***
Сонхун стоит у зеркала долгие два часа, слепо уставившись на своё отражение, и не может заставить себя завязать проклятый галстук, небрежно свисающий с его шеи. Выражение его лица, нездорово бледного и уставшего, выглядит отчего-то испуганным. Стрелка часов неторопливо движется по циферблату, показывая едва наступившие десять утра. Всё празднество должно начаться в три, но Сонхун, не в состоянии спать дольше трёх часов вот уже около двух недель, решает собраться раньше, подобрать подходящий костюм, одеколон, до недавнего времени бывший визитной карточкой Пака, а отныне достаточно поднадоевший ему. В его квартире стоит отвратительная тишина, лишь мерный ход часов разрывает её, и Сонхун хочет сбежать отсюда – хотя бы ненадолго, даже если чужие взгляды будут осуждающе прожигать ему спину, даже если в том месте, в том старом добром месте, которое они возводили все вместе, он уже никому не нужен. Раньше всегда как-то получалось так, что за спиной Сонхуна привычно стоял Джеюн, говорил о чём-то своём или смеялся новостям в телефоне, подсовывая его в наигранно недовольное лицо младшего. И даже если за всё то время Сонхун так и не смог выразить всю свою благодарность Шиму, сейчас его отсутствие било по значительно ухудшевшемуся здоровью модели сильнее ножа. В десятках ежедневно висевших пропущенных вызовов от абсолютно разной степени близости ему людей, никогда не терялся даже один пропущенный от Джейка. Стабильно шесть пропущенных от Джея, два – от Хисына, примерно через день по парочке – от Сону, и ни одного от того, кто был нужен ему так сильно всё это время. Казалось, после той скандальной статьи авторства Джеюна, он просто исчез из поля зрения вообще всех. Некоторое время Сонхун злился на него настолько, что хотел приехать и набить ему лицо за всё, что тот сделал с его карьерой, но время проходило, и, если сам Сонхун не выходил из своего дома ужасающе долгий период времени, обрывая со всеми все связи, Джеюн, кажется, делал тоже самое. И в один момент, Сонхун понял, что скучает по нему сильнее, чем злится, но тот больше так и не появился в его жизни. Ни одного появления на телевидении, ни одной новой статьи, ни одного похода в EN- – туда, где они так часто весело проводили время. Шим Джеюн, ранее бывший для всех поддержкой и ярким солнцем, в один миг стал призраком. Он хочет этого – и не хочет одновременно. Выход в свет, чужие разговоры, оправдания перед теми, кого игнорировал целый месяц. Хисын написал, что в этом году празднование будет проходить в другом месте, а ещё – что сам попросил у своего нового подчинённого добавить в чёрный список агентства Шим Джеюна, и что Сонхуну теперь-то не о чём переживать вообще. Если нужно, Сонхун-а, мы стену вокруг тебя построим и ленточкой обмотаем, но не позволим к тебе подойти Джейку. – Раздаётся в динамике смеющийся голос Хисына. Сонхун не уверен, должен ли он говорить хёну о том, что совсем не испытывает злости к Джеюну. Точнее, испытывает – но совсем не из-за той проклятой статьи. Он пропал и не отвечал на звонки – и это злит; злит то, что они так и не обсудили произошедшее; злит постоянное молчание, уже сводящее с ума и без того больную голову. То, что в сети, наконец, появилась единственная правда о жизни Сонхуна, среди сотен фальшивых и купленных статей, его не злит совершенно. Сонхун думает, что причиной того, что он так и не сбежал с Джейком куда-нибудь в другую страну, является игнорирование модели им. Если бы Джеюн всё-таки ответил на хотя бы один из бесчисленных звонков, если бы смог понять позицию Сонхуна, а Сонхун, выслушав, смог понять мысли другого, они бы давно купили билеты в один конец в, допустим, Австралию, и начали бы новую жизнь. В нынешней жизни, серой и несчастной, отныне Сонхуна не удерживало ничего. Он думает о том, что хочет сказать Хисыну всё, как есть, прямо сегодня. Что не хочет он больше этой карьеры, достаточно наелся дерьма за эти долгие пять лет, и единственное, что его сейчас волнует – это желание найти себе новый повод для жизни. А ещё лучше – вернуть старый, неважно какими способами. Блистер таблеток в кармане его пиджака заставляет чувствовать себя спокойнее. Прошло много лет с последнего курса приёма Сонхуна, затем всё как-то завертелось, жизнь пошла по новой, и, кажется, в ней совсем не осталось места прошлым сожалениям. При каждом новом шевелении руками металлический блистер неприятно хрустит, напоминая о себе, и Сонхун поджимает губы каждый раз, как слышит этот звук. Это не то, чем стоит гордиться, но у него нет другого выбора. Врач, у которого он был на приёме около недели назад, сказал точно так же. Любые анксиолитики – не позор, но это то, с чем придётся ему мириться, несмотря ни на что. Раньше с его тревожностью неплохо справлялся Джейк, приходил