***
[24 часами ранее]
– Ты не должен так сильно давить на себя, – Раздаётся в трубке недовольный голос его бабули, и Чонвон поджимает свои губы, даже находясь за сотни километров от неё. – Ты всегда можешь остановиться, если будешь чувствовать, что не справляешься, Вон-и. Чонвон задумчиво смотрит в окно, стекла которого бьёт непроглядная метель, но совсем не знает, что делать, как отвечать на сказанные в упор слова проницательной женщины. На самом деле, даже сейчас, будучи в Сеуле, он может чувствовать её разочарование – не столько даже разочарование, как желание помочь, не обременять своего единственного внука делами, совершенно его не касающимися. Чувствуя, как в горле встаёт плотный ком, Чонвон отпивает глоток воды из стакана. – Всё нормально, – Выдавливает он из себя, сам пытаясь убедить себя в сказанном. Целая гора снега пролетает мимо его глаз за окошком. – Я попривыкну, ты же знаешь, я навряд ли уже смогу найти настолько же хорошо оплачиваемую работу. – Прошёл всего месяц, а ты уже не можешь справляться с этим. Бабуля говорит вещи определённо правильные, но ненужные – не то чтобы он не смог бы пережить ещё один новый день без этой жестокой правды. Прямо сейчас ему помогло бы другое: Ты отлично справляешься. Нет нужды переживать обо мне настолько сильно. Эти люди, наконец, перестали ломиться ко мне в дом. Попроси Чонвон бабулю сказать эти слова, она, вероятно, проговорила бы это самым убеждающим тоном, и он радостно поверил бы в это, но он так не хочет – обнадеживать себя, заставлять её чувствовать себя виноватой в чём-то – потому что во всей ситуации нет ничьей вины. Если Чонвон мог поехать на заработки в столицу, он сделал это. Если бы бабуля была на его месте, то сделала бы так же, не задумываясь. – Хисын-хён – хороший человек, я чувствую, что могу доверять ему, – Продолжает тему Чонвон, и голос на другом конце трубки замолкает, готовый слушать. – Он не обманет. Чонвон невольно задерживает дыхание, боясь услышать сомнительный ответ – кто такой Хисын-хён? Как долго ты знаешь его? С чего ты взял, что он не кинет тебя с деньгами, как все другие? Ответ, на который ему было бы совсем нечего сказать, но бабуля удивляет его. Женщина, привыкшая к прямолинейности во всём, смягчается и ничего не говорит, лишь издаёт какое-то подобие мычания. Возможно, ей действительно было жаль его сильнее обычного. – Я скучаю. – Говорит Чонвон на одном дыхании, когда тема оказывается законченной на сегодня, чувствуя, как в его глазах начинают скапливаться слёзы. – Надеюсь, смогу увидеть тебя как можно скорее. Выдавленный смех на другом конце трубки заставляет его напрячься – никакой искренности в этом жесте, жесте человека, держащего в своей голове что-то определенное, не желающим делиться этим ни с кем другим; даже с собственным внуком. И всего в один момент Чонвон вновь чувствует себя маленьким и потерянным, находясь в одинокой комнате, чувствуя себя нескончаемо одиноко. Она не спросила его о собственном самочувствии, а он не спросил у неё про её. Что-то в том, как прошёл сегодняшний телефонный разговор, кричало о том, что они оба выдохлись, – возможно потому, что сами прекрасно знали, что в их дурацких вопросах не будет никакого смысла, потому что ничего не менялось на протяжении долгого времени, и уже не изменится сегодня, завтра или через неделю. Так какой сейчас смысл играть в приличие? Чонвон допивает остатки воды из стакана и идёт за бутылкой вина, – второй по счёту роскоши после съёма квартиры в центре города – ощущая себя каким-то пустым. Усталость, не покидающая его ни днём, ни ночью, остаётся с ним, когда он грузно валится на диван. Открытая вкладка с присланным Хисыном документом, красные выделения в паре вычислений, недовольный комментарий хёна. Чонвон не возвращался