, хотя больно не было — судя по ощущениям и тем крупицам разума, что ещё заставляли мозг работать хоть как-то, это был лишь посох.       — Снимай, — Криштиану провёл концом посоха на пару дюймов вниз, а затем опустил его. Тот почти неслышно ударился о деревянный пол, но даже такой звук оглушал.       Сквозь звон в ушах Маттейс почувствовал, как в том месте, где его коснулись, тонкий хлопок навсегда оказался припаян к коже.       Де Лигт тяжело задышал, с трудом давя в себе панику, мешающую ясно мыслить. Это нужно было сильнее всего, ведь только холодный разум и беспрекословное повиновение могли оставить его чёрную от копоти душу вяло трепыхаться в слабых попытках выжить.       — Ты оглох? — холодно, с едва сдерживаемым гневом произнёс Криштиану.       По ощущениям Маттейса прошло не больше мгновения, но, кажется, для того, чтобы вывести Роналду из себя, хватило и его.       Пальцы тряслись и не слушались. Де Лигт попытался развязать шнуровку, чтобы избавиться от одежды, которая не угодила Криштиану, но не справился. Он дёрнул за две крепкие верёвки, вложив в этот жест всё своё отчаяние, и вселенная услышала его — с громким треском ткань разошлась, не выдержав, и Маттейс смог стянуть с себя лёгкое, почти невесомое одеяние.       Де Лигт почувствовал себя голым. Разумеется, не только телом — от ещё одной защиты был избавлен разум, и это причинило куда больший дискомфорт.       Он дышал так часто, что его лопатки двигались ходуном — беспорядочно, будто в агонии — крылья, обрубленные под корень.       — Я не должен был… — язык заплетался, но Маттейс заставлял себя говорить уверенно.       — Щенок, — Криштиану фыркнул и тяжёлым сапогом ударил в поясницу — боль разрядом прошлась по всему телу, вынуждая упасть грузным мешком на пол. — Не тебе решать, как ты должен был поступить. Как ты смеешь со мной разговаривать?!       Де Лигт смотрел вперёд. В его глазах отражались языки пламени, танцующие на полу, но не оставляющие на нём следов.       Ведь для того, чтобы искра после удара молнии превратилась в огонь, достаточно лишь одного порыва ветра.       Огненный круг начал сужаться. Медленно, но неотвратимо — он наступал, с каждым дюймом всё ближе подбираясь к де Лигту, возвещая о том, что каждое действие — или его отсутствие — всегда несёт за собой определённые последствия.       Маттейс должен был принять это мужественно, но он… боялся. Так банально и просто боялся того, чего не мог избежать. Он винил себя за то, что не было ему подвластно, и всё же желание жить одолело в нём страх от неотвратимости встречи с болью лицом к лицу: он подобрался, выпрямляясь и вновь оказываясь на коленях; в тот же миг огонь потух.       Парадоксально, но в этот момент де Лигт почувствовал не облегчение, а больший страх.       — Хорошо, — Криштиану говорил мягко.       Обманчиво — Маттейс знал. Столь же обманчиво осторожно он, подойдя на два шага, положил ладонь на его челюсть. Провёл пальцем по щеке, что была ещё по-детски мягкой и округленной — в его жесте читалась почти что нежность, но Маттейс не мог расслабиться даже на мгновение, потому что знал, что она была обманчивой.       Но Роналду, стоявший сзади почти вплотную, не двигался. В этот момент де Лигт смог почувствовать холод его одежды — снежинки на меховой окантовке плаща, касающейся его оголенной спины, при контакте с горячей кожей таяли, маленькими каплями стекая вниз и холодя поясницу.       Большой и безумно холодный палец Криштиану, всё ещё медленно оглаживающий его щёку, растёр тёплую влагу по коже. Маттейс и сам не знал, в какой момент начал плакать, но это не важно — куда важнее то, что у него не получалось остановиться. Криштиану не терпел подобную слабость — он был ярым противником слабости в принципе, а гневить его ещё больше Маттейс попросту не мог себе позволить.       — Я просил много, Маттейс? Разве? — когда он, стоящий так близко, начал говорить, Де Лигт почувствовал запах крепкого алкоголя. — Разве?!       — Я… — Маттейс не знал, что хотел сказать.       