к нему домой с огромной пачкой снеков и широкой улыбкой, заваливался смотреть новую серию какой-нибудь заезженной дорамы и крепко-крепко обнимал младшего. Та сила, с которой он делал это, заставляла Сонхуна чувствовать спокойствие. Сейчас же всё вновь оказалось на той же самой точке, от которой он всегда бежал. Сонхун медленно выдыхает, выравнивает напряжённое дыхание, выпрямляет плечи; берёт, наконец, в руки телефон и смотрит на время. Осталось всего четыре часа до начала, он простоял на одном и том же месте один час. Он решает позвонить Хисыну – единственному человеку, который может предоставить ему такой нужный комфорт; игнорирует десятки непрочитанных сообщений, неотвеченные вызовы, набирает на память знакомый номер. Гудки, тянущиеся, кажется, целую вечность, заставляют его чувствовать нарастающую тревогу. – Сонхун? – раздаётся неожиданное и громкое в трубке телефона. – Это ты? Тот тон, с которым Хисын произносит это, то волнение, которое он вкладывает в каждое сказанное слово, впервые за всё это время заставляют Сонхуна чувствовать сожаление и вину. Игнорируя чужое существование, легко можно было позабыть о том, как же чувствуют себя другие люди. Сейчас же встреча с реальным миром давит на него сильнее ожидаемого. – Прихвати меня по дороге, если можешь… – Прикрыв глаза, произносит младший. – хён. – Нет, подожди, подожди, ты, вообще, как там? Всё в порядке? Ты не отвечал на звонки чуть меньше месяца, мы волновались! Всё точно хор… – Хён! – невольно повышает голос Сонхун и слышит, как на другом конце телефона действительно медленно выдыхают. – Всё хорошо… правда. Извини за то, что не отвечал. В трубке раздаётся лишь чужое громкое дыхание, и Сонхун терпеливо ждёт, осознавая, что именно он стал причиной такого поведения. Но Хисын мягкий, и он любит своих друзей больше чего бы то ни было, и он всё равно никогда не сорвётся на своего младшенького. Может быть, именно по этой причине человеком, которому Сонхун позвонил самому первому, оказался именно он. Будь на его месте Джей, Сонхуна бы уже давно отскабливали от асфальта. Думать о чём-то таком – плохом – совсем не хочется, и он просто избегает мыслей о последствиях своих поступков. Что будет, когда он появится перед старыми друзьями, их лица и дальнейшие действия. Всё это – потом, да и Хисын, если Сонхун заручится его поддержкой, не даст никому навредить главному лицу агентства… ведь так? – Где ты находишься? – спустя долгое время, спрашивает хён. – Джей сказал, что съездил на твою квартиру в Сеуле и Кванджу, и тебя там не было. – Сейчас я в Сеуле… приехал несколько дней назад, а до этого находился на нашей общей с Джейком квартире… Тишина. Сонхун осознанно делает акцент на Джеюне, подготавливает Хисына к тому, что ему неизбежно придётся услышать, но голос на другом конце трубки замолкает и так ничего и не говорит. – Хён… я всё ещё люблю его… – Сдавленно произносит Сонхун, чувствуя, как от таких простых слов, озвученных вслух, у самого него на глазах появляются слёзы. – Я приеду сейчас же. – Резко отвечает Хисын и сбрасывает трубку. Сонхун остаётся один на один с тяжело бьющимся сердцем, комом в горле и короткими гудками, оглушающими целую комнату.***
Хисын действительно приезжает сейчас же. Не проходит и половины часа, а в дверную дверь уже начинают настойчиво бить кулаками, и Сонхун не чувствует себя удивлённым таким скорым приходом хёна. Несмотря на забитый график, Хисын всегда находил время для своих друзей. Впервые за долгое время, отпирая дверь и встречаясь лицо к лицу с взлохмаченным Хисыном, Сонхун чувствует себя в безопасности. Он врывается в квартиру, как только младший пропускает его, крепко обхватывает Сонхуна в объятии, будто бы пытается убедить самого себя, что младший теперь здесь, рядом с ним, и отныне никуда он точно не уйдёт. – Хён, – сдавленно смеётся Сонхун, когда чужая хватка не слабеет. – Ты меня задушишь… – Идиот… какой же ты идиот, Сонхун-а… – бормочет в него Хисын, и улыбка на лице младшего неуверенно исчезает. Проходит время, прежде чем в неловкой тишине, выстроенной старшим, Сонхун начинает слышать тихие всхлипы в свою рубашку, что вскоре становятся всё более громкими и отчётливыми. У Хисына большое и мягкое сердце, и, должно быть, за всё то время пропажи Сонхуна он действительно многого натерпелся, потому что он не перестаёт хвататься за младшего, лишь тонкими пальцами вырисовывает какие-то узоры на чужой спине. – Мне жаль, – тихо произносит Сонхун, не убирая руки с чужой тёмной макушки. – но у меня не оставалось другого выбора… Выпьешь? Хисын, наконец, отстраняется, его большие слезящиеся глаза смотрят на младшего с какой-то надеждой, а затем шмыгает носом и отрицательно мотает головой. Сонхун говорит, что сейчас же сходит и заварит им