к ней целый день, поглощённый приготовлениями к завтрашнему празднику, но сейчас, оставивший позади весь свой переделанный список обязанностей, лишь угрюмо смотрит на эти цифры. Он облажался, и это не первый раз, когда Хисын открыто указывает на его недочёты – никогда не давит, никогда не пытается выставить его в негативном ключе, но с определённой периодичностью отсылает ему исправленные отчёты, а это даже не его обязанность. Будто бы легонько, совсем нехотя указывает на то, насколько Чонвон отстаёт от общего течения. Выдыхает, потирает усталые глаза руками и вновь наклоняется к ноутбуку; пишет короткое извинение, клятвенно пообещав, что больше такого не произойдёт, и закрывает свою почту. Конечно, не произойдёт, у него нет другого выбора, но некоторые его косяки всё равно продолжают вылезать то тут, то там. Он был бы не против, но всё равно как-то не хочет получать деньги за то, что кто-то постоянно переделывает его работу; произойди такое, ему было бы очень стыдно, и со всей силы ударило бы по и без того пошатнувшейся гордости. Во второй его вкладке открыт сайт, на котором некоторое время назад опубликовали скандальную статью с именем Сонхуна, но, в отличие от чисто рабочих документов, эта вещь висит у него в непросмотренных с самого прихода в агентство – просто так. Чонвон никогда не перечитывает её, никогда не цепляется за какие-то детали, но так и не может закрыть её и забыть про неё навсегда. Много мыслей висят в его голове точно так же, как эта вкладка, и он точно так же не знает, куда девать их все. Не спавший всю ночь то ли от всплывшей работы, то ли от переживаний, он чувствует себя отвратительно, а звонки бабули повышают и без того возросшую тревожность до необычайно высоких меток. Они опять рвались в её дверь, опять пытались напугать больную женщину своими тяжёлыми сапогами и дубинками, а его даже не было рядом, чтобы сделать что-то. Думает: а что именно он мог бы сделать, будь он с ней? Ничего; но осознание этого не спасает от нервов, потому что она всё ещё там, в своём старом потрёпанном доме, подгнивающем ещё со времён корейской войны, и денег, которые он отсылает ей каждый месяц, не хватает на то, чтобы обеспечить ей спокойную жизнь. Чонвон наливает себе бокал вина, чувствуя, как от одного запаха алкоголя начинает скручивать его желудок. Он не ел толком уже дня три, но пил с удивительной прилежностью, и, видимо, его организм всё-таки выразил ему свой протест. Хочется позвонить кому-то, друзьям или знакомым, выплакаться и отпустить ситуацию до следующего такого происшествия, но рядом с ним никого нет. Сону слишком занят, поглощённый собственными мыслями и переживаниями, не хочется отвлекать его от самоедства, а с Рики они так и не смогли перейти на новую ступень общения, ограничившись хорошими друзьями, встречающимися строго по выходным и хорошим дням. Новых знакомых его интровертная натура так и не смогла завести, как бы сильно он не мечтал о полноценной компашке своих друзей. Как же жаль. Чонвон делает глоток, вслушивается в метель на улице. Нарастающее давящее чувство в его груди опять начинает мешать ему дышать. Подобное в его жизни не в новинку, и уже не так страшно, чтобы обращаться к кому-то за полноценной помощью, но его сдавленная грудь является показателем того, что он вновь зашёл дальше положенного в своих переживаниях, и – пора бы уже заканчивать с этим. Он включает лёгкую музыку, слегка прибавляет громкость динамика, валится на подушку. Алкоголь в его организме начинает действовать, разливаясь теплом по всей груди. Недостаточно для того, чтобы успокоиться, но, если продолжать в том же духе, можно опьянеть настолько, чтобы забыться. Он отворачивается к стенке, смутно накинув на себя покрывало, убедившись, что будильник на его телефоне обязательно прозвенит вовремя.***