Но он и не успел бы — рука, так резко и неожиданно сместившаяся вниз, схватила его за горло. Из глотки вырвались глухие хрипы. Де Лигт хотел схватиться за его запястье, хотел попытаться хотя бы немного ослабить железную хватку, чтобы глотнуть воздуха, ведь он живое существо, которое на уровне инстинктов должно было бояться за свою жизнь и защищать её, даже если она казалась столь никчёмной — именно так он думал в этот момент.       И он действительно боялся, но никак не показывал этого — в руках мучителя висел тряпичной куклой, безропотно принимающей всё, что говорилось сверху.       В глазах потемнело. Быть может, Криштиану заглушил свечи, а может быть…       В тот момент, когда в лёгкие Маттейса словно воткнулись тысячи невидимых человеческому глазу маленьких игл, он вздёрнул руки, чтоб схватиться за ледяное запястье Криштиану, но вместо этого лишь упал на жёсткий пол, ударившись о него всем телом.       Он лежал на полу и просто дышал, не думая ни о чём, лишь постепенно осознавая, что внутри него до сих пор тлела жизнь.       — Неплохо, — Маттейс не знал, злился ли Криштиану сейчас. Не мог определить, да и слова его слышал как будто из-под толщи воды: они были такими тихими, что Маттейсу приходилось напрягать слух. — Ты постепенно учишься. Это было бы даже похвально, если бы не одно «но».       Маттейс даже не напрягся. Услышал, но не осознал, а в следующее мгновение его спину словно бы ошпарили раскалённые угли — это было настолько зверски больно, что он, не думая ни о чём, закричал.       Однако из горла вырвались лишь глухие хрипы. Де Лигт закашлялся, и его выгнуло — навстречу тому, что терзало, что причиняло просто невыносимую боль, напрочь отключающую любые мысли. Он хотел бы потерять сознание, хотел бы просто перестать воспринимать действительность, но вместо этого чувствовал всё.       — Этого всегда будет мало. Я хочу, чтобы ты запомнил это навсегда. Если ты будешь делать то же, что и другие, всегда выполнять лишь необходимую норму и не думать о большем, в какой-то момент ты останешься позади.       Маттейс чувствовал горячие слёзы на щеках, но это нисколько не отвлекало от того, что совершал Криштиану прямо сейчас. Раскалённым посохом он проводил по спине снова и снова, огнём надрезая безумно нежную для такого кожу. Слёзы душили, горло першило, а в пояснице, казалось, защемило все нервы сразу — как бы Маттейс ни хотел уйти от огня, у него изначально не было шансов, и оставалось лишь надеяться, что деревянный пол не выдержит их веса, и он просто провалится сквозь него.       — Во-первых, всех твоих стараний мало. Всегда было мало и всегда будет, если ты продолжишь оставаться таким же бесполезным… жалким… никчёмным.       Запах собственной горелой плоти наполнил лёгкие. Краем сознания Маттейс подумал о том, что должен ощущать ещё и липкую кровь, струйками стекающую по его спине и бокам, но, видимо, Криштиану действовал слишком быстро, раз за разом прочерчивая прямую линию на его лопатках. Было непонятно, как в такой ситуации вообще получалось думать о чём-то — быть может, то была попытка разума отстраниться от ситуации хоть как-то, но это явно не давало никаких плодов, потому что чувства перебивали любые мысли, убивая его, как личность, делая его бесполезным, жалким и никчёмным.       В один момент всё прекратилось. Маттейс пытался заново научиться дышать, но ощущал лишь собственные хрипы и невозможность сделать что-то настолько элементарное — возможно, Криштиану прошёл сквозь кость и пробил его лёгкие, и прямо сейчас де Лигт доживал последние минуты?       Криштиану, до этого стоящий на его пояснице тяжёлым ботинком, опустился ниже. Теперь в спину упёрлось колено, и в тот момент, когда Маттейс выгнулся от слабой, но всё же боли, пытаясь уйти от дискомфорта, посох вновь коснулся его спины.       На этот раз ниже.       — Второе. Прямо сейчас… — Криштиану говорил с явным трудом, будто бы его собственные действия причиняли боль и ему тоже, — ты так безалаберно не пытаешься понять, сколь я к тебе милосерден. Я не должен тратить на такое отродье, как ты, ни минуты своего времени, и всё же прямо сейчас я учу тебя.       