обоим чай, а затем провожает хёна до гостиной и сажает его на диван. Это оказывается больнее, чем казалось изначально. То, сколько людей готовы отдать последнее за то, чтобы собственными глазами увидеть его счастье. То, сколько людей не готовы собственными глазами наблюдать за его несчастьем, – но всё ещё находящиеся рядом, несмотря ни на что. Сонхун будто бы отключается от реальности, смотрит в чашку, заваривая зелёный чай хёну. Мысль, пришедшая в голову, бьёт по нему сильно и неожиданно. Эта встреча пройдёт гораздо тяжелее чем то, что он представлял себе изначально. Он надеялся на неловкие рукопожатия и натянутые улыбки, может быть, несколько вопросов про то, где он находился всё это время, но сейчас, с сидящим в его гостиной Хисыном, всё кажется гораздо более сложным. Чужие руки обхватывают его грудь, захватывают в крепкий плен, и Сонхун неожиданно вздрагивает, пытается отодвинуться, словно его больная голова действительно подкидывает ему идею о том, что это может быть Джеюн, а затем успокаивается. Просто Хисын-и хён. – Ты сказал, что всё ещё любишь его. – Люблю. – Даже после всего того, что он сделал с тобой и твоей карьерой? – Я был бы готов сейчас же бросить всё, если бы это означало, что он будет рядом. Но его нет. Сонхун с трудом поворачивается лицом к лицу с хёном и подсовывает чашку с дымящимся чаем в ней. Хисын медленно принимает её. Они садятся за стол, и Сонхун не перестаёт смотреть на то, как Хисын дует на кипяток, недовольно кривя свои губы. Мило. Хисын выглядит измученным – не так, как обычно, с сонным взглядом и зевками посередине разговоров, но с тёмными синяками под глазами и нависшими веками, осунувшимся лицом и слегка подрагивающими пальцами. Именно в этот момент, не переставая следить за действиями хёна, Сонхун понимает, что Хисын ещё никогда не выглядел настолько беспомощно и молодо. Раньше в нём всегда присутствовала какая-то грациозность, та сила, с которой он всегда держал свою спину, и тот взгляд, с которым он смотрел на своих подчинённых. Сейчас всё ощущалось немного иначе. Будто тот двадцатитрёхлетний мальчишка, едва только вырвавшийся из-под контроля своих родителей, вновь предстал перед Сонхуном, как и пять лет назад. – Найдёшь мне у себя какой-нибудь галстук? Я торопился и забыл вытащить его из общей кучи вещей. – Неожиданно просит Хисын, поднимая свой взгляд. Сонхун игриво ухмыляется, а затем делает удивлённое лицо, широко распахивает глаза. Хисын невольно распахивает свои тоже, смотря на изменившееся выражение лица младшего. – Зачем? – отрезает Сонхун, и Хисын давится своим чаем, начиная кашлять. – Ты сейчас выглядишь сексуально, только посмотри на себя… И действительно, рубашка, расстёгнутая на целых три пуговицы, оголяет ключицы и грудь старшего, и Хисын, заметив это, панически пытается укрыться, в то время, как Сонхун начинает громко смеяться. – Это мой концепт. – Недовольно бурчит Хисын, а затем невольно сам расплывается в широкой улыбке. – Чонсон убьёт меня, как только увидит, в чём я пришёл. Если ты хоть немного ценишь своего хёна, найди мне первый попавшийся галстук… Сонхун делает наигранно серьёзное выражение, а затем кивает и отсалютует хёну, вскакивает на ноги и скрывается за дверью, начиная чем-то шуршать. А затем в тишине этой раздаётся громкое пение младшего, срывающееся на крик: – Ли Хисын секси-и-и-и, сексуальны-ы-ы-ый парень… – Эй! – недовольно перекрикивает его Хисын. – Я, вообще-то, твой хён! Каждый из них может чувствовать, как неловкость, с которой Хисын ворвался в эту квартиру, улетучивается по воздуху, будто и не было событий месячной давности и её последствий. Сонхун, надрывающий своё горло, и Хисын, смотрящий на него с улыбкой старшего брата. Что-то, не меняющееся со временем.***
Сонхун выглядит более напряжённым, когда машина хёна подъезжает к зданию ресторана, в котором будет проходить празднование. Хисын замечает это и успокаивающе кладёт руку на руку младшего. За сто метров от проходящего празднества играет музыка, а шары, развешанные по всей округе, цепляют взгляд каждого, кто войдёт на эту территорию. Сонхуна отчего-то это цепляет тоже. То, как громко надрывается колонка с песнями семидесятых, и то, какими радостными выглядят люди, показывающие дорогу вновь прибывшим. Что-то ощутимо поменялось в этот раз. Та атмосфера, которой окутано это место. Кто бы не работал над этим оформлением, он неплохо постарался. Сонхун переводит взгляд на хёна. Хисын думает так же. Его лицо выглядит довольным. Не имея ни малейшего представления о том, что же здесь будет, сейчас Сонхун даёт этому дню шанс. Может быть, сегодня всё сложится не так плохо. – Пак Сонхун? – невольно вырывается у кого-то, когда он с Хисыном выходит из машины. Сонхун чувствует медленно возвращающуюся тревогу.