Одной из особенностей организма, которую он выработал за время нахождения в столице, являлась неспособность высыпаться, несмотря на то, сколько бы часов он не проспал. Три или двенадцать – он всё равно просыпался с теми же воспалёнными глазами и болезненным лицом, но затем заваривал себе кофе, и последствия ночи немного спадали. Именно неотъемлемой потребности к завариванию кофе он был обязан своей новой должностью. Чонвон просыпается по первому будильнику, с трудом разлепляя свои глаза, но никогда не переворачивается на другой бок, дав себе поблажку в пять минут. Его утро всегда одинаковое, наполненное серостью и угрюмостью, больной головой после выпитого и взлохмаченными несвежими волосами, словно антеннами, топорщащимися в разные стороны. Он должен выглядеть подобающе каждый новый день, поэтому он срывается в ванную, под прохладным душем моет своё тело и волосы, пару раз брызгается одеколоном после. Всё, что происходит ночью – это одно, и оно никаким образом не должно затрагивать то, что будет происходить днём. Ян Чонвон не самый сильный из всевозможных людей, но даже он знает, что, позволив себе сломаться перед лицами других людей, клейма слабака ему уже не избежать. Он просыпается рано утром. Даже если мероприятие, назначенное на сегодня, начнётся в три, привычка, выработанная его бабулей с самого раннего возраста, давала о себе знать и в его двадцать один. Он одевается за двадцать минут, аккуратно разглаживает приготовленную вчера одежду и сидит, тупо уставившись в одну точку. Неприятное чувство поднимается в нём, подобно лавине. Чувство того, что сегодня обязательно должно что-то произойти. Он не может побороть его. В его квартире нет часов, нет телевизора, но есть ноутбук, который лежит у Чонвона включённым двадцать четыре на семь, но тишина, с которой он сталкивается каждое утро, медленно начинает выедать даже его самого изнутри. Возможно, стоит прикупить что-то громкое, издающие звуки каждый час… Часы с кукушкой? Нет, так он свихнётся. Впрочем, он планирует свихнуться в любом случае, так какая вообще разница? Он не пил много, полупустая бутылка стоит у его ног, отсвечивая под солнечными лучами. Возможно, всего один раз ему бы хотелось напиться до беспамятства, чтобы количество выпитого было равносильно тому, что он каждодневно испытывает на себе, но его организм устроен иначе – ему не нужно пить слишком много, чтобы чувствовать себя полностью опьянённым, поэтому он удовлетворяется парой бокалов и идёт спать. Чонвон открывает свою почту, пролистывает список рекламы, присланный ему ботами, и опять закрывает ноутбук. Он звонит Сону от нечего делать, но тот не отвечает на его звонки уже который день, и Чонвон чувствует, что, быть может, сам он тоже не обязан постоянно бегать за меняющимся настроением своего хёна. Он готовит себе завтрак: нарезает куски хлеба, намазывает их тонким слоем масла и ест, запивая крепким кофе. Он не хочет есть, но, если он не поест утром, он упадёт без сил к обеду, а он не может допустить этого. У него есть работа, а сегодня он увидит её итог, и прямо сейчас он не имеет никакого права портить всё это своими собственными загонами. Сону всё-таки звонит ему ближе к девяти, запыхавшимся голосом объясняет, что уже около недели занят сборами моделей к приближающейся неделе моды, подбором правильного макияжа и причёсок для каждой из девяти представленных от их агентства девочек; спрашивает, как там Чонвон, и младший рвано смеётся, говорит, что всё не так уж и плохо, чтобы отвлекать своего суперзанятого хёна от его суперважных дел, и Сону замолкает как будто в усталости или раздражении, потому что тяжёлый выдох, который он позволяет себе, прежде чем ответить, немало говорит о состоянии старшего. «Ты же знаешь, я