Маттейс слышал каждое слово, которое въедалось в сознание не хуже, чем огонь в плоть, но не понимал смысла. Он будто бы разучился складывать слова в предложения, и всё, что де Лигт мог вынести из всего этого, — новые засечки, что оставались в его разуме. Шрамы от них не затянулись бы никогда, в отличие от следов на теле.       — Учу. Даю… подсказку. Я не знаю, что я должен сделать, чтобы ты понял меня, потому что ты слеп и глух.       Но глух он не был — ведь собственный уже сорванный голос эхом расходился по комнате и подобно кислоте разъедал барабанные перепонки. А может быть, то был голос Криштиану, что смешался с его собственным и долбил по мечущемуся в агонии мозгу. Голоса слились в унисон, превращаясь в какофонию звуков и тем самым полностью убивая в Маттейсе всё то, что могло бы остаться жить после второго рубца, процесс создания которого за бесконечно долгой пыткой подошёл к концу.       Но лишь второго.       Де Лигт знал, что прямо сейчас всё не закончится — это было бы слишком просто, слишком не свойственно не только Криштиану, но и этому миру — вселенная слишком сильно любила число «три», чтобы его страдания могли закончиться прямо сейчас.       Поэтому в тот момент, когда кожи вновь коснулся посох Криштиану — на этот раз ещё ниже, — Маттейс ощутил боль куда слабее. Он был готов к ней, и он принял её — не так важно, достойно или нет.       — И последнее... Но самое важное. Ты всегда, Мате, всегда будешь третьим. И пусть эти увечья станут для тебя вечным напоминанием. Ты будешь последним, потому что большего ты попросту не достоин. Ты слишком убогий, чтобы когда-либо сравняться с теми, кто по определению слабее любого из нашей школы. Ты недостоин быть здесь.       Маттейс почувствовал, как у него закатываются глаза. Ему казалось, что прямо сейчас неестественно расширенными от боли зрачками он видит в своём черепе расплавленное сознание.       Его вдруг вырвало — жидкость была вязкой и невозможно горькой, въедающейся в корень языка и запечатывающей слова Криштиану в голове навсегда.       Он утратил контроль над собственным телом. Оно дрожало и билось в конвульсиях само по себе, но Маттейсу было уже всё равно.       — Мне жаль, что я преподавал у тебя. Мне жаль, что ты вообще связан со мной, что твоё имя упоминается рядом с моим, что ты мараешь честь Дурмстранга, что ты вообще появился на свет.       В какой-то момент всё прекратилось, но Маттейс не понял этого. Осознание пришло немногим позже, когда давление на спину исчезло, а дверь громко хлопнула.       И всё-таки одна мысль посетила его сознание перед тем, как он окончательно погрузился в блаженное небытие.       Он не заслужил этого.

***

      Следующие несколько дней прошли приблизительно… никак. Маттейс не находил в себе сил — ни физических, ни моральных — для того, чтобы просто подняться со своего места и заставить себя делать хоть что-то. Пауло ходил в замок и таскал ему еду трижды в день, но обычно Маттейс отказывался от неё — аппетита не было от слова «совсем». Чаще всего он просто лежал и думал — о чём угодно, но только не о разгадке злосчастной тайны, которая залегла на сердце тяжёлым булыжником, абсолютно неподъёмным для Маттейса, который никогда не чувствовал такой упадок сил.       — Не хочешь прогуляться? — Дибала предпринял, кажется, тридцатую попытку за четвёртый день. — Тебе пошло бы это на пользу. Помогло бы немного развеяться.       — Не-а, — ответ Маттейса тоже не менялся.       Де Лигт прикрыл глаза и попытался отключить необъятный поток сознания. Мысли роились в сознании, словно надоедливые пчёлы. Голова пухла от бесконечных мыслей, которые неизменно вращались вокруг всех возможных тем: ран, Криштиану, смысла жизни, собственной ничтожности и беспомощности и многом, многом другом. Это состояние началось с того самого утра, как он проснулся в своей постели, лежащим на животе. Раны были смазаны и перебинтованы, желчь вытерта, а Пауло лежал рядом, не решавшийся покинуть его в этот тяжёлый момент.       В тот день они не говорили. Маттейс не хотел, и Дибала принял его позицию, хотя явно был не согласен с ней — де Лигт видел горевшее в его глазах возмущение, но ему было всё равно.       — Хорошо. Может быть, тогда вечером, — согласился Пауло и продолжил наносить мазь на раны.       На то не было особой нужды. Раны были багровыми, но не мокрыми — они не кровили, но и не улучшались в своём внешнем виде хоть как-то. Разве что гной больше не выделялся. Так говорил Дибала, потому что Маттейс не хотел смотреть на них — он не заставил себя заглянуть в зеркало хотя бы единожды.       И всё же апатия постепенно отступала, хотя без кошмарных снов не обошлась ещё ни одна ночь. Ещё через три дня де Лигт удивил не только Пауло, но и самого себя, придя в Большой зал на завтрак. Выбрав свободную одежду, чтобы ткань не облегала тело и не касалась болезненных ран, он уселся за стол рядом с другом и насупился. Хандра ещё не покинула его, и всё же уменьшилась в достаточной мере для того, чтобы стать выносимой.       В помещение влетели совы. У Маттейса был ворон, но он остался у родителей, а потому почту разносили местные птицы. Одна из них уронила свёрнутую газету прямо на пирог с почками, и де Лигт не обратил бы на неё ни малейшего внимания, если бы не Дибала, вдруг сорвавшийся со своего места. Он схватил газету и попытался убрать её со стола, но Маттейс, реакции которого до сих пор работали отменно, вцепился в неё с другой стороны и потянул на себя. Суматоха, возникшая между ними, длилась бы ещё долго, если бы в неё неосознанно не вклинился студент Слизерина, сидящий совсем неподалёку. Он начал зачитывать отрывок из газеты, и при упоминании имени их директора слух Маттейса невольно навострился.       — «Я видела, как директор смотрел на мистера Месси — это был полный фанатичности взгляд влюблённого человека, которому с такой же фанатичностью отвечали взаимностью. Они держались за руки, игнорируя весь мир вокруг них».       Несколько человек вокруг начали смеяться. Маттейс подумал, что ослышался, и до последнего надеялся на это, но, когда Дибала наконец сдался, он смог найти нужные строки и вчитаться в них.       Каждое слово резало его сердце, словно сам Криштиану добрался до его органов и решил продолжить своё наказание прямо посреди пары сотен студентов.       Голова резко закружилась, воздуха в лёгких стало отчаянно не хватать, но гораздо хуже было не то, что он прочитал, а первая строка, предшествующая небольшому интервью какой-то дрянной девчонки из Хогвартса.       — Что значит…       — Мате… — в голосе Дибалы отчётливо слышались боль и, кажется, сожаление, но Маттейс не обратил на это никакого внимания.       — …«Данная статья выпущена как дополнение к интервью самого Криштиану и другого анонимного источника»?       Маттейс почувствовал, как кровь медленно отошла от лица. Вся она сосредоточилась в сердце, а то, явно не ожидавшее такой бешеной нагрузки, забилось в неистовом ритме, вызывая в грудной клетке сильный спазм.       Он должен был знать. Должен был увидеть сам, потому что никогда не поверил бы рассказу Пауло после того, как тот скрыл от него шокирующую правду. Пусть даже из лучших побуждений, потому что знал, как на это может отреагировать чувствительный ко всему, что касается Роналду, Маттейс.       Уже через полчаса он, запершись в каюте, въедливым взглядом пожирал строчки, впитывая их и пропуская через себя.       На удивление Маттейс не почувствовал себя хуже. Там, в Большом зале, он ощутил, как земля ушла из-под ног, а сейчас не сбилось даже дыхание — то было эмоциональной реакцией на наконец сложившийся в голове пазл. Когда он прочитал интервью Криштиану и «анонимного источника», он понял, что всё это попытки очернить и без того достаточно скандальную репутацию директора Дурмстранга. Ведь если кто-то и мог знать какие-то не известные никому более детали — хотя и это оставалось крайне сомнительным, — то слова якобы самого Криштиану не вызывали ничего, кроме чуть нервного смеха — де Лигту было бы откровенно всё равно, если бы он не знал, что в подобные вещи недалёкие люди склонны верить.       Через какое-то время в каюте появился Пауло. Он понурил голову, вжав её в плечи, и всем своим видом выразил вину. Однако Маттейс не чувствовал себя ни подавленным, ни несчастливым, а потому приободряюще улыбнулся, похлопав по месту рядом с собой.       — Бред, да? — весело начал он, через свою искреннюю беззаботность выражая остатки уже прошедшей нервозности.       — Ага, — осторожно согласился Дибала. Он будто бы не мог поверить в то, что всё могло обойтись так просто, а потому до последнего не позволял себе расслабиться. — Полный бред.       — Ты хотел прогуляться, кажется? Там, конечно, холодно, но мы же, оборотень меня подери, из Дурмстранга, — де Лигт хохотнул и хлопнул Пауло по плечу, от чего тот тоже начал кривовато улыбаться.       — Хотел. Но вообще-то у тебя есть одно дело… Меня просили передать тебе, потому что ты очень быстро ушёл на завтраке. В общем, послезавтра будет Святочный бал… И они хотели бы ещё раз прогнать с чемпионами и их парами выход и танец, чтобы всё прошло хорошо. Вы ведь открываете вечер. Поэтому тебя и девушку, которую ты будешь сопровождать, ждут в Большом зале через час.       Маттейс почувствовал холодные мурашки, сползающие вниз по спине. Они были неприятными — будто бы в этой ситуации всё могло бы быть по-другому, — кусающими; де Лигт сглотнул вязкую слюну и с самым тупым выражением лица уставился на Пауло.       — Но я никого…       — Никого не приглашал, знаю, — перебил его Пауло. На этот раз первый улыбнулся он. — Я позаботился об этом. Так что тебе нужно только встретить её у… В общем, я плохо ориентируюсь в этой дрянной школе, поэтому просто сказал, что ты будешь ждать её у входа в сам замок, внутри. Её зовут Бонни, кажется. Она блондинка, на голову ниже тебя, с шестого курса Слизерина, а остальное… В общем, думаю, вы сможете найти друг друга.       Пауло скривился, словно эта тема была для него не самой приятной. Наверное, так и было — Маттейсу даже сложно представить, какие эмоции тот испытывал, когда в толпе выискивал для него подходящую пассию, а потом и вовсе приглашал её на бал для другого человека. Со стороны это могло бы выглядеть как глупая шутка, и вкупе со всеми остальными факторами это действительно вызывало в де Лигте безмерный поток благодарности.       — Ты самый лучший друг, Пау. Ты знаешь? — Маттейс расцвёл. Ему было всё равно, как выглядела эта самая Бонни, — важно было лишь выполнить очередное обязательство, которое на него возложил этот треклятый Турнир.       — Знаю, — кисло отозвался Пауло. — Она, конечно, едва ли похожа на Криштиану, однако ты всё равно останешься мне должен. Так что найди одежду понаряднее и иди туда заранее. Она убьёт меня, если ты опоздаешь, потому что я так расхвалил тебя… Ей пришлось отказываться от похода на бал с каким-то другим парнем.       — Видимо, я настолько хорош, — довольно рассмеялся Маттейс, а затем принялся делать то, что посоветовал ему друг: подбирать костюм, пытаться привести в порядок волосы и просто собираться с моральными силами, потому что следующие несколько часов точно не обещали быть лёгкими — де Лигт отлично умел танцевать, однако трудности в общении с совершенно незнакомой девушкой это не искореняло, ведь Маттейс даже не мог представить, как она поведёт себя рядом с ним и чего она ожидает в принципе.       Он встретил Бонни, сказал ей несколько комплиментов, в ответ на что та улыбнулась и поправила волосы. Её щёки покрылись лёгким румянцем, и Маттейс поддерживающе улыбнулся — они оба испытывали некоторую неловкость, и, даже исходя из этого, можно было сделать вывод, что его спутница не была высокомерной или излишне требовательной. Это замечательно — с души упал камень, однако проблемы на этом явно не закончились.       — Мистер де Лигт, вы уже здесь, просто замечательно. Поможете мне?       Маттейс ещё раз оглянул всех собравшихся. Френки опустил голову, чувствуя себя явно не в своей тарелке, девушка, стоящая рядом с ним, несколько нервно отстукивала ритм каблуком и теребила бахрому платья, а Антуан, совершенно не обращая внимания на всех присутствующих, разговаривал со своей подругой на французском. Маттейс посмотрел на МакГонагалл, а затем снова на других чемпионов. Те не проявили никакой инициативы, и несколько растерявшемуся в этой ситуации Маттейсу пришлось продавить в себе неловкость и шагнуть вперёд. Одними глазами он улыбнулся, а затем подошёл ещё ближе, подавая руку главе Хогвартса.       — Окажете мне честь, директор? — Маттейс чуть наклонился, обыденным образом приглашая на танец, а в следующие несколько минут продемонстрировал отточенные, в какой-то степени даже доведённые до автоматизма движения. Он давно не практиковался в танцах, однако сейчас всё воспроизвелось безошибочно, пусть и в небыстром темпе, чтобы комфортно было им обоим.       Завершив вальс, Маттейс снова галантно поклонился и легко коснулся губами чужой руки, благодаря за танец и возвращаясь на своё место.       — Превосходно, мистер де Лигт. Я хочу видеть именно такой вальс и именно в таком виде. Разумеется, все вы уже выучили этот танец и отрепетировали его вместе со своими партнёрами, — Маттейс, смотрящий в это время на Френки, увидел, как тот едва заметно покачал головой. — Сейчас, если позволите так высказаться, у нас проходит последняя репетиция перед самим торжеством. Понимаю, вам всем может быть не до этого, но я попрошу отнестись к этому событию ответственно. Вы открываете бал и подаёте пример всем остальным ученикам, а потому…       — Директор, вы нужны в учительской, там… — закаркал только что влетевший в Большой зал старик, которого все здесь называли Филчем.       Дальнейшие слова были произнесены уже тише, и поэтому никто из студентов их не слышал, а по окончании краткого рассказа МакГонагалл кивнула и направилась к двери.       — Дорогие участники Турнира, прошу вас не терять времени и порепетировать без меня. Когда сочтёте, что готовы к предстоящему событию, можете быть свободны. Я рассчитываю на то, что вы уже достаточно взрослые люди для принятия таких решений.       Когда они остались одни, стало легче. Но, кажется, не для всех: если Антуан и его подруга, должно быть, действительно репетировали не в первый раз, потому что исполнили весь танец идеально, а Маттейс быстро подстроился под уверенные и грациозные движения Бонни, то совсем недалеко от них разгоралась самая настоящая катастрофа: Френки то и дело наступал своей спутнице на ноги, та повышала на него голос, и от этого де Йонг сникал только сильнее.       Мелодия оборвалась, но проблема не решилась. Какое-то время спутница Френки почти кричала на него, тот попытался обороняться, но делал это достаточно вяло.       — Френни, ну почему ты такой? Почему ты не можешь сделать всё нормально? Мы с тобой столько репетировали, а всё снова, как в первый раз.       — Ты же знаешь, что я в этом несилён, — совсем печально отозвался де Йонг. — Но я правда стараюсь.       — Знаю. Но это не повод позориться. Лично я к такому не готова. Да со мной пошёл бы любой парень, и ты и сам это знаешь! Если бы тебя всё это волновало, ну хоть немного волновало, ты старался бы лучше! Мы будем худшими, я тебе говорю, всё будет просто ужасно! И всегда с тобой так, когда дело не касается твоих любимых книжек!       Та начинала закипать, а Маттейс, который не мог не слышать каждого слова из этого разговора, понял, что ему нужно вмешаться. Даже не ради Френки, а из-за того, чтобы такие слова не звучали больше в отношении того, кто их не заслужил.       — Это не проблема, я смогу научить его, — спокойно отозвался он, ещё не до конца понимая, во что именно он сейчас ввязался.       — Ты? — девушка, кажется, тоже не поверила такому смелому заявлению. Вперив руки в бока, она уставилась на Маттейса, явно ведя внутри себя некую борьбу. — Ладно. Мне уже всё равно, ситуацию хуже просто сложно представить. Делайте что хотите, на мне недоделанное эссе по «Защите», которая будет сразу после обеда. Удачи с этим оболтусом.       Напоследок фыркнув, знойная девушка покинула помещение. Антуан посмотрел на оставшихся людей безразличным взглядом, а затем, шепнув что-то своей подруге, удалился из помещения вместе с ней. Маттейс наскоро попрощался с Бонни, извиняясь перед ней, а затем, когда они остались с де Йонгом вдвоём, взмахом палочки закрыл дверь в просторный зал и принялся изучающе рассматривать лицо Френки.       — Ты не хочешь туда идти? Я тоже не хочу. Когда я решил кинуть своё имя в Кубок Огня, я не знал, что придётся подписаться ещё и на это, — Маттейс оставался серьёзным и не думал смеяться. — Я не считаю, что это препятствие. Неумение танцевать, в смысле. Я думаю… Я думаю, я действительно мог бы научить тебя, ведь я знаю обе партии и смогу пойти за девушку. Можешь не удивляться, — чуть улыбнулся де Лигт, — на моей родине балы проходили часто, поэтому у меня всё это просто доведено до автоматизма.       — Это совершенно не моё, — признался Френки. — Я действительно больше по учёбе и прочему. Тусовки, да и просто любые торжества, где много людей, никогда не прельщали меня. Дело в том, что… Даже не знаю, как объяснить. Мне приятно общественное внимание, но это…       Маттейс кивнул, избавляя от необходимости подбирать слова. Он действительно понимал Френки, хоть и не придерживался точно такой же точки зрения.       — Так что? Мы попробуем? — почти требовательно произнёс Маттейс. Наличие у себя такого энтузиазма несколько обескуражило его, и всё же отступать уже было поздно. Да и стоящей причины тоже не было — даже для того, чтобы отговорить хотя бы себя.       — Попробуем, — и пусть Френки согласился, уверенности в его голосе по-прежнему не было. Маттейсу было больно смотреть на внутренние терзания, связанные с самореализацией, другого человека — не соперника, потому что сейчас всё это отошло на второй план.       — Ни о чём не думай. Просто попробуй. Я обещаю тебе, что всё будет в порядке.       Он сам взмахом палочки включил музыку и позволил чужой ладони устроиться на талии. Не видя в происходящем ничего смущающего, он спокойно позволил то, что кому-то другому могло бы показаться оскорбительным. Конечно, направление в большей степени задавал всё равно Маттейс, однако эти минуты всё равно казались чем-то... может быть, даже приятным.       Шаги получались крайне неловкими. Сейчас Френки сильнее, чем следовало бы, цеплялся за руку Маттейса и смотрел на него снизу-вверх как-то даже жалобно. Нельзя было сказать, что у него получалось откровенно плохо, но угловатые движения не шли ни в какое сравнение с тем, что демонстрировал де Лигт. Кажется, закончившаяся мелодия помогла Френки успокоиться. Тот остановился, но не отошёл, и ещё какое-то время едва ощутимо гладил ладонью талию Маттейса.       — Нет, Мате, всё плохо. Кажется, единственный вариант для меня — это идти с тобой, чтобы не выглядеть абсолютно беспомощно, — несколько нервно прорезюмировал он, наконец отходя и разрывая физический контакт. — Если что, это было приглашение, но я не настаиваю.       Маттейс беззлобно фыркнул, а затем и вовсе захохотал. Какое-то время они смеялись вместе. Следующий час ушёл на разбор каждого шага без музыки, и в итоге Френки задвигался увереннее, а в самом конце и вовсе повёл, тем самым закрепляя успех их совместной работы.       Наконец они закончили.       — Ты не настолько безнадёжен, как трещала об этом твоя подружка. Без обид, но мне кажется, что вы совсем не подходите друг другу.       — Мы просто однокурсники, между нами больше ничего нет, — спокойно ответил Френки. Сам он воспрял духом и даже перестал казаться зашуганным, будто бы де Лигт напомнил ему, что на самом деле тот из себя представлял.       Маттейс был рад такому внешнему изменению.       — Я думаю, всё получится, — напоследок произнёс де Лигт, прежде чем заклинанием отпереть дверь. Но не успел он сделать к ней и шага, как Френки окликнул его.       — Надеюсь, — согласился де Йонг. — И… Я хотел кое-что сказать тебе… В благодарность. По поводу… — он значительно снизил громкость голоса, — подсказки. Ты разгадал её?       Маттейс отрицательно покачал головой.       — В общем… Огонь. Нужно просто положить эти кусочки в огонь, — шёпотом поведал он, будто бы где-то неподалёку могли быть лишние уши.       — В огонь? — Маттейс нахмурился. Френки не было резона обманывать его, по крайне мере, так казалось, и всё же… — Ты сам догадался? Как? Или…       Де Лигт замолчал. Френки должен был понять его и без объяснений.       Но в ответ тот снова растерялся. Движения стали дёрганными, взгляд — почти испуганным; невооружённым глазом в нём можно было разглядеть постепенно созревающий невроз.       — Я… не помню.