всегда здесь для тебя, когда тебе потребуется какая-либо помощь…» Медленно выговаривает Сону, словно ребёнку объясняет Чонвону, казалось бы, банальные вещи, но младший не верит. Хочется попросить: «Тогда одолжи мне сто миллионов вон», а затем рассмеяться в недоверчивое лицо. Шутка, хён. Но Чонвон молчит, чтобы не нарываться на лишние вопросы от особо внимательного старшего. Сону слишком молод, чтобы иметь у себя такие деньги, и слишком мягок, чтобы отказать ему в этой просьбе. Он договорился бы о займе с одним из своих многочисленных знакомых, узнай он о проблеме Чонвона, но вопрос это решило бы ровно наполовину – одним вышибалой в его доме больше, одним меньше. Займы и кредиты едва ли отличаются между собой в жесткости выбивания необходимых сумм у заёмщиков. Он как-то разочарованно тянет в трубку: – Прости… выдалась тяжёлая неделя. И Сону с энтузиазмом поддакивает: – Верю, Чонвон-а. – А затем добавляет ноющим тоном: – Сегодня ещё и праздник… Все придут красивыми, а меня едва ли хватит на то, чтобы просто добраться до места назначения. Неправда. Чонвон не согласен с каждым сказанным словом своего хёна, потому что Сону склонен ныть и быть недовольным, но затем приходить и затмевать всех своим присутствием. Потому что он красивый, его лицо уникально, и сам Сону тоже знает об этом, однажды признавшийся, что хотел бы стать моделью, не будь в нём до отвратительно сильной любви к визажу; потому что Сону может прийти в рваной грязной куртке, и все всё равно будут смотреть лишь на него, потому что он просто вот такой вот человек. – Прихвати меня по дороге, – Просит Чонвон, не ожидая ничего толком, но хён соглашается на удивление сразу же. Говорит: – Мне всё равно есть, что ещё тебе рассказать. Здорово, убеждает себя Чонвон. Чужие истории могут заставить забыть его о настоящем, о тянущем, что комом застыло в горле. Хён звонит ему, как только белая легковушка такси останавливается у подъезда Чонвона, и просит выйти. Чонвон, сидящий в своём пальто долгие полчаса, срывается к выходу сразу же, едва ли не забывший с собой свою папку с документами. Чувство того, что ему жизненно необходимо сбежать из этой квартиры в иную обстановку, набатом бьёт по тяжёлой голове, и он чувствует, что немного сходит с ума. Чонвон бегом спускается с лестницы, чуть не сбивает женщину с вечно угрюмым лицом этажом ниже, рвано извиняется ей, не дослушав её ответ. Сону сидит на заднем сидении автомобиля, и взгляд его устремлён в телефон; он оживает, как только видит приближающуюся фигуру младшего, и убирает свой телефон в карман. На переднем сидении Чонвон замечает Рики, недовольно рассматривающего пейзажи города за окном, и лишь неловко кивающего ему, как только Чонвон грузно усаживается рядом со своим хёном. Весь салон таксиста переполнен дешевым запахом ароматизатора, смешанным с удушливым шлейфом духов Сону. Чонвон чувствует, что ему тяжело дышать. Сону, впрочем, выглядит больше заинтересованным тем, что происходит в интернете, вновь зависнувший в своём телефоне. – Что нового? – Спрашивает Ян у Рики, сидящего впереди, и младший недовольно поворачивается к нему; Чонвон удивлённо смотрит на его реакцию, обращённую к нему, пока не понимает, что недовольство японца направлено не на него. – Расскажешь? – Язвительно обращается он к Сону, и старший едва ли не закатывает глаза от подобного обращения, не отрываясь от красочных статей в своём экране. – Или мне рассказать? – Я уже извинился, что ещё ты хочешь услышать? – Тянет Сону, но, зная своего хёна, Чонвон поражённо отмечает: Сону не чувствует себя виноватым за что бы то ни было. – Это было недоразумение… всё? Рики поджимает губы, будто на его языке скапливается слишком много ругательств, которые он может сказать своему старшему, но он сдерживается. Чонвон подмечает тёмные круги под его глазами, ещё сильнее контрастирующие с его светлой кожей. – Последние четыре дня хён провёл у меня в квартире, – Выпаливает японец, резко отворачиваясь от них. – Я всё ждал, когда он поймёт, что мешается, и уйдёт, а он… – Тебя вполне устраивало моё присутствие, пока ты обнимал меня во сне, как одну из своих игрушек, – Дразнящим тоном перебивает его Сону, показывая свой язык. Чонвон не чувствует себя поражённым, но что-то во всей ситуации кажется ему неправильным, картинка никак не складывается в общий паззл – зачем вообще Сону ночевать у кого-то, если у него есть своя собственная квартира? И почему именно у Рики, вечно недовольного японца с абсолютно иной личностью, нежели у самого Сону? Чонвон переводит свой взгляд, переполненный кучей невысказанных вопросов, на старшего, и Сону, посмотрев на него, взрывается в громком смехе. – Выдохни, Чонвон-а! – Кладёт он руку на плечо младшего. – Просто обычные посиделки со своими друзьями… даже такими, как Рики. Японец, услышав последнюю фразу, вскидывается, отсвечивая своим острым взглядом прямо в расслабленное лицо хёна. Выбившиеся пряди его волос падают ему на лицо, делая его черты ещё более точеными и устрашающими. – «…даже такими, как Рики»? Найди себе ещё одного идиота, кто будет не спать ночами, успокаивая твои истерики, и потом поговорим! – А затем говорит более спокойным и уверенным тоном: – Тебе повезло, что у тебя есть я. Сону прожигает в нём целую дыру похолодевшим взглядом, не говоря ни слова, и Рики выдерживает его, на лице его не содрогается ни один мускул. Чонвон чувствует, что опять находится не на своём месте; ощущение того, что он чужой в компании своих друзей, давит на его грудь, застенчивый голос в его голове змеёй шипит про то, что он лишний, лишний, лишний, всегда одинокий и никому не нужный. Сону что-то говорит, но Чонвон не слышит – в один момент лёгкая музыка, играющая в салоне, оказывается для него оглушающей, и он отворачивается в другую сторону, сторону окна с пролетающими мимо многоэтажками, чтобы не видеть недовольные знакомые лица. Проблемы, проблемы, проблемы… у всех проблемы, а он так устал от своих, что решать чужие уже не хочется. Чувство пустоты поглощает его, и Чонвон открывает окошко, чувствуя, как холодный ветер бьёт его по щекам. Они подъезжают к нужному месту спустя минут двадцать, останавливаются напротив вывески с красочным названием и бегающими из стороны в сторону знакомыми людьми, и Чонвон сбегает из машины так быстро, как только может, оставляя своих друзей позади. Он взглядом встречается с Минхо, коротко кивающему ему в знак приветствия, Чимин, громко раздающей свои приказы по развешиванию шаров, и с Джеем, привычно занимающим своё место в центре всей суматохи. Последний, впрочем, его не видит, увлеченный разговором с каким-то незнакомцем, и Чонвон искренне рад этому. Чувство того, что ему жизненно необходимо не пересекаться со старшим сегодня, не покидает его ни на мгновение; утро, уже наполненное для него тяжёлыми чувствами, достаточно подкосило его – чужие самодовольные и глупые реплики ему точно не сдались. Впрочем, его радость не длится долго – Джей всё-таки поворачивается к нему лицом, следует за указанием пальца этого незнакомца куда-то мимо Чонвона, а утыкается всё равно в младшего; делает вид, что не видит его, и вновь переводит свой взгляд на указанное вдали. Чонвон недовольно выдыхает – почему всё всегда должно быть так сложно в его жизни? Время показывает одиннадцать часов утра, обустроенный зал кричит своими красками и блёстками. Чонвон решает пройти внутрь здания и выпить, будучи совсем неуверенным, как именно воспримет данное самодурство его желудок. Ещё раз Чонвон смеряет взглядом всех присутствующих – да какая вообще разница?